— Складывайте оружие немедленно: советская дивизия уже вступает в Поронин. Приказываю прекратить сопротивление. За всякое промедление — расстрел! — теперь уже Максим говорил властно и твердо, нисколько не шутя и не усмехаясь.

Трубка замерла.

— На Поронин! — повернулся Якорев к разведчикам.

Уже ранним утром стало ясно, что из Поронина немцы в панике бежали. Березин с интересом разглядывал незнакомые места. Горное утро было ослепительно белым. Искристый снег невольно заставлял жмуриться. Тишина казалась загадочной и торжественной, и душа почему-то томилась ожиданием чего-то необычного и праздничного.

Григорий все пытался представить, как много лет назад вот этой же дорогой ездил сюда Ленин. Как он выглядел тогда? О чем мечтал и думал? Как поднимал людей на революцию? И сколько их было тогда, большевиков? Теперь их миллионы. На них с надеждой смотрит весь мир.

Наконец и Поронин, где еще на рассвете обосновался батальон Думбадзе. У самого берега стремительной горной речки Григорий сразу разглядел двухэтажный дом с большой верандой. Своими окнами он смотрит прямо на бойцов, смотрит удивленно и радостно, словно радушный хозяин.

Как и все, Григорий с волнением глядел и глядел на этот высокий дом, срубленный из добротных бревен и затейливо украшенный резьбой. По всем приметам, о которых им говорили в Закопане, он самый. Здесь еще до революции жил и работал Ленин. Тридцать три года назад он приехал сюда из Парижа, чтобы направить могучий революционный подъем народных масс России. Здесь, в тогдашней Галиции, он провел известное Поронинское совещание Центрального Комитета РСДРП с работниками партии из России.

Дом увенчан мансардами и построен в характерном «подгалянском стиле». Островерхая крыша из дранки с широким резным карнизом напоминала старую австрийскую каску. Едва бойцы приблизились к дому, как на узорчатое крыльцо его высыпали польские гурали — коренные и давние жители этих мест. Одеты они празднично: в расшитые безрукавки, узкие штаны из белого домотканого сукна с черными лампасами, и все в черных шляпах с бусами и орлиными перьями.

Горцы наперебой предлагают свои услуги.

С группой взводных агитаторов Григорий с волнением переступил порог дома. Они вошли в комнату, в которой жили Ленин и Крупская. Здесь простой деревянный стол, стулья гуральской работы с высокими резными спинками, самодельный шкаф для одежды и кровати, покрытые домоткаными крестьянскими одеялами, и под потолком керосиновая лампа с канделябрами. Так ли было тогда или иначе? Ясно, история восстановит весь облик тех дней. Люди помнят, чтут Ильича. Он дорог как вождь и учитель. Пройдет немного времени, и они создадут здесь музей. Тысячи, сотни тысяч людей потекут к этому дому, где жил и работал Ленин. Отсюда он руководил нараставшим революционным движением, направлял работу партии.

Бойцы принесли сюда не только, венок из свежей татранской хвои, они трепетно склонили и обветренное в боях Красное ленинское знамя. С ним жизнь и вера в победу. С ним мужество и сила на бой и подвиг ради живого ленинского дела.

Гурали хорошо помнили те давние дни, когда здесь жил Ульянов. Но кем он был, они узнали лишь по его портретам после русской революции.

Березин видел, как взволнованы солдаты. Их лица торжественны и просветленны, словно они только что повстречались с самим Лениным. От чужих и незнакомых комнат на них повеяло вдруг чем-то родным, самым дорогим на свете.

А вышли — с крыльца открылась чудесная панорама, которой, наверное, не раз любовался и Ленин. Картинные домики гуралей На склонах Березину казались обездоленными беженцами без пристанища. Белоснежные шапки татранских вершин походили на разведчиков в белых маскхалатах, зорко следивших за врагом. А заснеженные нагорья, поросшие прямоствольным лесом, чем-то напоминали могучую армию, что двинулась в атаку на огромном фронте. Как воспринимал все это Ленин? Не хотел ли он силу и величие этих гор видеть в людях, которым посвятил всю борьбу свою, всю жизнь?

Народная память навечно сохранила для истории чуть ли не каждый шаг великого человека. Гурали с увлечением наперебой рассказывали обо всем, что видели, слышали и знали об Ильиче.

Вот тут, на берегу безумолчной речки Поронец, он любил работать с книгой в руках. Вон по той стежке совершал прогулки в короткие часы досуга. Вон с той горки, они указывают на Налицкую Грапу, он любовался вершинами Татр. А вон в той деревне — Бялы Дунаец, что примыкает к Поронину, останавливались Ульяновы.

Бойцы взволнованны. Сняв шапки и приспустив полковое знамя, примолкшие и торжественные, стоят они у дома, где на благо человечества неустанно трудился Ильич, стоят, исполненные гордости за все, что он делал и сделал, гениальный стратег коммунизма.

К утру ночная метель замела пути-дороги. Ветер разбойно рвал и метал, подолгу кружил на месте, засмерчивая сухой снег, и куда попало гнал вихревой столб. Белая мгла застилала горы: она буйствовала под ногами, в голых ветвях бука и тиса — во всем небе.

Пряча голову в воротник полушубка, Максим с трудом пробился к землянке с полковой рацией. Сугробы по пояс. Просто чудо, что не заблудился без Моисеева. Преодолев хребет, он прошел за ночь свыше десяти километров и ранним утром прибыл в полк. Значит, будут и завтрак с обедом, и сухие валенки, и соломенные маты, без которых хоть замерзай в окопах и землянках. Но мысли Максима заняты сейчас другим. Моисеев привез почту, и письма из родных мест согревают солдат лучше горячего чая и дымящегося борща. Письмо же, полученное Максимом, и обрадовало его, и расстроило. Решительный по натуре, он вдруг растерялся, не зная, как поступить.

Весь заснеженный, с обмерзшим лицом, он ввалился через низкую дверь и молча уселся на тисовый обрубок, заменявший Оле табурет. Девушка обрадовалась несказанно. Дни бегут и бегут, а им и поговорить некогда и негде. Она рванулась было к нему, но, разглядев расстроенное лицо Максима, так и обомлела. Что случилось? Болен или убило кого? Даже раздеться не хочет. У нее же тепло. Маленькая чугунка в углу дышала жаром. Максим все молчал, и девушка терзалась еще более. Куда девались ее смех, шутки, беспечная веселость — весь задор, каким постоянно светится ее взгляд и звенит ласковый голос.

Заговорил Максим тихо и расстроенно. Пришло письмо из редакции фронтовой газеты с заманчивым предложением. Не приказом, а предложением. Стоит ему согласиться, и его назначат разъездным корреспондентом. Со штабом дивизии вопрос согласован. Березин рад и считает, нужно ехать, не раздумывая. Говорит, это не то, что видеть события глазами роты и даже полка, а глазами фронта, всех его армий. Подумать только, всего фронта!

У Оли сразу подкосились ноги, и она бессильно опустилась на угол земляного уступа, заменявшего ей кровать. Вот и конец их недолгой, еще невысказанной любви. Конец счастью, которого еще не было. А может, и конец всему. Кто знает, как сложится их фронтовая судьба? С кем сведет и разлучит? Чем порадует и убьет? Что-то вдруг сдавило ей горло, мешая говорить и даже дышать. А Максим так же тихо и глухо говорил и говорил ей о планах, безжалостно ломавших все, что было ценно и дорого. Как оставить друзей, взвод, полк? Как оставить ее, Олю, которой он так и не сказал еще самого главного.

Бессильная молчать и сдерживать свои чувства, она бросилась к Максиму и пылкой щекой прижалась к его щеке. Ей ничего не нужно, кроме его любви. Нет у нее ничего дороже Максима, и она никому его не уступит. Она никуда его не отпустит. Расстаться теперь, когда он сказал, что любит ее, — просто безумие. Нет, нет, никуда!

У Максима сразу отлегло от сердца, и он даже успокоился. Оля сделалась такой нежной и ласковой и такой пылкой, какой он не видел ее и не знал вовсе. Ясно, он никуда не уедет. В конце концов остаться тут — не менее почетно, и его никто не осудит.

Скрипнула дверь, и в землянку дохнуло метельным утром. Жаров долго говорил по рации с Виногоровым. Максим собрался было уйти, но командир полка, перехватив полный отчаяния взгляд девушки, жестом усадил его на место. Как никто, знал он, что значит расставание. Зачем же омрачать им последние минуты?