— Есть ты, наверное, хочешь?

Оказалось, что Сеня и пообедал с ребятами на стройке, и поужинал, и два раза искупался в речке, но когда присел к столу, то съел все, что осталось от завтрака и обеда. И все время, пока он ел и говорил, Бакшин сидел на своей постели, курил и думал, как рассказать Сене то самое главное, для чего он сюда приехал.

— Зажги свет, — сказал он. — Чего нам в темноте… Я должен тебе прямо сказать все, как было…

Ничего нового Сеня не узнал, и поэтому рассказ Бакшина хотя и взволновал его, но совсем не так взволновал, как ожидал Бакшин и к чему был готов.

— Как же вы могли так никому не доверять? — с негодованием спросил Сеня. — Нельзя же так жить!.. Ну, как же?

Бакшин слегка растерялся. И возмутился: что он понимает, этот мальчик? И по какому праву смеет судить, что можно, а чего нельзя? Сдерживая свой гнев, он решил объяснить, втолковать, что иначе он не мог поступить. Не имел права.

— Требовалась полная секретность… — начал он, но Сеня не дал ему закончить объяснения:

— Вот так и получилось: вы соблюдали секретность, а все подумали, будто она изменница! Вы знаете, не все поверили, что она изменница. Даже, наверное, никто не поверил. Мне Сашка говорил. А вот вам перестали верить после этого. Не совсем перестали, но уж не так, как прежде, верили. Мама еще ничего этого не знает, а когда узнает, то, как и все…

— В том-то и дело, что она все знает. У нас с ней полная договоренность была. И все было подготовлено и предусмотрено. А на войне нельзя, не всегда можно все предусмотреть, это она тоже знала. То, что ты сказал, — все верить мне перестали… Может быть… Пришлось и на это пойти.

Одиночество не очень угнетало Бакшина. Не больнее, чем залеченная рана: перетрудишь — поболит, а потом опять заглохнет. Или по погоде, когда надвигается ненастье. И сейчас что-то такое надвинулось, отчего ему вдруг стало не по себе. Он, посвятивший всю свою жизнь борьбе за будущее, почувствовал себя одиноким.

— Ты мне еще ничего не рассказал о себе. Как ты сейчас?

— Живу, как все живут, — неохотно ответил Сеня, решив, что Бакшин спросил не потому, что ему надо знать о его житье, а просто уводит разговор в сторону от главного.

А на самом деле Бакшин подумал, что после всего пережитого, может быть, и Сеня так же одинок, как и он сам, и это сблизит их, сроднит, и тогда им, одиноким, будет легче вместе жить.

— Я в том смысле, — уточнил Бакшин, — что, кажется, родни у тебя никого нет?

— Это как сказать. Родни у меня действительно нет. А там, где я живу теперь, в том доме все меня считают родным, и я тоже считаю их всех своими родными. Они все для меня роднее родных, особенно теперь, когда мамы нет со мной. Так что вы не беспокойтесь. Я не пропаду.

Этим он окончательно все поставил на свои места, лишив Бакшина последней надежды. Так было и с сыном, и с Сашкой. А теперь еще и Сеня. Все они несомненно уважали его и даже восхищались его деятельностью, но ни один из них не пожелал воспользоваться его помощью или его советом. Они хотят жить по-своему, хотя вряд ли знают, как надо жить. Это знание приходит с годами. Пожить надо, поработать, хлебнуть всего горького и кислого, а до сладкого можно так и не дорваться, вот тогда и узнает человек, как это — жить по-своему.

— Теперь не пропаду, — повторил Сеня и так зевнул, что даже покачнулся сидя за столом. Засмеялся: — Ох, как я! Вы простите, оказывается, я устал.

— Ну и молодец, что устал. Давай-ка ложись. А я поработаю…

Бакшин раскрыл папку с бумагами. Лянкин принес ставни, ловко и бесшумно приладил их на окна. И так же бесшумно исчез, прикрыв дверь. Тишина, и в тишине из того угла, где на сдвинутых скамьях Сенина постель, послышался тихий смех. Или плач? Бакшин прислушался.

— Ты что?

Сеня в одних трусиках сидел на постели и смеялся.

— Ты что это? — повторил Бакшин.

— Совсем уж засыпать стал, а вдруг садовника вспомнил…

— Да. — Бакшин тоже нерешительно улыбнулся. Именно этот чудаковатый старик вынудил его отступить от своего правила — никогда не отступать. Что решено, то должно быть неукоснительно выполнено. Конечно, если бы не вмешался Сеня, то вряд ли бы он отступил.

— Да, — проговорил он, все еще улыбаясь. — Чудной старик.

— Он замечательный старик! — горячо и убежденно сказал Сеня. — Я вам еще самого главного не сказал. Да вы и сами знаете: он будущий город спас.

— Это как спас город, которого еще нет?

Накинув одеяло, Сеня подошел к столу.

— Очень просто все. Эта роща город от суховея огораживает. Садовник говорит, тут такие песчаные бури бывают, что даже солнца не видать. А роща — как стена. Вот ведь что оказалось. Это у них не только для прогулок и не для красоты. Это для жизни. Вот вы все сразу поняли.

«Ничего я не понял», — подумал Бакшин, глядя на Сеню, на его лицо, не то радостное, не то встревоженное, словно он прислушивался к чему-то, к каким-то своим веселым мыслям. Он даже на месте не стоит, переминается с ноги на ногу, словно готов плясать от радости, охватившей его. Бакшин даже не сразу подумал, что это оттого, что под ногами холодный цементный пол.

— Вот, наверное, тогда я и решил стать строителем. Понял-то я потом, когда с мальчишками работал. А сейчас лег в постель и все вспомнил, и окончательно решил: буду строителем, таким, как вы… — Тут Сеня слегка застеснялся и, как бы оправдываясь, добавил: — Ну, конечно, если сил хватит и таланта, чтобы таким, как вы…

Это бесхитростное признание и решительное стремление продолжать его дело обрадовало Бакшина. И насторожило: стоило ему только один раз отступить от того, что он считал законом для себя — никогда не менять своих решений, не отступать, — как тут же будущее признало его и его дело. Значит ли это, что не всегда надо придерживаться этого своего правила, которое ты сам для себя выработал и которое стало законом? Значит ли это, что правило не пригодно на все случаи жизни? Или оно вообще ошибочно и требует пересмотра?

Закончив среднюю вечернюю школу, Сеня поступил в строительный институт, как он считал, без какого-нибудь давления со стороны. Он сам так решил, тем более, что вместе с ним поступил в институт и Володя Юртаев, сосед и старший товарищ.

В то время еще не все, разрушенное войной, было восстановлено, но в стране уже стремительно развертывалось строительство новых заводов и городов. Был разработан и утвержден проект Сосногорского лесного комплекса. В тайге, на берегу могучей реки, расчищалась площадь для строительства лесоперерабатывающих заводов и фабрик. Предусматривалась полная переработка леса, от корня до последней хвоинки — все шло в дело. Одновременно надо было построить большой город со всем городским хозяйством, лесную биржу, порт, железную и шоссейную дороги.

Сеня был твердо убежден, что избранная им профессия не имеет себе равных по размаху и значимости, и уже на первом курсе мечтал о работе в Сосногорске. Он только одного опасался — как бы все не построили без него, успеть бы.

Юртаев посмеивался над его нетерпением, а иногда и одергивал, не очень стесняясь, и по-дружески, и как секретарь институтского комитета комсомола. Они по-прежнему вместе жили, учились и вместе ездили на практику в Сосногорск. Работали каменщиками, десятниками, бригадирами, не отказываясь ни от какой работы. Инженер-строитель все должен знать и все должен уметь.

Опасался Сеня напрасно: к тому времени, как он получил диплом, еще не была завершена первая очередь Сосногорского комплекса. Не в полную силу работала лесобиржа, принимая лес; скрежетали цепи бревнотасок, выхватывая из реки скользкие бревна баланса. Кабель-краны взметали вверх пучки бревен и проносили их через всю биржу к штабелям. Работали варочный и целлюлозный цехи. Заканчивался монтаж бумагоделательной машины. Под вторую и третью закладывались фундаменты. Первая очередь ГЭС сияла огнями среди светлой северной ночи.