Не слушая, что они говорят, потому что ничего не понимала в рыбной ловле, Елена Сергеевна досадовала, что время идет, а о деле еще ничего не сказано. Оба собеседника не замечали ее волнения, они не заметили даже появления в приемной еще одного, очень молодого розовощекого ангела. Он почтительно стоял неподалеку от входной двери, блистая новеньким мундиром, начищенными сапогами и тщательно причесанной головой. Казалось, будто он только что выпорхнул из какой-то райской парикмахерской, в обыкновенных земных одеколоном давно уже не пахло. В руке ангел держал желтую папку.

Наконец-то они наговорились. Начальник поднялся и взглянул на часы:

— Простите, дорогие товарищи, очень с вами интересно…

Стремительно поднявшись, Елена Сергеевна прошептала:

— Да нет же!..

Начальник рассмеялся. Не оглядываясь, он протянул руку назад, и молодой ангел, поняв, что от него хотят, бесшумно подошел и осторожно вложил желтую папку в протянутую руку начальника. Такая, почти музыкальная согласованность вселяла уверенность в то, что все тут уже решено. Весь вопрос только — как.

— «Семен Иванович Емельянов, — прочел начальник, раскрыв папку, — связался с подозрительными элементами… нетрудовые доходы… устроил дебош в училище… живет на кладбище с попами и прочим сбродом…»

— Неверно! — это решительно проговорил Гурьев. И еще решительнее: — Брехня это, дорогой товарищ!

Начальник с неизменной розовой улыбкой ответил:

— Знаю, что брехня. Парень живет у вас. Работает?

— А как же! — подтвердил Гурьев. — И даже очень старательно работает.

— Ну и отлично, и пусть работает. Пока. Желаю всего лучшего.

— Нет! — Сама удивляясь своей смелости, Елена Сергеевна преградила ему дорогу. — Подождите. Надо довести дело до конца.

— Так я же сказал, если человек при деле…

— Да, да. Мы очень за то благодарны, хотя… — она удержалась, чтобы не сказать, что это не одолжение, а справедливость, и что за это не благодарят… — есть еще одна просьба: адрес его матери… Можно узнать? Это очень надо и ему, и ей. Необходимо…

— Хорошо, — проговорил начальник уже на ходу и велел секретарше записать и все выяснить и, снова пожелав «всего лучшего», скрылся за своей высокой дверью. Ангелоподобная дева отметила пропуска и тоже доброжелательно пожелала всего лучшего.

Когда они проходили мимо «Железного Феликса», непоколебимо стоящего в темноте на осеннем ветру, Елена Сергеевна разочарованно подумала: «И это все?» Стало жаль своей тревоги и того чувства, будто она идет на какое-то не совсем безопасное дело, и внутренне стыдно самое себя. Душевный порыв? Какой тут к бесу порыв. Давно бы так поговорить, и делу конец. Небось Угарова ни о каких порывах не думает, а просто строчит свои доносы, которые там подкладывают в желтые папки… «Пока».

Но ее спутник был, по-видимому, другого мнения.

— Сколько власти одному человеку дано. Хочет — осчастливит, хочет — повергнет человека в бездну.

Кажется, он тоже любил выражаться витиевато. Елена Сергеевна улыбнулась: рабочий человек, откуда тут взяться декадансу. И сказала:

— Может быть, и везде так? Попали к нему под хорошее настроение, он и махнул рукой: «пусть живет». Но все-таки добавил: «пока». А если бы у него было плохое настроение?

Неторопливо вышагивая рядом с ней, Гурьев подсказал:

— Махнул бы рукой и… нас с вами на заметку: не путайтесь под ногами…

— Страшно, когда все от одного зависит.

— А вы не очень-то пугайтесь. Хотя вы-то не побоялись.

— И вы тоже.

— Вам за это уважение во веки веков. От всей души поклон.

Он и в самом деле снял шапку и склонил голову над ее плечом. Она засмеялась:

— Что это мы с вами расхвастались так! Подумаешь, герои какие. За человека вступились, только и всего. Но он сказал: «пока». Это зачем?

Словно прислушиваясь к своим мыслям, Гурьев ответил:

— Очень просто: оттого, что он сам «пока». Сколько их сменилось за последние годы? Начальства всякого, неугодного. А мы работаем, мы-то с вами — постоянные.

Ее не удивила простота его объяснения, потому что и она сама втайне так же думала о непрочности всякого зла.

Зло непрочно. А добро? Она осторожно заметила:

— Счастье, говорят, недолговечно.

— Говорят. — Он потряс большим кулаком, словно угрожая кому-то, кто проповедует такие мысли. — Это те, которые только говорят. А те, которые сами добиваются, знают, что будет прочно. Это самая, учтите, прочная штука на свете — стремление человека к счастью.

Слушая Гурьева, она подумала, что, конечно, он любит только все прочное, устойчивое, и вещи, которые он делает, и человеческие отношения. Это понятно, она тоже любила прочные знания, это была та «вещь», которую она создавала. Очень хорошо, что Сеня попал в такие руки.

— А они все «пока»? — спросила она.

— Обязательно.

— Но ведь я на этом не могу успокоиться. «Пусть поработает пока». А завтра ему взбредет в голову: «Пусть не работает. Пока». Нет, за Емельянова придется еще побороться.

— А как же. Нас таких много — постоянных. Большинство. — И вдруг он, как ей показалось, без всякой связи со всем, о чем они до этого говорили, добавил: — Гитлер тоже мечтал, что он вечный. А мы его лупим. Все, что против человека, непрочно стоит. Какой бы правитель ни был, а если он не глуп, то должен сообразить: против народа не ходи. Народ терпелив до поры. Этому нас история учит.

На углу, где Елене Сергеевне надо было свернуть на свою улицу, они остановились.

— Позвольте уж я провожу вас.

Но она вдруг вскрикнула:

— Ой, кто это?

И обеими руками вцепилась в его рукав. Прямо на них из-за угла темного переулка выскочили какие-то лихие люди. Двое. Гурьев выступил вперед, заслонив свою спутницу. Но она тут же услыхала его смех:

— Вот дурные ребята!

— Кто?

— Да вот эти. Узнаете орлов, Елена Сергеевна?

Конечно, она узнала.

— Сеня? А это, наверное, Юртаев? Что случилось?

— Ничего не случилось, — проговорил Гурьев, — это они меня выручать устремились. Кто вам наболтал, куда я пошел?

— Ну, кто мог сказать? — слегка задохнувшись от бега, сказал Юртаев. — Тетя Сима догадалась. «Ох, не туда ли он пошел? Собирался ведь». А тебя три часа, как нет. Нельзя так, дядя Вася…

— Здравствуйте, Елена Сергеевна, — проговорил Сеня и тоже повторил: — Очень мы беспокоились, дядя Вася. Вот Елена Сергеевна, наверное, дома предупредила.

— Никого я не предупреждала, — беспечно, как могло показаться, ответила Елена Сергеевна. — Когда идешь в такое учреждение, лучше уж никого не предупреждать, тем более родных. Пусть думают, что я заседаю в управлении культуры.

— Вы тоже там были? — спросил Юртаев.

Сеня проговорил:

— Я никого не просил…

— Ага! — Гурьев засмеялся и, обращаясь к Елене Сергеевне, сказал: — Он не просил. А мы вот сидели и ждали, когда он попросит. Ты Елене Сергеевне в ноги должен поклониться, как матери родной.

— Господи, да стоит ли об этом?! — воскликнула Елена Сергеевна.

Юртаев поддержал ее:

— Сегодня еще не стоит обижаться на Сеньку. Пусть оклемается. Ну уж потом, если чего…

Все вместе проводили Елену Сергеевну. Прощаясь, она сказала, что придет посмотреть, как Сеня устроился в своей новой жизни.

Она не любила надолго откладывать то, что обещала, и на другой же день отправилась к Сене. Вот он — дом с мезонином. Заглянула в калитку и тут же увидела Сеню. Он умывался у водоразборной колонки в углу большого двора. Несмотря на сумерки, он сразу узнал свою бывшую учительницу и весь так просиял, словно из крана вытекала не простая водопроводная водица, а сказочная живая вода. Еще не зная, чем это объяснить, Елена Сергеевна приветливо и вместе с тем настороженно кивнула головой:

— Здравствуй, Сеня!

А он, все сияя и смущаясь, торопливо вертел в руках рубашку и никак не мог надеть ее.

— Простите, Елена Сергеевна, я сейчас. Я только с работы.

— Я вижу. А ты не торопись и сначала возьми полотенце.