В сером тумане смутно темнели фигуры провожатых. Таисия Никитична сосчитала — шестеро. Один из них, командир этого отряда, проговорил тихим хрипловатым голосом:

— Гарусов, прими у доктора чемоданчик.

— Да он совсем не тяжелый, я и сама…

— Гарусов, прими.

Стоя у входа в землянку, Валя смотрела, как они идут, тают в тумане, исчезают. Ушли.

И весь этот вечер и долго еще потом Валя думала, куда ушла Таисия Никитична и как надо понимать то, что сказала она на прощание, но так ни до чего и не додумалась. Спросила Шагова. Отважилась. А тот только отмахнулся:

— Командир, ему виднее.

— Да видиее-то что?

Долго молчал, но потом все-таки ответил:

— Придет время — узнаем.

— А по-моему, вы и сейчас все знаете…

Вот на этот раз он ничего не сказал, да Валя уж и сама поняла, что ответа ей не дождаться, но скоро события так повернулись, что она если и не все еще поняла до самого конца, то хотя бы стали понятными прощальные слова, сказанные Таисией Никитичной: «Не думай про меня ничего плохого».

Прошел день, настал второй. Сидела Валя в просторной командирской землянке в своем уголке у рации. Бакшин приказал связаться со штабом, но штаб упорно не отвечал. И так она просидела до самого обеда и уже прислушивалась, не идет ли Гусиков ей на смену, давно бы пора ему явиться, но кругом стояла такая тишина, словно на всей земле вдруг наступил мир.

Недолго продолжалось это обманчивое состояние мира и покоя. Толкнув дверь, шумно вошел Бакшин.

— Ничего нет? — спросил он.

Бросил автомат на постель, сам сел рядом, бросил фуражку. И хотя не сказал он больше ни одного слова, и сидел неподвижно, но даже сейчас, в состоянии полного покоя, он казался полным грозы и бури.

Валя подумала: «Бомба замедленного действия», и, устыдившись непочтительности этой своей мысли, отвернулась к маленькому окошечку, за которым виднелась только рыжеватая болотная кочка. Все остальное тонуло в густом тумане. Но все же не могла не подумать: «Молчит. Ох, не к хорошему это. Затишье перед грозой».

А он очень мирным голосом сказал:

— Гусикова я послал на аэродром. Не жди, не придет.

— Да не очень-то я и жду…

— А на окошко поглядываешь.

— Все-то вы замечаете.

— Не очень, чтобы все… — проговорил он, вдруг насторожившись.

— Да ничего и не видать в это окошко, кроме тумана, — сказала Валя и тоже прислушалась.

Вначале она ничего не услышала и только немного спустя различила торопливые шаги уже у самой землянки, за дверью возникла какая-то неясная возня и прозвучали отрывистые голоса.

— Погляди, Валентина, что они там, — приказал Бакшин.

Не вставая с места, она потянула за веревочную петлю. Дверь распахнулась. На земляных ступенях толпились партизаны, те самые, которые сопровождали Таисию Никитичну. «Скоро управились», — подумала Валя, но тут увидела она в руках одного из парней знакомый чемоданчик и тогда решила, что пройти не удалось и пришлось вернуться ни с чем.

— Ну, что вы там? — грозно спросил Бакшин.

Тогда партизаны вошли в землянку, и один из них выдвинулся вперед, бережно, словно спящего ребенка, прижимая к себе какой-то большой белый сверток. В сумраке Валя не сразу поняла, что это такое они принесли, но когда пригляделась, то узнала знакомый белый полушубок. И по тому, как бережно несли его и как протянули его Бакшину, Валя решила, что произошло самое страшное. Всяких смертей насмотрелась, привыкла, огрубела, но тут захотелось ей взвыть во весь голос, по-бабьи, так, чтобы сердце закатилось…

— Куда дели доктора? — задохнувшись, спросил командир.

Тогда тот, который с таким бережным старанием принес полушубок, бросил его к ногам Бакшина.

— Переметнулась, — выговорил он решительно, как топором отрубил.

— Скоро определили, — тяжело задышав, проговорил Бакшин. И спросил: — А может быть, они ее?..

— Нет, сама.

Тогда командир — это Валя тут же отметила, но поняла потом, когда все вспомнила и сопоставила все слова и события, — тогда командир поднялся, шумно вздохнул и, выпятив грудь, расправил гимнастерку под ремнем. У него был вид, какой бывает у человека, который наконец-то поверил, что опасность миновала. Усаживаясь на свой табурет к столу, он приказал:

— Сама, говоришь? Ну, давай докладывай все, как было, все подробности…

Парней этих Валя отлично знала, и еще когда только провожала Таисию Никитичну, подумала, что такие умрут, но все сделают, как им приказано. Надежные ребята. И все, что они рассказали, — правда с начала до конца. Они должны были проводить доктора до места назначения и в случае, если штаб не найдут, привести обратно. Вышли позавчера в ночь. Шли до рассвета. Дорога знакомая, и до деревни, где им предстояло отдохнуть, добрались без всяких трудностей. Там, в деревне этой, в лесу затерянной, оказалось несколько раненых, их местные жители укрывали, а фельдшера и медсестру еще давно немцы забрали. Таисия Никитична всех их осмотрела, оказала, какую надо, помощь, поговорила с женщиной, которая до войны работала в сельской больнице санитаркой, кое-что из лекарств ей оставила. Все сделала, как надо. А к вечеру, еще смеркаться не начало, вышла она из избы, где отдыхала. Тут к ней парень, караульный. «Не спится что-то, — сказал она. — Я тут за огородами погуляю. А ты не подсматривай. Нехорошо подсматривать, когда женщина одна. Мало ли что ей надо…» Посмеялась, усовестила парня. Бдительность он потерял. Да у него и в мыслях-то ничего худого не было. Он только соблюдал наказ командира. Батя, отправляя их, сказал: «Глаз с нее не спускать, головой отвечаете, если с ней что случится».

Ждал он, ждал да и забеспокоился — время идет, а ее нет. Уж не заблудилась ли: место глухое, незнакомое. Старшего разбудил, тот остальных поднял, и без шума двинулись в том направлении, куда она ушла. Полночи искали — нет ее. Пришли обратно в деревню, в ту избу, где она отдыхала, где бывшая санитарка живет. И в избе пусто. Ни доктора, ни санитарки. Только чемоданчик на постели лежит да полушубок. Вот принесли.

— Раззявы… — проговорил Бакшин, выслушав бесхитростный этот рассказ. — А санитарку нашли?

И так спокойно он это спросил, что обескураженные партизаны, которые ничего уже хорошего для себя не ожидали, совсем приуныли.

— И санитарку не нашли. А все в деревне говорят, что женщина она самостоятельная, преданная и ни в чем не замечена. Немцев ненавидит, поскольку муж ее погиб еще в начале войны…

И это сообщение как будто совсем утешило Бакшина. А когда он снова обозвал партизан «раззявами», Вале показалось, будто он похвалил их за то, что они сделали как раз то, что ему и надо было.

Она так думала и потом, когда все вспоминала, стараясь привести в порядок свои встревоженные мысли.

— Ну вот что, — теперь уже озабоченно проговорил Бакшин. — Дело идет к тому, что нам тут оставаться нельзя. Кто ее знает, что у нее на уме. Для чего-то она… — он не договорил, а только махнул рукой.

Партизаны ушли. Бакшин долго сидел молча. Разглядывал, как по затуманенному стеклу пробегают капли, оставляя темные извилистые дорожки. Потом перевел взгляд на Валю и тоже смотрел так долго, что она не выдержала и спросила:

— Вы что?..

И он спросил в ответ:

— Какие там вещи у нее остались?

— Ничего не осталось. Вот чемодан, с которым она прибыла, и больше ничего. А что в нем, я не знаю.

— И не надо нам этого знать. Забери его. Да вот еще полушубок этот. Отдашь, если потребуется.

— Кому потребуется?

После недолгого молчания Бакшин задумчиво и даже, как показалось Вале, мечтательно ответил:

— Пригодится еще. Всякое бывает…

Этот разговор Валя очень хорошо запомнила еще потому, что никак она не могла поверить в измену. Не такой человек Таисия Никитична, и семья у нее, и летчик этот, Ожгибесов, со своей нескрываемой любовью. Почему-то Вале казалось, что от одной только такой любви, от такого, можно сказать, обожания, никуда не убежишь.

Что с ним будет, когда ему скажут? А ему, конечно, все скажут, потому что он если не увидит ее среди встречающих, то обязательно спросит, как она живет. И Валя решила, что ей совершенно необходимо повидать Ожгибесова, выполнить последнюю просьбу Таисии Никитичны и — главное — сказать ему все, что она сама думает. Это самое главное, чтобы он не отчаивался и не принимал скорых решений.