— Пусть будет так, — согласилась она. — Но я еще не все тебе сказала. Не всю тайну открыла.

— Что ж еще? Говори скорее.

— Своим смехом ты убьешь всех нетопырей. Всех до одного.

— Да, да. Всех до одного!

— Но ведь я тоже нетопырь, — печально улыбнувшись, сказала королева.

— Нет! — с отчаянием закричал Маленький клоун. — Нет!

— Да, да, — проговорила она. — Ты или я? Кто-то из нас двоих должен погибнуть. Скорей всего, это буду я. Я превращусь в уродливую летучую мышь.

— Смех никогда не убивает хороших и добрых людей!

— Да, конечно. Но только до тех пор, пока они хорошие и добрые.

Кажется, даже мыши на чердаке, и те притихли. Потрескивая, догорали свечи, вытягивая к потолку длинные оранжевые копья. Королева положила тонкую руку на рыжую голову своего загрустившего гостя.

— Гоп-ля! Не вешай носа, ученик клоуна. Тем более что тебе и вешать-то нечего. — Она щелкнула по его носику-репке. — Завтра, когда я поеду купаться, возьму тебя с собой. Ты увидишься с братом. Расскажи ему про меня. Все расскажи. И мы сделаем так, как он решит.

В самом начале их совместной жизни — Володиной, маминой и Снежкова — было сказано:

— Теперь, учти, ни твоего, ни моего тут нет, а только наше. — Это сказал Снежков и спросил: — Куда мы сейчас пойдем?

— В наш домик.

— Ты что-то не очень решительно говоришь.

— Так я еще не совсем привык.

— Я тоже не совсем, — признался Снежков.

— Мы привыкнем. Тут раньше-то все было ваше…

— Ну и что?

Володя подумал, что Снежкову проще: взял да и отдал в общее пользование все, что имеет. А Володя ничего еще не внес своего, а уж пристраивается к этому общему котлу.

— Я дома скорей привыкну… — пообещал он.

— Эх ты, — махнул рукой Снежков. — Мы же договорились, что все у нас будет на дружбе, на строгости, на честности.

В «нашем» лесном домике расхаживал Тимофей Тимофеевич. Увидев Володю, ворон закричал, как всегда, злорадно: «Ага!» — но на всякий случай залез под топчан и оттуда защелкал белым клювом. Наверное, вспомнил, как вчера налетел на Володю и тот его…

— Вот тебе еда, — проговорил Снежков и поставил на пол миску. В жестяной таз он налил воды: — Это тебе питье.

Потом они вернулись на кордон и пошли заправлять «нашу» моторку.

Снежков легко поднял на плечо большой бидон с бензином, а Володе велел взять другой, поменьше.

— Только осторожно, не испачкайся, там масло. А то достанется нам.

Они спустились к реке, где покачивалась голубая лодочка. Эх, посмотрели бы на них сейчас школьные друзья-товарищи да услыхали бы, как Снежков сказал: «Это наша моторка!».

Он сегодня с самого утра все называет чудесным словом «наше». И Володя уже, начал к этому привыкать.

Заправили мотор. Завели. Послушали, как сильно и мягко он гудит. Но вот снова наступила тишина, и Володя услыхал:

— Можно ехать. Пойдем за нашей любимой сестрой…

И тут ему показалось, будто в его голове загудел невиданный мотор. «Наша любимая сестра!» Володя с радостью отдавал все, что имел, этому красивому, сильному человеку, но он сказал про маму «наша». Сказал и сжал Володину ладошку своей сильной рукой.

Конечно — и Володя это хорошо понимает — Снежков любит маму. Он звал ее «любимой сестрой Валей» еще в госпитале, где она перевязывала его раны. Он художник и герой. Это понятно. Так и должно быть, потому что теперь все они — одна семья. Все правильно, но как трудно к этому привыкнуть!..

Догадавшись, должно быть, о чем задумался Володя, Снежков повел его вверх по лестнице. Мама сидела у стола и писала письмо начальнику Ключевского кордона Конникову.

— Поехали? — спросила она так просто и весело, как будто ничего особенного не случилось. — Приписать про Тимофея Тимофеевича, чтобы не забыли покормить?

— Они не забудут! — ликующе воскликнул Снежков. — Надо собаку посадить на цепь.

— Это сделает Володя.

Снежков покорно уселся на скамейке у окна, а Володя пошел привязывать Белку. «Ну вот, она уже и тут распоряжается», — подумал он и сразу как-то повеселел от этой мысли: если мама начала распоряжаться, то, значит, все будет так, как и раньше, все будет хорошо.

Он посвистел. Белка подбежала к нему, виляя хвостом и заглядывая в глаза. Наверное, она ожидала новых приключений, которых ее лишили занятые своими делами взрослые люди. Но как только щелкнул замок на ошейнике, она тихонько поскулила и притихла. Кончились приключения, промелькнула вольная жизнь.

«Прощай, Земля Снежкова, мы возвращаемся домой, в Наш город. Мы будем жить в самом красивом доме, который дед выстроил для нас. Мы все — мама, Снежков и я. Как-то теперь мы будем жить?»

Так думалось Володе под веселый гул мотора, под звонкий шум и плеск взбудораженной воды. У него замирало сердце от ожиданий, и это самое прекрасное в жизни, когда наша моторная лодка скользит по сверкающему весеннему небу, по облакам, отраженным в широкой воде, и когда за каждым поворотом подстерегают новые, еще невиданные красоты. То зеленая лужайка вынырнет из-за мыса, то золотая песчаная коса, через которую перелетают волны, бегущие от лодки, то березовая рощица, заглядывающая в реку, а впереди еще много всякого неожиданного и чудесного…

Но тут он вспомнил про школу и ненадолго загрустил. Подходит к концу срок его изгнания. Об этом он еще не успел сказать Снежкову. А как сказать о всех своих нехороших поступках, которых поднакопилось столько, что его даже удалили из школы на целую неделю? До такого не каждый мальчишка способен достукаться. Даже Ваську, уж на что был отъявленный хулиган и двоечник, даже Ваську Рыжего и то не выгоняли из школы. Что скажет Снежков, когда узнает? И что он сделает?

Вот он сидит в своей красной клетчатой рубашке, положив сильные обветренные руки на штурвал, и тихо о чем-то переговаривается с мамой. И не догадывается, с каким человеком он связался.

Никогда еще Володя не чувствовал себя так тягостно. Ему хотелось все рассказать, но никак он не решался. А вдруг Снежков, даже не дослушав его, скажет: «Вот ты какой, оказывается!» И тогда всему наступит конец.

Но все-таки надо сразу все сказать — хуже будет, если все откроется потом, когда они уже привыкнут друг к другу. Ох, что-то будет? Володя почувствовал, как все в нем сжимается, словно тугая пружина, которая, как только закрутишь ее до предела, вдруг развернется во всю свою силу.

Лодка рвется вперед, бросая в лицо прохладную водяную пыль. Володя решительно сказал:

— Вы, наверное, не знаете еще… Меня из школы исключили.

— Вот как даже! — воскликнул Снежков с таким видом, словно он уже и сам догадался, что ничего хорошего от Володи ждать не приходится. — И за какие злодейства?

— Много всякого…

— Плохо это, когда много всякого… — Снежков повернул штурвал и сбавил газ, отлогий бережок поплыл навстречу, — …и когда от тебя коллектив отказывается.

— Нет! — с отчаянием заверил Володя. — Не коллектив это. Директор. — Но, желая быть до конца правдивым, он добавил: — Девчонки, конечно, тоже…

Лодка зашуршала по песку и мягко ткнулась носом в поросшую травой кочку. Снежков выпрыгнул на берег и подтянул лодку к самому берегу. После этого он подал руку маме, помогая ей сойти на берег. Володя выпрыгнул сам, без посторонней помощи, во-первых, потому, что ему и не требовалось никакой помощи, а во-вторых, потому, что Снежков все еще держал мамину руку, думал, наверное, что ее укачало.

Мама сказала:

— Ну, вы тут поговорите, а я погуляю и поищу хворосту для костра.

Ушла. Снежков спросил:

— Ты что-то про девчонок сказал. Не ладишь с ними?

— Бестолковые они…

— Вот ты как рассуждаешь! А ты не учитываешь, что и мама когда-то девчонкой была.

— Она и сейчас.

Неизвестно отчего Снежков улыбнулся и сел на зеленую кочку.

— И сейчас? — радостно спросил он.