– Она не хотела вас беспокоить, – сказал Бадди. – Вела себя так, будто может умирать в свободное время, как бы между визитами в парикмахерскую.
Чарли внутренне встрепенулся. О таком он и сам думал несколько раз – когда изымал сосуды и видел людей, которые упорно отрицали все, что с ними творилось, и по-прежнему покупали календари на пять лет.
– Женщины – ну что с ними поделаешь? – И Бадди подмигнул Джейн.
На Чарли вдруг накатила огромная волна нежности к этому загорелому лысому дядьке, материному сожителю.
– Спасибо вам, что были с ней, Бадди.
– Ага, – кивнула Джейн. Казалось, она по-прежнему несколько ошеломлена.
– Ну, я тут всю дорогу и еще чуть дальше, если буду нужен.
– Спасибо, – повторил Чарли. – Вы будете. – Так и – выйдет, поскольку Чарли сразу же стало очевидно: сам Бадди протянет ровно столько, сколько будет нужен.
– Бадди, – раздался за спиной Чарли мягкий женский голос. Чарли повернулся – там стояла крупная женщина лет тридцати, в больничной робе, еще одна работница хосписа, еще одна поразительная труженица, – таких женщин Чарли видел в домах умирающих. Женщины эти помогали переправить страдальцев на тот свет со всеми мыслимыми удобствами, достоинством и даже радостью. Благосклонные валькирии, повитухи последней вспышки, – и, видя, как они работают, Чарли убеждался: они этой работой не брезгуют, не черствеют от нее, а тянутся душою к каждому пациенту, к каждой – семье. Они есть. Он видел, как они скорбят с сотнями разных семейств, по ним катком проезжают такие чувства, которые большинство переживает всего несколько раз в жизни. За много лет подобных наблюдений Чарли все больше проникался почтением к своей работе Торговца Смертью. Может, он сам ею проклят, но в конечном итоге дело не в нем – дело в службе, в ее трансцендентности. Его научили этому люди из хосписов.
На бирке значилось ее имя – АНГЕЛИКА. Чарли улыбнулся.
– Бадди, – сказала женщина. – Она проснулась и спрашивает тебя.
Чарли встал.
– Ангелика, меня зовут Чарли. Сын Лоис. Это моя сестра Джейн.
– Ой, она все время о вас говорит.
– Правда? – Джейн даже удивилась.
– О да. Рассказывает, что вы были большим сорванцом, – ответила Ангелика. – А вы… – Она повернулась к Чарли. – Вы раньше были хорошим, а потом с вами что-то случилось.
– Я научился говорить, – сказал Чарли.
– И тогда он перестал мне нравиться, – не удержалась Джейн.
Лоис Ашер полулежала в гнезде подушек, на ней был идеально уложенный седой парик, закрученный сзади узлом так же, как она обычно убирала свои волосы, серебряное ожерелье с цветами кабачков и такие же серьги; бледно-лиловая ночная сорочка выгодно смотрелась в общем юго-западном декоре комнаты – Лоис будто бы стремилась раствориться в окружающей среде. И ей это удавалось, вот только место, которое она себе выкроила у мира, было несколько больше того, что она сейчас занимала. Между париком и черепом оставался зазор, ночнушка скорее походила на пустую оболочку, а кольца болтались на пальцах как браслеты. Чарли стало ясно, что мать вовсе не спала, когда они приехали, а Бадди отправила к ним, чтобы Ангелика успела ее переодеть ко встрече с детьми.
Ожерелье с цветками кабачка светилось тускло-красным, и в груди у Чарли разбух печальный вздох. Он обнял мать, под ладонями ощутил кости ее спины и лопатки, нежные и хрупкие, как у птицы. Едва увидев мать, Джейн попыталась сдержать всхлип, но удалось ей только издать какой-то болезненный фырчок. Она упала на колени у материной кровати.
Чарли понимал, что, вероятно, глупее вопроса умирающему задать нельзя, однако спросил:
– Ну как ты, мам?
Она похлопала его по руке.
– Не повредил бы “старомодный”. Мне Бадди ничего не дает выпить, потому что во мне алкоголь не держится. Вы познакомились с Бадди?
– Похоже, он приятный человек, – ответила Джейн.
– Очень. Хорошо ко мне относится. Мы просто друзья, вы же понимаете.
Чарли перевел взгляд на Джейн, та подняла брови.
– Все в порядке, мы знаем, что вы живете вместе, – сказал Чарли.
– Живем вместе? Мы? Ты за кого меня принимаешь?
– Все нормально, мам.
Мать отмахнулась от этой мысли, как от мухи.
– А как эта твоя евреечка, Чарли?
– Софи? Она отлично.
– Нет, не то.
– Что не то?
– Не Софи, какое-то другое имя. Хорошенькая такая – ты ее вообще-то недостоин.
– Ты имеешь в виду Рейчел, мам. Она умерла пять лет назад, помнишь?
– Ну, она тут ни при чем, правда же? Ты был такой милый в детстве, а потом даже не знаю, что с тобой произошло. Ты помнишь?
– Да, мам. Я был милый.
Лоис посмотрела на дочь.
– А ты, Джейн, ты нашла себе приличного человека? Мне страшно подумать, что ты до сих пор одна.
– Мой Единственный еще не появился, – ответила Джейн, мотнув Чарли головой – дескать, “валим на экстренное совещание”, – этот жест она оттачивала при матери с восьми лет.
– Мам, мы с Джейн сейчас вернемся. Можно позвонить Софи, ты с ней поговоришь, хочешь?
– Софи – это кто? – спросила Лоис.
– Твоя внучка, мам. Помнишь – красивая малютка Софи?
– Не глупи, Чарлз, я еще не такая старуха, чтобы стать бабушкой.
В коридоре Джейн порылась в сумочке и нащупала пачку сигарет, но не сумела решить, надо закуривать или нет.
– Святый свинговый боже в горошек, что все это за поеботина?
– Ее накачали морфием, Джейн. Ты почувствовала, там острый запах такой? Это ее потовые железы стараются вывести из организма токсины, которые обычно фильтруются почками и печенью. Органы у нее уже – отказывают, а это значит, что много ядов поступает в мозг.
– Откуда ты знаешь?
– Читал. И послушай, она в реальности никогда толком и не жила, сама же знаешь. Лавку она терпеть не могла, папину работу ненавидела, хоть та ее и кормила. Она не переваривала его мании все собирать, хотя сама была той еще коллекционершей. И вся эта – белиберда, мол, Бадди тут не живет, – она всего-навсего пытается примирить ту, кем всегда себя считала, с той, кто на самом деле.
– Мне поэтому до сих пор хочется заехать ей в морду? – спросила Джейн. – Это неправильно, да?
– Ну, мне кажется…
– Я кошмарная скотина. Мать умирает от рака, а я по-прежнему хочу дать ей в морду.
Чарли обнял ее за плечи и повел к выходу из дома, чтобы она покурила на крыльце.
– Не суди себя так жестко, – сказал он. – Ты делаешь то же самое – стараешься примирить всех тех мам, которыми была наша. Ту, которой тебе хотелось, ту, которая была с тобой, когда ты в ней нуждалась, и ту, которая тебя не понимала. Большинство из нас не живет с единой, совокупной личностью, видимой остальному миру, мы – целый букет личностей. Когда человек умирает, все они собираются в одну душу – в суть того, кто мы есть, и плевать на разные личины, которые мы всю жизнь носим. А ты просто ненавидишь те личности, что ненавидела всегда, и любишь те, которые всегда любила. Неудивительно, что у тебя в голове бардак.
Джейн остановилась и отступила от него на шаг:
– А почему тогда у тебя в голове бардака нет?
– Поди знай. Может, из-за того, что я пережил с Рейчел.
– Так ты думаешь, когда кто-то скоропостижно умирает, случается примирение личностей?
– Этого я не знаю. По-моему, тут вряд ли сознательный процесс. Может, сознательный он больше для те-бя, чем для мамы, – понимаешь? Тебе кажется, ты должна что-то исправить, пока она еще жива, и это очень раздражает.
– А что бывает, если в ней всё целиком перед смертью не соберется? А если не соберется во мне?
– Думаю, тогда выпадает еще один шанс.
– Честно? Вроде реинкарнации? А как же Иисус и прочее?
– Мне кажется, там много чего в книгу не попало. Ни в какую книгу.
– Откуда в тебе все это? У меня никогда не создавалось впечатления, что ты уж очень духовен. Ты со мной даже на йогу ходить не захотел.
– Я не хожу с тобой на йогу, потому что деревянный, а не бездуховный.