— Грязные русские свиньи, — выдал шпион и добавил что-то по литовски. Ковалев не понял, да и плевать ему было, хотя на свиней он обиделся. В особенности потому, что хамил представитель абсолютно неуважаемого им этноса, народ которого с завидной регулярностью ложился под любого, кто был хоть чуть-чуть круче.

— Ты язычок-то попридержи, а не то отрежу на фиг. Знаешь, Пушкин, говорят, дописался, Гагарин долетался, а ты у меня доп…ся. Ладно, не хочешь по хорошему — будет по плохому. Здесь неподалеку есть планетка. Необитаемая. Получишь аптечку первой помощи, пистолет — и адью, солнце мое. Там тебя никто и никогда не найдет. Лет через десять прилечу — гляну, что получилось. Считай это тюремным заключением. За шпионаж…

Когда шпиона увели, вновь заковав в наручники и поддерживая под локти, два супера, Шерр, задумчиво молчавший все время разговора, спросил:

— Если на вас не действует пси-блокировка — почему ты здесь?

— А ты никогда не думал, что мне это может быть интересно? И еще, док, ты глубоко неправ, если отказываешь людям в элементарном чувстве благодарности. А теперь пошли — нас ждет война!

— Ну, как скажешь, — по-прежнему задумчиво ответил Шерр, и опошлил все на свете.

— Не слишком ли ты мягко с ним обошелся?

— Да нет, нормально. Десять лет в одиночестве… Даже если выживет, крыша поедет напрочь.

— Ну а зачем тогда за ним прилетать?

— А кто сказал, что мы за ним прилетим?

— Ты сам…

— Я сказал, что прилечу. Но кто сказал, что за ним? Посмотрю просто, насколько устойчива психика суперов. А так, эта планета — его последнее пристанище.

Ковалев и Шерр стояли на мостике линкора, не таком огромном, как футбольное поле, но все равно очень впечатляющих размеров, и с интересом наблюдали за флотом Диктатора, приближающемся к имперской эскадре. Кофе в кружках дымилось, разговор тек неспешно, но это была всего лишь видимость спокойствия — перед боем все волновались. Были уверены, что победят, но все равно волновались. Позади них, похожие в своих скафандрах на диковинных боевых роботов, сидели за пультами офицеры — те, кто будет проводником их приказов и кто реально будет вести бой. И, даже волнуясь, Ковалев все равно был горд за этих людей, сумевших прорвать рамки обыденности и шагнуть вслед за ним на широкую и такую заманчивую дорогу космической цивилизации.

— Противник сбрасывает ход, начинает перестроение, — четко, по уставному, доложил вахтенный штурман.

— Им до нас еще полчаса ходу. Неужели почуяли?

— Спокойно, док, все в норме, — с легким напряжением в голосе отозвался Ковалев. — Они подходят к системе, здесь велика опасность встречи с метеорами, а резких разгонов-торможений их корыта не выдержат. Предпочитают, очевидно, потерять во времени, но выиграть в безопасности. Ну и перестроение делают заранее — так проще, не мешает никто.

Дальнейшее развитие ситуации показали, что он был прав — перестроение флот Диктатора проводил спокойно, да и тормозил не слишком интенсивно. Пожалуй что при такой интенсивности он как раз выйдет на досветовую у границ системы, а к планете, которую Диктатор собирался штурмовать, подойдут как раз на планетарной скорости. Идеально для боя в системе — похоже, Диктатор, или кто там вел его флот, хорошо знал свое дело.

Однако до системы их никто допускать не собирался — имперская эскадра стояла у них на пути и орудия главного калибра линкоров уже могли доставать до кораблей Диктатора. Стрелять, правда, никто пока не собирался — и точность на такой дистанции невелика, и расстояние сильно ослабляет энергетический удар. Да и рисунок боя планировался совсем другой, поэтому Ковалев пока что ждал.

Однако, когда флот Диктатора вошел в зону досягаемости среднего калибра (кораблям Диктатора даже для того, чтобы наиболее дальнобойные орудия его кораблей просто доставали до цели, было еще пилить и пилить), станция дальней связи флагмана передала заранее заготовленное и записанное сообщение которое, похоже, было для Диктатора полным шоком.

Ковалев помнил, как они его записывали. Лейтенант-аналитик из группы разведки, обладающий на редкость гнусавым голосом с врожденно-протокольной интонацией и внешностью типичнейшей канцелярской крысы надиктовывал его в микрофон и рожа его была на редкость довольная. В прошлой жизни он был офицером ГРУ, разжалованным и уволенным со службы за зверскую (по мнению журналюг и правозащитников) расправу над мирным населением. На самом деле он командовал группой, преследовавшей боевиков, незадолго до того запытавших до смерти нескольких пленных десантников. Когда боевики зашли в село, которое, как точно было известно, было родным для главаря, его брата и, по совместительству, подельника и еще трех членов банды, подполковник Веселов, командовавший операцией, вызвал помощь, обложил село со всех сторон и потребовал у боевиков сдаться. После первого же выстрела со стороны села оно было стерта с лица земли залпом «Градов». После обстрела выжило пятеро местных и один боевик. «Гражданских» (да какие они гражданские — днем улыбается, а ночью в спину стреляет) отпустили на все четыре стороны, а боевика Веселов просто посадил задницей на гранату. Тот сидел часа два, потом ягодичные мышцы устали и граната, соответственно, рванула. За это самоуправство он и еще трое офицеров были уволены и после громкого процесса, несмотря на протесты армейских офицеров (впоследствии протесты вылились во вполне конкретные действия, закончившиеся долгой и мучительной смертью трех писак и одного правозащитника, а также сломанными ребрами судьи) посажены. Впрочем, просидели они дня два, а потом исчезли, как испарились. И очень немногие знали, что они по-прежнему служат по специальности, только на новом месте, в немногочисленном пока подразделении разведки имперской эскадры.

А сообщение, которое ушло сейчас Диктатору и которое, без сомнения, было получено на всех кораблях его флота, сообщалось, что эти самые корабли вошли на территорию империи, вследствие чего являются нарушителями границы. Всем кораблям предписывалось немедленно лечь в дрейф, принять досмотровые группы и приготовиться к отконвоированию на имперскую базу для дальнейшего разбирательства. Ну и, естественно, предупреждалось, что в случае неповиновения будет открыт огонь. Ковалев все еще рассчитывал, что удастся обойтись без стрельбы, одним авторитетом империи. Но… Не удалось.

Было интересно наблюдать, как корабли вражеского флота начали поспешное и не слишком слаженное перестроение в боевой порядок. Вот теперь становилась видна основная проблема этого флота — во-первых, он был большим и, как и всякий большой флот, трудноуправляемым, а во-вторых, очень похоже, не все экипажи были хорошо подготовлены и, тем более, слетаны. Корявое перестроение, даже с учетом спешки, говорит о подготовке флота только плохое.

Но, тем не менее, действия флота противника были вполне ожидаемы. Ну что же, предсказуемость тоже бывает наказуема, особенно во время войны. В момент перестроения любое соединение наиболее уязвимо и в этот момент, по всем законам тактики, следовало нанести удар. Конечно, тот, кто командовал сейчас флотом Диктатора, не без основания полагал, что время у него еще есть — кораблей Ковалева он пока что не видел. Больше того, он мог предположить, что послание — вообще блеф отчаявшихся защитников планеты. Однако он не учел простой вещи — наличия у имперцев маскирующего поля и потому, когда атакующие эсминцы оказались вдруг совсем рядом, не успел уже предпринять ничего. Впрочем, он умер на боевом посту — смерть, достойная офицера. Она была бы еще достойнее, сумей он хоть что-то сделать, но когда имперский эсминец, огромный, как гора, материализовался из ничего совсем рядом с флагманом и всадил ему в борт две торпеды, он ничего не успел понять — он просто перестал быть.

В следующие три секунды были уничтожены еще четыре корабля, которые, по мнению аналитиков от разведки, могли взять на себя роль флагмана в случае его уничтожения, после чего оба эсминца, окутавшись маскировочным и защитным полями, полным ходом рванули с места боя — свою роль они уже сыграли и терять корабли и экипажи (а при плотности огня, которую мог развить флот, даже с учетом его маломощных орудий, не спасли бы никакие системы защиты) никто не собирался. По ним, естественно, открыли огонь из всего, что могло стрелять, три секунды — это очень много, но прелесть ситуации заключалась в том, что в момент перестроения, когда походный ордер уже разрушен, а боевого порядка еще не построено, стрелять особенно и некому. Слишком велика опасность попасть в своего, поэтому реально из всего флота огонь вели не более десятка кораблей. Накрыть невидимые для систем обнаружения, идущие с огромной скоростью и при этом отчаянно маневрирующие эсминцы в такой ситуации становится невыполнимой задачей.