Что касается Жюлей Фавров, Пикаров и т. д., то сказанного достаточно, чтобы доказать, что они были достойными соучастниками этой сделки, на которой они грели руки. Что же касается самого Тьера, то, как известно, за то время, когда он дважды был в министерстве при Луи-Филиппе, он сколотил 2 миллиона и в бытность его премьер-министром (с марта 1840 г.) был обвинен с трибуны палаты депутатов в биржевых спекуляциях; в ответ на это обвинение он заплакал — ему не много стоил этот ответ, которым легко отделывались и Жюль Фавр и знаменитый актер Фредерик Леметр. Не менее известно, что первая мера, которую предпринял г-н Тьер для спасения Франции от финансового краха, к которому ее привела война, заключалась в том, что он наделил себя годовым окладом в 3 миллиона франков; это была как раз та самая сумма, которую Луи Бонапарт получил в 1850г. от г-на Тьера и его банды в Законодательном собрании за то, что разрешил им упразднить всеобщее избирательное право[381]. Наделение Тьера 3 миллионами было первым словом той «бережливой республики», перспективы которой он открыл своим парижским избирателям в 1869 году. Что касается Пуйе-Кертье, то он — руанский хлопчатобумажный фабрикант. В 1869 г. он был руководителем совещания фабрикантов, объявившего, что снижение заработной платы необходимо для «завоевания» английского рынка, — эта интрига была тогда расстроена Интернационалом[382]. Пуйе-Кертье, во всех отношениях горячий и даже холопский сторонник империи, находил в ней только один недостаток — торговый договор с Англией, который вредил его интересам как фабриканта. Став министром финансов г-на Тьера, он стал нападать на этот «ненавистный» договор, провозгласив необходимость восстановления старых покровительственных пошлин для охраны его собственной фабрики. Вторым его шагом была патриотическая попытка нанести удар Эльзасу восстановлением старых покровительственных пошлин под тем предлогом, что в данном случае никакой международный договор не мешает ввести их вновь. Благодаря этому мастерскому ходу его собственная фабрика в Руане избавилась бы от опасной конкуренции соперничающих с ней мюлузских фабрик. Последний его шаг состоял в том, что он подарил своему зятю, г-ну Рош-Ламберу, должность главного сборщика налогов в Луаре, один из тех жирных кусков, которые попадают в руки правящей буржуазии; и этот самый Пуйе-Кертье так усиленно поносил своего бонапартовского предшественника г-на Маня за то, что тот устроил на это теплое местечко своего собственного сына. Пуйе-Кертье был таким образом самым подходящим человеком для заключения вышеупомянутой преступной сделки.

30 марта. «Rappel»[383]. Жюль Ферри, бывший мэр Парижа, запретил циркуляром от 28 марта чиновникам управления городских пошлин взимать впредь какие бы то ни было сборы в пользу города Парижа.

Мелкие государственные плутни, — мелочный характер... нечистая совесть... вечный зачинщик парламентских интриг... жалкие уловки и затеи... повторяющий свои проповеди о либерализме, о «libertes necessaires» [«необходимых свободах». Ред.] ... усердно домогающийся... веские соображения против возможной неудачи... неоспоримые аргументы, которые уравновешивают... своего рода героизм в крайней низости... удачные парламентские хитрости...

Г-н Э. Пикар — мошенник, который в течение всей осады спекулировал на поражениях наших армий.

В своей речи на собрании мэров и т. д. (25 апреля) Тьер сам говорит, что

«убийцы Клемана Тома и Леконта» — это маленькая кучка преступников, — «как и те, кого по справедливости можно считать идейными или фактическими соучастниками этих преступлений, то есть очень небольшое количество людей».

Дюфор хочет сломить Париж преследованиями печати в провинции. Чудовищно — привлекать газеты к суду за призывы к «примирению».

Дюфор играет важную роль в интригах Тьера. Своим законом от 10 марта он возмутил всю обремененную долгами парижскую торговлю. Своим законом о квартирной плате в Париже он угрожал всему городу. Оба закона должны были наказать Париж за то, что он спас честь Франции и на 6 месяцев отсрочил сдачу Бисмарку. Дюфор — орлеанист и «либерал» в парламентском смысле слова. Вследствие этого он всегда был министром карательных мер и осадного положения.

Он впервые получил министерский портфель 13 мая 1839 г. после разгрома derniere prise d'armes [последнего вооруженного восстания. Ред.]республиканской партии[384] и был поэтому министром беспощадных репрессий правительства Июльской монархии того времени.

2 июня 1849 г.[385] Кавеньяк, вынужденный 29 октября (1848 г.) снять осадное положение, призвал в свой кабинет двух министров Луи-Филиппа (Дюфора, министром внутренних дел, и Вивьена). Он назначил их по настоянию улицы Пуатье (Тьера)[386], которая требовала гарантий. Таким путем он надеялся обеспечить себе поддержку роялистов на предстоявших вскоре президентских выборах. Дюфор пустил в ход самые незаконные средства для обеспечения кандидатуры Кавеньяка. Запугивание и коррупция на выборах никогда не практиковались в более широких размерах. Дюфор наводнил Францию памфлетами, поносившими других кандидатов и особенно Луи Бонапарта, что не помешало ему позднее сделаться министром Луи Бонапарта. Дюфор снова сделался министром осадного положения 13 июня 1849 г. (в связи с демонстрацией национальной гвардии против бомбардировки Рима и т. д. французской армией). Теперь он опять министр осадного положения, объявленного в Версале (для департамента Сены и Уазы). Тьеру даны полномочия объявлять осадное положение в любом департаменте. Теперь, так же как и в 1839 и 1849 гг., Дюфор требует новых репрессивных законов, новых законов о печати, закона о «сокращении формальностей военных судов». В циркуляре к государственным прокурорам он объявляет призывы газет к «примирению» преступлением, за которое надлежит строжайшим образом преследовать. Характерно для французского судейского сословия, что только один генеральный прокурор (майеннский) [Л. Вашрон. Ред.]подал Дюфору прошение об отставке...

«Я не могу служить правительству, которое приказывает мне в момент гражданской войны ринуться в партийную борьбу и преследовать граждан, которых я по совести считаю ни в чем неповинными, за одно лишь слово о примирении».

Дюфор входил в 1847 г. в «Либеральный союз», устраивавший заговоры против Гизо, равно как и в «Либеральный союз» 1869 г., устраивавший заговоры против Луи Бонапарта[387].

По поводу закона от 10 марта и закона о квартирной плате следует заметить, что лучшими клиентами Дюфора и Пикара — оба они адвокаты — являются домовладельцы и денежные тузы, не желающие ничего потерять из-за осады Парижа.

Теперь, как и после февральской революции 1848 г., эти люди говорят республике, как палач говорил дону Карлосу: «Je vais t'assassiner, mais c'est pour ton bien» («Яубью тебя, но для твоего же блага»).

После попытки Винуа захватить высоты Монмартра (18 марта они были расстреляны в парке Шато-Руж, в 4 часа) генерал Леконт и Клеман Тома были взяты в плен и расстреляны самими возбужденными солдатами 81-го линейного полка. Это был скорый акт суда Линча, совершенный вопреки настояниям некоторых делегатов Центрального комитета. Леконт, головорез в эполетах, четыре раза отдавал приказ своим войскам на площади Пигаль стрелять по безоружной толпе женщин и детей. Вместо того, чтобы направить оружие против народа, солдаты расстреляли его самого. Клеман Тома, бывший вахмистр, наспех произведенный в «генералы» накануне июньской бойни (1848 г.) людьми из «National», где он был gerant [подставной ответственный редактор. Ред.], никогда не обагрял своего меча кровью каких-либо врагов, кроме парижских рабочих. Он был одним из злостных заговорщиков, сознательно спровоцировавших июньское восстание, и одним из самых свирепых его палачей. Когда 31 октября 1870 г. пролетарская национальная гвардия Парижа застигла врасплох правительство обороны в ратуше и взяла его в плен, эти люди, сами назначившие себя на министерские посты, эти gens de paroles[люди слова. Ред.], как один из них же, Пи-кар, недавно назвал их, дали честное слово, что они уступят место Коммуне. Выпущенные после этого на волю, они бросили бретонцев Трошю против своих слишком доверчивых победителей. Впрочем, один из них, г-н Тамизье, сложил с себя звание главнокомандующего национальной гвардией. Он отказался нарушить данное им честное слово. Тогда снова настал час Клемана Тома. Он был назначен вместо Тамизье главнокомандующим национальной гвардии. Это был самый подходящий человек для выполнения «плана» Трошю. Он никогда не воевал против пруссаков; он воевал против национальной гвардии, которую дезорганизовывал, раскалывал, на которую клеветал, отстраняя всех офицеров, враждебных «плану» Трошю, науськивая одну часть национальной гвардии на другую, жертвуя ею в «вылазках», организованных им с таким расчетом, чтобы выставить ее на посмешище. Преследуемый призраками своих июньских жертв, этот человек, не занимавший никакого официального поста, непременно должен был вновь появиться на военной сцене 18 марта, когда он почуял, что приближается новая резня парижского народа, Он пал жертвой суда Линча в первый момент народного возмущения. Люди, которые отдали Париж на милость decembriseur Винуа, чтобы умертвить республику и получить pot-de-vin, предусмотренные для них в сделке, заключенной Пуйе-Кертье, подняли теперь крик: убийцы, убийцы! Их вопли были подхвачены европейской печатью, столь жадной до крови «пролетариев». В «помещичьей палате» был инсценирован фарс истерической «чувствительности», и, теперь так же, как и прежде, трупы их друзей были для них самым желанным оружием против их врагов. На Париж и Центральный комитет была возложена ответственность за инцидент, который произошел помимо их воли. Известно, как в июньские дни 1848 г. «люди порядка» подняли на всю Европу крик негодования против инсургентов по поводу убийства парижского архиепископа. Уже тогда они отлично знали, из свидетельских показаний г-на Жакме, генерального викария архиепископа, сопровождавшего его на баррикады, что епископ был застрелен солдатами Кавеньяка, а не восставшими, но его труп сослужил для них службу. У нынешнего парижского архиепископа, г-на Дарбуа, взятого Коммуной в числе других заложников для самозащиты против диких зверств версальского правительства, возникло странное опасение — это явствует из его письма к Тьеру, — что папаша Транснонен[388] весьма не прочь поспекулировать его трупом, как объектом священного негодования. Почти не проходило дня, чтобы версальские газеты не сообщали о его казни, которая ввиду непрекращавшихся зверств и нарушения всех правил ведения войны со стороны «людей порядка» была бы уже санкционирована всяким другим правительством, кроме правительства Коммуны. Едва версальское правительство одержало первый военный успех, как капитан Демаре, который во главе своих жандармов убил рыцарски великодушного Флуранса, получил орден от Тьера. Флуранс 31 октября спас жизнь членам правительства «обороны». Ви-нуа, бежавший из Парижа (беглец), был награжден большим крестом ордена Почетного легиона за то, что он расстрелял внутри линии редутов взятого в плен нашего храброго товарища Дюваля, а также за второй подвиг, состоявший в том, что он расстрелял около десятка взятых в плен отрядов линейных войск, присоединившихся к парижскому народу, и за то, что он «декабрьскими приемами»[389] положил начало нынешней гражданской войне. Генерал Галиффе — «супруг той очаровательной маркизы, туалеты которой на балах-маскарадах были одним из чудес империи», по деликатному выражению одного из лондонских газетных писак — «захватил врасплох» близ Рюэя капитана, лейтенанта и рядовых национальной гвардии и тут же расстрелял их всех, после чего немедленно издал прокламацию, в которой прославлял сам себя за этот подвиг. Таковы немногие из тех убийств, о которых официально сообщало и которыми гордилось версальское правительство. 25 солдат 80-го линейного полка были расстреляны как «бунтовщики» солдатами 75-го полка.