При монархических режимах меры подавления стоящего в данный момент у власти правительства и провозглашаемые им принципы разоблачаются перед народом теми фракциями господствующего класса, которые не находятся у власти; оппозиция в среде господствующего класса стремится заинтересовать народ в своих партийных распрях тем, что апеллирует к его собственным интересам, принимает позу народных трибунов, отстаивая народные свободы. Но в анонимном царстве республики, где слиты воедино способы подавления, применявшиеся при всех отошедших в прошлое режимах (которая берет орудия подавления из арсеналов всех отошедших в прошлое режимов) и где эти способы применяются беспощадно, различные фракции господствующего класса справляют настоящую оргию ренегатства. Они с циничной наглостью отрекаются от сделанных ими в прошлом заявлений, попирают свои «так называемые» принципы, проклинают революции, которые они во имя этих принципов сами провоцировали, проклинают само имя республики, хотя лишь ее анонимное царство дает достаточный простор, чтобы включить их в общий крестовый поход против народа.

Таким образом, эта наиболее жестокая форма классового господства является вместе с тем его наиболее ненавистной и вызывающей наибольшее возмущение формой. Используя государственную власть только как орудие гражданской войны, она может удерживать эту власть, только увековечив гражданскую войну. Господство партии порядка с парламентской анархией во главе, увенчанное непрерывными интригами фракций партии «порядка», каждая из которых стремится восстановить свой излюбленный режим, находясь в открытой войне со всем обществом, существующим вне ее собственного узкого круга, — это господство партии порядка становится самым невыносимым господством беспорядка. После того как партия порядка сломила в своей войне против народных масс все сродства их сопротивления и отдала обессиленные народные массы на расправу исполнительной власти, меч исполнительной власти устранил со сцены ее саму вместе с ее парламентским режимом. Эта парламентарная республика партии порядка может поэтому быть только междуцарствием. Ее естественным результатом является режим империи, какой бы по счету эта империя ни была. Государственная власть в форме империи, которой сабля служила скипетром, заявляла, что она опирается на крестьянство, на эту обширную массу производителей, стоящих как будто в стороне от классовой борьбы между трудом и капиталом; империя выдавала себя за спасительницу рабочего класса на том основании, что она разрушила парламентаризм, а вместе с ним прямое подчинение государственной власти господствующим классам, и за спасительницу самих господствующих классов на том основании, что она держит в подчинении рабочий класс, не оскорбляя его чувств; она заявляет, что ее цель — если не общественное благоденствие, то, по крайней мере, национальная слава. И поэтому империю объявляют «спасительницей порядка». Как ни оскорбительна империя для политической гордости господствующего класса и его государственных паразитов, она показала, что является режимом, который действительно адекватен буржуазному «порядку», поскольку она предоставляет полный простор всем оргиям его промышленности, всем гнусностям его спекуляции, всей распутной роскоши его жизни. Государство, якобы поднявшееся таким образом над гражданским обществом, само становится в действительности рассадником всяческой мерзости в этом обществе. Штыки Пруссии обнажили полную гнилость этого государства и одновременно гнилость того общества, которое оно якобы должно спасти; но этот режим империи до такой степени неизбежен как политическая форма «порядка», то есть «порядка» буржуазного общества, что сама Пруссия, казалось, уничтожила его центр в Париже лишь для того, чтобы перенести его в Берлин.

Империя не является подобно своим предшественницам — легитимной монархии, конституционной монархии и парламентарной республике — просто одной из политических форм буржуазного общества, она в то же самое время представляет собой его наиболее проституированную, наиболее законченную и последнюю политическую форму. Это и есть государственная власть современного классового господства, по крайней мере, на европейском континенте.

ЗАПИСЬ РЕЧИ К. МАРКСА О ПРАВИТЕЛЬСТВЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ ОБОРОНЫ[460]

Гражданин Маркс говорит, что, пользуясь присутствием большого числа английских членов, он намерен сделать весьма важное заявление. То, что Оджер говорил о французском правительстве на последнем митинге в Сент-Джемс-холле, противоречит истине. В нашем втором воззвании мы писали, что на некоторых членах временного правительства лежит пятно позора еще со времени революции 1848 года. Оджер же заявил, что их нельзя ни в чем обвинить. Фавра можно встретить лишь как представителя республики, а отнюдь не как безупречного патриота Жюля Фавра. Но то, как сейчас говорят о Фавре, выдвигает его на передний план, а республика почти исчезает из поля зрения. Вот пример деятельности Фав-ра. После революции 1848 г. Фавр, в связи с болезнью Флокона, стал секретарем министерства внутренних дел. Его выбрал Ледрю-Роллен. Одним из первых мероприятий Фавра было возвращение армии в Париж, что впоследствии дало буржуазии возможность расстреливать рабочих. Несколько позже народ убедился в том, что Собрание состоит из представителей буржуазии, и выступил с демонстрацией сочувствия Польше, во время которой массы ворвались в зал заседаний[461]. Председатель настоятельно просил Луи Блана обратиться к демонстрантам с речью и умиротворить их, что он и сделал. Война с Россией спасла бы республику. В ближайшие же дни Жюль Фавр первым долгом запросил полномочий для преследования Луи Блана как сообщника демонстрантов. Собрание полагало, что Фавр получил соответствующие указания от правительства, однако все остальные члены правительства осуждали эту меру как личную затею Фавра. Временное правительство организовало заговор, чтобы спровоцировать июньское восстание. После расстрела народа Фавр предложил упразднить исполнительную комиссию[462]. 27-го он подготовил декрет о ссылке арестованных без суда, и 15000 человек были сосланы на каторжные работы. В ноябре Собрание было вынуждено рассмотреть дела части арестованных, которых еще не отправили на каторгу. В одном только Бресте оказалось 1000 человек, которых пришлось освободить. Из числа тех арестованных, которых предали суду военной комиссии как наиболее опасных, многих также пришлось освободить, другие были приговорены лишь к коротким срокам тюремного заключения. Впоследствии,, когда вносились предложения об амнистии, Фавр всегда был против них. Он был в числе тех, кто добивался создания комиссии по расследованию всей революции, за исключением февральских событий. Он содействовал принятию гнуснейших из всех когда-либо существовавших законов о печати[463], которые Наполеон ловко сумел использовать. У Фавра были некоторые связи с бонапартистами при Июльской монархии, и он использовал все свое влияние, чтобы провести Наполеона в Национальное собрание. Он приложил все усилия, чтобы добиться осуществления римской экспедиции[464], которая была первым шагом к установлению империи.

Изложение речи напечатано (без упоминания автора) в газете «The Eastern Post» № 121, 21 января 1871 г.

Печатается по тексту протокольной книги Генерального Совета

Перевод с английского

Данный вариант записи публикуется впервые