Что касается снабжения такого большого города продовольствием, то трудности кажутся нам даже меньшими, чем при осадах менее крупных крепостей. Столица, подобная Парижу, не только располагает хорошей торговой организацией для своего снабжения продовольствием во всякое время, но одновременно является главным рынком и складочным пунктом, куда свозятся и где обмениваются сельскохозяйственные продукты обширного района. Деятельное правительство легко могло бы, пользуясь этими благоприятными условиями, принять меры для заготовки обильных запасов на все время осады средней продолжительности. Сделано ли это, мы не имеем возможности судить, но мы не видим причин, почему бы это не могло быть сделано, и притом быстро.
Во всяком случае, если борьба будет продолжаться «до самого конца», как об этом нам сейчас говорят, то после начала осадных работ сопротивление, вероятно, не будет длительным. Каменная кладка эскарпов почти совсем открыта для обстрела, а отсутствие равелинов перед куртинами благоприятствует продвижению осаждающих и пробитию брешей в крепостных стенах. Небольшие размеры фортов позволяют поместить в них лишь ограниченное число защитников; их сопротивление штурму, если только оно не поддерживается выдвижением войск через промежутки между фортами, не может быть серьезным. Но если траншеи можно довести до гласиса фортов и армия Парижа посредством таких вылазок не разрушает их, то этот факт доказывает, что эта армия слишком слаба — по своей численности, организации и в моральном отношении, — чтобы в назначенную для штурма ночь произвести вылазку с шансами на успех.
После взятия хотя бы нескольких фортов следует ожидать, что город откажется от безнадежной борьбы. Если же нет, то осадные действия должны быть проведены повторно, будет проделано несколько брешей, и городу снова предложат сдаться. Если это предложение будет вновь отклонено, тогда может последовать столь же безнадежная борьба на баррикадах. Будем надеяться, что город будет избавлен от таких бесполезных жертв.
Напечатано в «The Pall Mall Gazette» № 1754, 27 сентября 1870 г.
СООБЩЕНИЕ О ПЕРЕГОВОРАХ[67]
Мы вполне допускаем, что сообщение о переговорах, переданное нами вчера нашим читателям, согласно той версии, которая исходит от г-на Жюля Фавра, соответствует действительности, за исключением, конечно, небольших ошибок, таких, например, как утверждение, что Бисмарк якобы собирается аннексировать Мец, Шато-Сален и «Суассон». Г-н Фавр, очевидно, не имеет представления о географическом положении Суассона. Граф говорил о Сар-буре, который, как это уже давно намечалось, оказывается в пределах новой стратегической пограничной линии, тогда как Суассон так же удален от нее, как Париж или Труа. Излагая эту беседу, г-н Фавр, может быть, не вполне точно передает отдельные выражения. Но когда он сообщает факты, опровергаемые прусской официозной прессой, то нейтральная Европа, как правило, предпочитает верить его заявлениям. Таким образом, если в Берлине сейчас оспаривают заявление г-на Фавра о предложении сдать Мон-Валерьен, то очень немногие поверят, что г-н Фавр выдумал это или совершенно неправильно понял мысль графа Бисмарка.
Сообщение, сделанное г-ном Фавром, ясно показывает, как слабо он разбирался в действительном положении и каким беспорядочным и смутным было его представление о нем. Он прибыл для переговоров о перемирии, которое должно было привести к миру. Мы охотно извиним ему предположение, что Франция все еще в состоянии заставить своих врагов отказаться от всяких притязаний на территориальные уступки; но трудно сказать, на каких условиях он надеялся добиться прекращения военных действий. Пунктами, на которых в конечном счете растаивали немцы, являлась сдача Страсбурга, Туля и Вердена, причем их гарнизоны должны были стать военнопленными. На сдачу Туля и Вердена, по-видимому, в какой-то мере было дано согласие. Но Страсбург? Это требование было воспринято г-ном Фавром как настоящее оскорбление:
«Г-н граф, Вы забываете, что Вы говорите с французом. Принести в жертву героический гарнизон, поведением которого восхищался весь мир, а мы в особенности, было бы трусостью, и я не обещаю Вам передать, что Вы предложили нам такое условие».
Мы видим, как мало учитывается фактическое положение вещей в этом ответе, мы находим в нем лишь вспышку патриотического чувства. Поскольку в Париже это чувство действительно чрезвычайно сильно, с ним, разумеется, в такой момент нельзя было не считаться; но следовало бы также хорошенько взвесить имеющиеся факты. Страсбург достаточно долго подвергался правильной осаде, и потому можно быть определенно уверенным в его скором падении. Крепость, подвергшаяся правильной осаде, в состоянии сопротивляться в течение некоторого времени; благодаря исключительному напряжению сил она даже может продлить свою оборону на несколько дней; но если армия не придет ей на выручку, то с математической точностью можно сделать вывод о неизбежности ее падения. Трошю и высший военно-инженерный персонал в Париже отлично знают это; им известно, что нигде нет армии, которая пришла бы на выручку Страсбургу; и все-таки Жюль Фавр, коллега Трошю в правительстве, по-видимому, всего этого не принимает во внимание. Единственное, что он увидел в требовании сдачи Страсбурга, — это оскорбление для себя, для страсбургского гарнизона и французского народа. Но главная заинтересованная сторона — генерал Урик и его гарнизон, — несомненно, сделали достаточно для защиты своей чести. Избавить их от последних нескольких дней совершенно безнадежной борьбы, если бы таким способом можно было улучшить слабые шансы Франции на спасение — это было бы для них не оскорблением, а вполне заслуженной наградой. Генерал Урик, несомненно, предпочел бы сдаться по приказу своего правительства в обмен на равноценную уступку со стороны противника, чем сдаться под угрозой штурма и без всякой компенсации.
Тем временем Туль и Страсбург пали, а Верден, пока держится Мец, в военном отношении для немцев совершенно бесполезен. Таким образом, они и без согласия на перемирие получили почти все, о чем Бисмарк торговался с Жюлем Фавром. Итак, казалось бы, никогда еще победитель не предлагал перемирия на более умеренных и великодушных условиях и никогда еще побежденные не отвергали его более безрассудно. Жюль Фавр, конечно, не блистал умом в этих переговорах, хотя у него, по-видимому, оказался достаточно верный инстинкт; зато Бисмарк выступает в новой роли великодушного победителя. Предложение, как его понял г-н Фавр, было исключительно выгодным, и если бы оно представляло собой только то, что Фавр о нем думал, его следовало бы принять немедленно. Но в предложении содержалось нечто большее, чем увидел в нем Фавр.
Между двумя армиями, находящимися в открытом поле, вопрос о заключении перемирия решается легко. Устанавливается демаркационная линия, — скажем, полоса нейтральной территории между двумя воюющими сторонами, — и дело сделано. Но тут в открытом поле имеется только одна армия; другая, поскольку она все еще существует, заперта в крепостях, которые в большей или меньшей степени подвергнуты обложению. Что же произойдет со всеми этими крепостями? Каким должно быть их положение во время перемирия? Бисмарк старается обойти все это молчанием. Если бы было заключено двухнедельное перемирие и в нем ничего не говорилось бы относительно этих городов, то, само собой разумеется, должно было сохраняться status quo [существующее положение. Ред.], за исключением ведения военных действий против гарнизонов и укреплений. Таким образом, Бич, Мец, Фальсбур, Париж и, кто знает, сколько других крепостей были бы по-прежнему обложены и отрезаны от всякого снабжения и коммуникаций; находящиеся в них люди продолжали бы расходовать свои запасы продовольствия так же, как если бы никакого перемирия не было, и, таким образом, перемирие принесло бы осаждающим почти такие же результаты, как и продолжение боевых, действий. Мало того, могло даже случиться, что во время перемирия у одной или у нескольких из этих крепостей истощились бы все запасы, и им пришлось бы немедленно сдаться блокирующим их войскам, чтобы избежать голодной смерти. Отсюда следует, что граф Бисмарк, хитрый, как всегда, предусматривал использование перемирия для того, чтобы принудить крепости противника к сдаче. Конечно, если бы переговоры продолжались дальше и привели к выработке проекта соглашения, французский штаб обнаружил бы это и обязательно выставил такие требования в отношении тех городов, которые подвергаются обложению, что вся эта затея, вероятно, провалилась бы. Но г-н Жюль Фавр со своей стороны обязан был до конца разобраться в предложении Бисмарка и обнаружить его скрытые замыслы. Если бы он запросил, каково же будет во время перемирия положение блокированных городов, он не предоставил бы графу Бисмарку возможности выставлять напоказ перед всеми свое фальшивое великодушие, разоблачить которое он оказался не в состоянии, хотя сделать это было вовсе нетрудно. Вместо этого он проявляет такую запальчивость в связи с требованием сдачи Страсбурга и выдачи его гарнизона в качестве военнопленных, что всему миру становится ясным: даже после суровых уроков двух последних месяцев представитель французского правительства не способен оценить действительную обстановку, потому что он все еще находится sous la domination de la phrase [во власти фразы. Ред.].
