Однако, — и это в высшей степени характерно для деятелей империи, равно как и для тех, кто лишь на ее почве и в ее атмосфере мог превратиться в мнимых народных трибунов, — республика, одержав победу, не только заклеймила бы их как изменников, но и должна была бы предать их уголовному суду как обыкновенных уголовных преступников. Взгляните только на Жюля Фавра, Эрнеста Пикара и Жюля Ферри, на этих великих мужей правительства обороны, возглавляемого Тьером!
Целый ряд подлинных юридических документов, относящихся к периоду продолжительностью примерно в 20 лет и опубликованных г-ном Мильером, депутатом Национального собрания, доказывает, что Жюль Фавр, сожительствуя с женой некоего горького пьяницы, находившегося в Алжире, сумел при помощи сложнейшей цепи наглых подлогов захватить от имени своих незаконнорожденных детей крупное наследство, которое сделало его богатым человеком, и что на процессе, который вели против него законные наследники, только покровительство бонапартистских судов спасло его от разоблачения. Таким образом, Жюль Фавр, этот елейный защитник семьи, религии, собственности и порядка, давно уже подлежал ведению Code penal [Уголовного кодекса. Ред.]. При всяком честном правительстве его неизбежным уделом была бы пожизненная каторга.
Эрнест Пикар, нынешний версальский министр внутренних дел, который сам себя произвел 4 сентября в министры внутренних дел правительства обороны [В окончательном тексте «Гражданской войны во Франции» Марксом внесено в текст уточнение: Эрнест Пикар был министром финансов правительства национальной обороны (см. настоящий том, стр. 324). Ред.], после того как он тщетно пытался получить назначение от Луи Бонапарта, — этот Эрнест Пикар приходится братом некоему Артуру Пикару. Когда, вместе с Жюлем Фавром и К°, он имел бесстыдство выставить этого своего почтенного братца кандидатом в члены Законодательного корпуса в департаменте Сены и Уазы, правительство империи опубликовало два документа: донесение префектуры полиции (от 31 июля 1867 г.) о том, что этот Артур Пикар был изгнан с биржи как «escroc» [мошенник. Ред.], и другой документ от 11 декабря 1868 г., согласно которому Артур признался, что он совершил кражу 300000 франков в бытность свою директором филиального отделения Societe Generale[379] на улице Палестро, № 5. Эрнест не только назначил этого достойного Артура главным редактором своей газеты «Electeur libre», основанной во время империи и продолжающей выходить до сих пор, — газеты, которая изо дня в день поносит республиканцев, называя их
«грабителями, бандитами и partageux» [сторонниками раздела имущества, собственности. Ред.], но, сделавшись министром внутренних дел правительства «обороны», Эрнест использовал Артура как своего финансового посредника между министерством внутренних дел и биржей, чтобы наживаться там, используя доверенные ему государственные тайны.
Вся «финансовая» переписка между Эрнестом и Артуром попала в руки Коммуны. Подобно склонному проливать слезы Жюлю Фавру и Эрнест Пикар, этот Джо Миллер версальского правительства, является человеком, подлежащим ведению Code penal и заслуживающим каторги!
И, наконец, последний в этом трио, Жюль Ферри, бывший до 4 сентября нищим адвокатом без практики, не ограничился тем, что организовал голод в Париже, но ухитрился еще сколотить себе состояние за счет голода столицы. Тот день, когда ему пришлось бы дать отчет в своих хищениях во время осады Парижа, был бы днем вынесения ему приговора.
Не удивительно поэтому, что эти люди, которые могут надеяться спастись от каторги только при монархии, под охраной прусских штыков, которые только в водовороте гражданской войны могут добыть себе отпускные билеты [ticket-of-leave] [в Англии выдавались преступникам, отпущенным под надзор полиции. Ред.], — не удивительно, что эти головорезы были сразу же избраны Тьером и приняты «помещичьей палатой» как самые надежные орудия контрреволюции!
Не удивительно, что, когда в начале апреля захваченные в плен национальные гвардейцы подвергались в Версале жесточайшим насилиям со стороны «овечек» Пьетри и версальской черни, г-н Эрнест Пикар, «засунув руки в карманы штанов. переходил от одной группы пленных к другой, отпуская шуточки», между тем как «с балкона префектуры г-жа Тьер, г-жа Фавр и компания подобных им дам, цветущих и веселых», упивались этой отвратительной сценой. Не удивительно, что когда одна часть Франции стонет под пятой завоевателей, когда Париж, сердце и голова Франции, ежедневно проливает потоки своей лучшей крови, защищая себя против внутренних изменников... Тьеры, Фавры и К° устраивают шумные пиршества во дворце Людовика XIV, — таково, например, грандиозное fete [празднество. Ред.], устроенное Тьером в честь Жюля Фавра после его возвращения из Руана (куда он был послан для сговора (пресмыкательства перед) с пруссаками). Это — циничная оргия скрывшихся от суда преступников!
Если правительство обороны сначала сделало Тьера своим послом, попрошайничавшим при всех европейских дворах, предлагая им восстановить во Франции монархию в обмен на их вмешательство против Пруссии; если позднее оно послало его в поездку по французской провинции для сговора с chateaux [замками (то есть с крупными землевладельцами). Ред.] и для тайной подготовки всеобщих выборов, которые вместе с капитуляцией должны были захватить Францию врасплох, — то Тьер в свою очередь сделал этих людей своими министрами и высшими сановниками. Это были надежные люди.
В действиях Тьера есть одна весьма загадочная черта — это то, что он сам безрассудно ускорял наступление парижской революции. Не довольствуясь тем, что он раздражал Париж антиреспубликанскими демонстрациями своей «помещичьей палаты», угрозами обезглавить Париж и лишить его звания столицы, законом Дюфора — тьеровского министра юстиции — от 10 марта о echeances [сроках оплаты. Ред.] векселей, поставившим под угрозу банкротства всю парижскую торговлю, назначением орлеанистов послами, переводом Собрания в Версаль, введением нового налога на прессу, конфискацией республиканских парижских газет, возобновлением осадного положения, впервые объявленного Паликао и потерявшего силу 4 сентября с падением бонапартистского правительства, назначением Винуа, decembriseur[380] и бывшего сенатора, губернатором Парижа, бонапартистского жандарма Валантена префектом полиции и генерала-иезуита Орель де Паладина главнокомандующим парижской национальной гвардией, — не довольствуясь всем этим, со слабыми силами он начал гражданскую войну нападением Винуа на высоты Монмартра, попыткой прежде всего украсть у национальной гвардии принадлежавшие ей пушки, которые были оставлены ей по конвенции о капитуляции Парижа только потому, что они были ее собственностью; таким образом он думал разоружить Париж.
Откуда это лихорадочное стремление d'en finir [покончить с этим. Ред.]? Разоружение и подавление Парижа было, конечно, первым условием для монархической контрреволюции, но только исключительно важная причина могла побудить такого хитрого интригана, как Тьер, пойти на риск провала этого трудного предприятия, приступая к нему без надлежащей подготовки, с недостаточными до смешного средствами. Эта причина заключалась в следующем. При посредстве своего министра финансов Пуйе-Кертье Тьер заключил заем в два миллиарда, которые подлежали немедленной выплате, и еще в несколько миллиардов, которые должны были быть получены позже, в определенные сроки. При этой сделке о займе для таких великих граждан, как Тьер, Жюль Фавр, Эрнест Пикар, Жюль Симон, Пуйе-Кертье и др., были предусмотрены подлинно королевские pot-de-vin (чаевые). Но для осуществления этой сделки была одна помеха. Прежде чем окончательно подписать договор, заимодавцы требовали одной гарантии — умиротворения Парижа. Отсюда безрассудные действия Тьера. Отсюда его дикая ненависть к парижским рабочим, оказавшимся достаточно испорченными, чтобы помешать этому превосходному дельцу.
