– С нашими, я вам доложу, всегда сложнее. – Он посмотрел на Олю своим проницательным взглядом и добавил: – И проще одновременно. Думаю, что вопрос можно решить.

Оля догадалась, о чем он.

– Мне кажется, дело не в деньгах. Она человек, как бы вам это сказать...

– Служивый, – догадался Олег Сергеевич.

– Да, именно. На нее сверху давят.

– Тогда надо действовать по закону. Ближайшие родственники вправе распорядиться здоровьем Кати по своему усмотрению.

– Точно! – Оля вскочила со стула. – Как это я сама не подумала! Ее мать имеет право и забрать ее из больницы, и отправить за границу.

– Вот за границу должен дать согласие и отец тоже.

– Да-да мне сказали об отце. Но только у нее нет отца!

– Так не бывает! Нужно отыскать.

– У нее мама – бывшая актриса, не у дел. Пьет, девочку запустила.

– А метрики у девочки имеются?

– Конечно. Ее бы в лицей не приняли без документов.

– В метриках обозначены два родителя.

– Конечно-конечно. Мы найдем отца!

Теперь Оля точно знала, что ей предстоит делать. И делать хотелось мгновенно. Только как-то неудобно вот так взять и бросить Олега Сергеевича.

– Для начала я могу вас прямо сейчас связать с моим адвокатом. Желаете?

– Конечно.

Олег Сергеевич позвонил кому-то и попросил подъехать без промедления.

– А пока давайте займемся финансовой частью вашего вопроса. Только обещайте, что вы доведете это дело до конца.

– Конечно, – не очень уверенно произнесла Оля. Она сама еще не представляла масштабов того, что предстояло сделать.

– Вы отдаете себе отчет в том, что должны будете сами полететь во Францию? Девочку кто-то должен сопровождать. А если мать ненадежный человек, то остаетесь только вы.

– Если честно, то я об этом не думала.

– Вам придется и полететь туда, и устроить девочку в больницу, и все узнать. По щучьему велению ничего не сделается.

– Да, я понимаю.

– Не обижайтесь, но когда я даю деньги на дело, я требую, чтобы они были потрачены с умом.

– Справедливо.

– Надеюсь, вы сделаете все, чтобы ее вылечить.

– Я вылечу ее, – твердо пообещала Оля.

– «Что не излечивается лекарствами, то излечивается ножом, что не излечивается ножом, то излечивается раскаленным железом, что не излечивается раскаленным железом, то следует считать неизлечимым». Знаете, кто это сказал?

– Нет. – Оля покачала головой.

– Это сказал Гиппократ, живший еще в пятом-четвертом веках до нашей эры.

Перед Олей стоял гений французской медицины. Он совсем не был похож ни на светилу, ни даже на француза, которые в воображении, к примеру, Лельки, выглядели все как Ален Делон. Мужчина был низенький, рыжеватый, подвижный, в тщательно отутюженной бирюзовой форме, с шапочкой на голове. Но одержимость собственными идеями, работой и необыкновенная увлеченность профессией делали его в глазах Оли необыкновенным красавцем.

– Мадемуазель! – Как истинный француз, он расшаркался перед девушкой.

И стоило ей из вежливости с подачи тети Сабрины поинтересоваться его детищем, как он незамедлительно принялся рассказывать ей про медицинский центр:

– У нас работают и штатные врачи, и волонтеры, так называемые общественники, которые приходят по желанию на полдня. Вы столько лет жили в социализме, что вам, наверное, известна работа волонтеров. У вас, вероятно, нет отбоя от желающих помогать тяжелобольным из милосердия? Я читал великого Толстого. Помню, как во время войны с нами, то есть с Наполеоном, – поправился он, – дочери самых богатых родителей, князей не гнушались выносить горшки за ранеными.

– Кажется, сейчас не так. Не знаю, не слышала, – почему-то испытывая стыд, произнесла Оля.

– Кроме всего, у нас огромный штат медсестер, лаборантов, санитаров и прочий технический персонал, – продолжил рассказ француз. – Мы полностью укомплектованы, потому что у нас работать престижно, сюда стремятся попасть самые лучшие медики. Опыт работы здесь в течение нескольких лет заменяет лучшую аттестацию. Потом каждый врач центра может открыть свой собственный кабинет, то есть иметь частную практику. Поэтому в качестве помощи, оказываемой у нас, вы не должны сомневаться. Кроме того, у нас имеются двенадцать операционных, костный банк, центральная регистратура, палаты интенсивной терапии...

– Да, но девочка...

– Вернемся к вашей пациентке, – согласился француз. Я лично осмотрел девочку и провел необходимые обследования. В коме она пребывает более шести недель. Не буду от вас скрывать, что время упущено и жизнеспособных сил осталось немного. Я не могу обвинять ваших врачей, потому что для лечения такого рода больных и у нас в стране не во всех медицинских учреждениях имеются возможности. Мы в ближайшее время, пока организм не перестал бороться, прооперируем ее. Вся надежда на молодость. А пока она подключена к самой совершенной аппаратуре жизнеобеспечения.

– Я вам так благодарна, доктор.

– Благодарить будете после операции. Кстати, можете присутствовать во время операции. Вы же не родственница?

– Нет.

– Родственников мы стараемся не пускать. Я покажу вам операционную. Пройдемте.

Поднявшись на просторном служебном лифте, Оля с врачом прошли в сверкающий зал.

– Если пожелаете, ваше место вон там, – указал он на застекленный балкон внутри помещения. – Тут за ходом операции наблюдают студенты и желающие... с крепкими нервами, – добавил врач. – День операции вам сообщат.

В таком удрученном состоянии Олю ни тетя Сабрина, ни Сьюзен не видели никогда.

Они, как могли, утешали девушку.

– Все будет хорошо, – успокаивала ее тетя Сабрина. – Смотри на меня. Жива-здорова. Почти год лежачей была. Молодость имеет большие преимущества над старостью. На молодых все, как на кошках, заживает.

Но слова утешения не действовали на Олю. Кирилл в тюрьме, а она тут на берегу теплого моря прохлаждается.

Сьюзен старалась отвлечь подругу:

– Слетаем в Париж? Разыщем отца детдомовской девочки. Сделаем подарок тете Сабрине. Я ей еще не говорила об этом. Если не получится, она будет расстраиваться. Больше тебе скажу, по телефонной книге я уже отыскала два десятка людей с такими же фамилией и именем, как те, что ты мне сообщила.

– Да, и что?

– Обзвонила уже нескольких. Пока ничего.

– Надо отбросить нечернокожих, – подсказала Оля, – список сократится.

– Как ты себе представляешь, я начну разговор с цвета кожи: «Извините, вы не чернокожий мужчина двадцати восьми лет, который зачал в Москве дочь по имени Мадлен»?

– Нет, что ты!

– А как?

– Ты права. Нужно поделикатнее. Давай, я попробую. Может, мне удобнее, я ведь с акцентом говорю по-французски. Мне больше сочувствия. Меньше обид. Я хоть без дела сидеть не буду. А то столько плохих мыслей в голове!

Первый же звонок оказался удачным. Оля попала в точку.

– Видишь, как тебе повезло! – радовалась Сьюзен. – И отец Мадлен отыскался, и обрадовался, что мы поможем ему забрать дочь, и даже не возражал отдать ее тете Сабрине на воспитание.

– Да, сказал, что и сам бы давно ее забрал из Москвы, если бы было на что содержать. Он снимает комнатушку где-то на окраине Парижа. Работа так себе и непостоянная. Родители живут в Марокко, тоже не богачи. Так что все складывается как нельзя лучше. Но могу тебе сказать, что он тоже аккуратно так поинтересовался, какой цвет кожи у тети Сабрины.

– А ты?

– Сказала, что замечательный – и души, и кожи.

– Так и сказала?

– Да.

– Он рассмеялся и объяснил, чего опасается.

– Чего же?

– Одно дело – когда чернокожая девочка живет в коллективе, где дети по природе своей интернационалисты, другое – в семье, где ее могут недолюбливать именно из-за цвета кожи.

– Надеюсь, ты не огорчила его известием, что у вас она пострадала именно из-за этого?