Загс, несмотря на всю казенность и официоз, показался Оле очень праздничным. Нарядные люди, ведущие тихие беседы в ожидании церемонии, огромные букеты цветов, расставленные по залу, а в центре она сама в отражении зеркал, в сказочно воздушном убранстве невесты. Все так волнительно – и фата, и шлейф от белого свадебного платья...

Двое ангелочков, близнецы Маша и Даша, давно готовые к своей важной миссии – нести шлейф за невестой, от утомительного ожидания извелись и пошаливали.

Родственники украдкой поглядывали на часы. Распорядитель уже дважды переносил время свадебной церемонии.

– Сейчас-сейчас он приедет, не волнуйтесь, – шептал отец жениха, седой мужчина в темном костюме, наклоняясь к Олиной бабушке. Чувствовалось, что он сам сильно волновался, а потому оправдывался: – Вчера ночью Кирюша мне звонил, прямо перед вылетом из аэропорта, говорил, что никаких задержек рейса не предвидится. Я выяснял, самолет действительно прилетел вовремя.

– Да-да, я знаю, – абсолютно спокойно отвечала бабушка Таня.

Не по годам стройная и ухоженная, она поглядывала на красавицу внучку, буквально парящую в этот день в облаках. Поглядывала, вспоминая ушедшую молодость и думая о чем-то своем.

– Я же говорил, хоть бы на денек пораньше. Ему и переодеться с самолета нужно, и в порядок себя привести. Ведь буквально с корабля на бал! – продолжал отец жениха, в нетерпении поглядывая на массивные входные двери в загс.

– Так ведь Олечка объяснила, что рейсов не было! – Счастливо улыбаясь и радуясь за любимицу, Татьяна механически отвечала собеседнику, скорее для того, чтобы успокоить пожилого человека, считающего себя ответственным за опоздание сына.

– Ведь такое событие! Такое событие! Раз в жизни случается! – продолжал сокрушаться он, абсолютно не внемля увещеванием бабушки невесты.

Гости маялись, утомленные ожиданием. Секретарь, выходя несколько раз со списком, выкрикивала фамилии жениха и невесты. Распорядитель свадебной церемонии продолжал переставлять очередь.

Только невеста не унывала, оставаясь веселой и жизнерадостной. Она все знала точно о своем ненаглядном.

– Олька, может, тебе поправить макияж, кажется, правый глаз смазался? – предложила заботливая подруга Леля, доставая косметичку из сумочки.

– Давай, – сразу же согласилась невеста. – Я теперь только с Машкой и Дашкой передвигаться могу, хвост мешает. – Стоя без движения на одном месте, Оля прикрыла свои прекрасные синие глаза, подставив подруге хорошенькое личико.

– Так-так, – закусив губу и старательно обновляя подводку, приговаривала Лелька, затем, отодвинувшись на расстояние, словно художник, любующийся своей картиной, пропела: – Ну, Олька, ты сегодня улет!

Светлые волнистые волосы, обычно свисающие прядками до подбородка, парикмахер подколол на затылке, изобразив высокую вечернюю прическу. Неяркая подводка для губ, чуть розовые румяна, светлый прозрачный наряд и фата, словно нимб, придавали облику Оли божественное свечение. Не зря однажды ей предложили сняться в кино. Известный режиссер назвал ее девушкой с харизмой. Она, порывшись в словарях, нашла, что слово означает божественный дар.

«На вас бог фонариком посветил, – сказал ей тогда мэтр, – это не с каждым случается».

Сегодня это свечение проявлялось особенно.

Свадебный марш Мендельсона, то и дело доносившийся из главного зала, бодрил, напоминая всем, что вот-вот...

Вдруг откуда ни возьмись среди нарядных гостей появилась девчонка в потертых джинсах и серой застиранной майке.

– Кто тут невеста Кирилла Петровича? – с напускной и чуть грубоватой небрежностью, запыхавшись, выдохнула она.

– Я, – продолжая светиться, отозвалась Оля.

– Кирилл Петрович не прилетит... – отдышавшись, заявила нежданная гостья и, обведя глазами толпу, добавила: – Он не сможет.

– Как не сможет? Почему? – ахнули присутствующие, в испуге таращась на девчонку.

– Его в заложники взяли! – выкрикнула девочка.

– Кого?

– Директора нашего лицея, Кирилла Петровича!

В лицей к Кириллу Петровичу Заломову Оля попала случайно, ее направили на дипломную практику из педвуза.

«Показательная школа Заломова, – твердили со всех сторон, – экспериментальный лицей!»

То, что позволяли делать в заломовском лицее, не разрешалось нигде: западная система обучения, к каждому индивидуальный подход, специальные учебники и программа! К тому же почти все учителя – мужчины!

И на тебе, Ольге подфартило! Кто возле ее фамилии в списке дипломников педвуза поставил галочку, ей неизвестно до сих пор! Только она, одна-единственная с курса, удостоилась такой чести.

На первый свой в жизни урок по литературе она доготовилась до того, что накануне ночью чуть не упала в обморок. Отец, широкоплечий, спортивный мужчина с военной выправкой и характером командира, зашел в ее комнату и, увидев бледную дочь, словно молитву, повторяющую что-то про себя, рассердился.

– Ты же на ногах сорок пять минут не выстоишь! – набросился он на нее. – Марш спать!

– Па, разбуди меня в шесть часов, – спотыкаясь, еле добрела до кровати будущая учительница.

– Да уже два ночи, ты можешь прямо сейчас к своему Заломову отправляться, и ложиться не придется, – прогудел своим низким голосом отец.

В доме все были в курсе, какую удачу она ухватила: и отец, и мама, и даже бабушка, совсем не последний человек в их семье.

Проснулась Оля без побудки, сама, ни свет ни заря вскочила. Долго причесывалась и одевалась. Даже чуть-чуть подкрасилась.

Свой первый урок она выучила наизусть, но волновалась все равно.

Все бы шло как по маслу, но...

Ученики, чувствуя ее волнение, старались помочь: и к доске только лучшие по желанию выходили, и отвечали без запинки, и дисциплина – муха не пролетит, и даже мальчишки не пытались с ней заигрывать. На предыдущей практике собственная внешность настолько ее подводила, просто нет слов! Хоть и одежду посолиднее выбрала, чтобы постарше выглядеть, – ничего не помогло! Мальчишки хихикали, про эротические стихи Пушкина стали выспрашивать, ненужную дискуссию навязали. Ей трояк комиссия за открытый урок влепила.

Может, поэтому в показательный лицей отправили, чтобы у лучшего директора поучилась?

В общем, ученики в заломовском лицее вели себя как бесполые существа. Щекотливые темы не затрагивала. Ее не экзаменовали, словом, будто она в своей институтской среде просто так с сокурсниками беседу вела. По теме, про любовь Анны Карениной к Вронскому, говорили умно, без стеснения. Каждый высказывал свою точку зрения, достаточно деликатно касался безудержной страсти героини к любовнику, не вызывая насмешек со стороны одноклассников. Чудо какое-то, да и только! Себя по школе помнит. Стоило хоть намек «про это» сделать, так такое начиналось!

И так все бы шло хорошо, и она бы закончила урок как по маслу, если бы в класс, извинившись, не вошел сам Заломов.

– Не вставайте, – предупредил он, усадив всех за парты движением руки.

Она сразу отметила, что авторитет Кирилла Петровича в этой среде не подлежал сомнению. Мальчишки смотрели на него с уважением и гордостью, а девочки с любовью и трепетом, и между ними существовало такое невидимое единение, что Оля сама себе тут показалась лишним, ненужным человеком, случайно заглянувшим в дружную компанию на огонек. Десятки глаз, только что устремленных на нее с любопытством и даже каким-то участием, вдруг потеряли к ней всякий интерес.

Между директором и учениками возникли общность и взаимопонимание, как в дружной семье: одному стоит бросить ничего не значащее слово, совсем непонятное постороннему, как все тут же подхватывали, сооружая из него шутку или насмешку. Скрытую от постороннего глаза иронию – вот что сразу почувствовала она: мол, «мы поддержали студентку, как вы просили! Только для вас, уважаемый учитель! Она так себе, серенькая личность! Коль вы пришли, мы можем сбросить тяжкий груз помощи и чувствовать себя свободно!» В одно мгновение ощутив себя чужаком, Оля растерялась и сбилась с темы.