8 ноября 448 г. в Константинополе собрался обычный «синодос эндимуса». Своих епископов y Константинополя не было, a наличные собравшиеся были из разных областей. Евсевий заявил этому синоду, что он имеет доказательства, что Евтих, по меньшей мере в прошлом, держался еретических мыслей. Это открытое восстание на временщика испугало многих. Евсевию уже грозили ссылкой в оазис за клевету. Евтих отказался немедленно явиться в синод по принципиальному обету – «пребывать в затворе, как в гробе». Ему дана была отсрочка до 22 ноября. Пошла молва, что Флавиан начал гонение на монахов. Евтих ссылался на болезнь. Но наконец 22 ноября явился в синод, но, так сказать, «вооруженным»: под охраной полиции и высокого сановника Флорентия, в сопровождении толпы монахов. Флорентий взял с отцов синода подписку, что Евтих будет свободно отпущен, какое бы постановление о нем ни было принято.

Евтих был очень уклончив в ответах. Однако признавал, что Христос «из двух естеств». Запротоколированы такие его выражения: «До сего дня я не говорил, что тело Господа и Бога Нашего единосущно нам, но я признаю, что св. Дева единосущна нам».

«Тело Бога я не называл телом человека, но я признавал, что тело есть нечто человеческое».

«До настоящего часа я боялся говорить это. Но так как теперь это сказано вашим святейшеством, то говорю и я». «Я исповедую, что Господь наш был из двух естеств до соединения. A послe соединения я исповедую единую природу, Ομολογω εκ δυо φυσεων γεγενησθαι τον Κυριον ημων πρо της ενωσεως. Μετα δε την ενωσιν μιαν φυσιν ομολογω».

Таким образом, Евтих согласился признать «единосущность» Иисуса Христа с нами лишь по человечеству, но остался на позиции «одной природы» по соединении (хотя и из двух).

Евтих отказался анафематствовать «мия фисис – μία φύσις», ибо и y Кирилла, и y Афанасия он находил эту формулу. Поэтому он искренно заявил: «Горе мне, если я анафематствую это, ибо этим я анафематствовал бы моих отцов».

Заседание сделалось бурным. Евтиха увещевали и епископы, и даже сам сенатор Флорентий. к нашему сожалению, не удовлетворена была просьба Евтиха выслушать те места из текстов Кирилла и Афанасия, которые смущали его совесть. Невыясненность вопроса об аполлинаристских подделках создавала весьма фальшивое положение для православной стороны. Это искренно путало совесть монофизитствующих. Евтих был искренно убежденный монофизит. Вскоре, на Халкидонском соборе, он пояснял: «Ведь дело идет о моей душе. Я отвечаю Богу и здесь, и в будущей жизни». Собор постановил, что учение Евтиха сродно с аполлинарианством. Евтих лишается сана, звания архимандрита, и общение с ним воспрещается.

Приговор очень решительный. До сего момента не было еще никакого связующего соборного постановления об отвержении для православных монофизитских формул и ограждения от них другими, соборно выработанными дифизитскими формулами. Вероопределение 433 г. было все-таки еще столь общим, что не мешало Кириллу по-прежнему употреблять «миа фисис». Согласительные толкования смягчали напряжение неясности. И сам Кирилл расценивался различно. Для Флавиана и для Рима существовал один Кирилл – «дипломатический», a для Евтиха и для всего Египта – другой, Кирилл 12 анафематизмов. Православным было очень трудно бить по таким ученикам Кирилла, как Евтих, не задевая его самого. Обвиняя Нестория, доходили до его корней в Феодоре Мопсуестийском. Новоявленный исповедник «миа фисис» не мог не опираться на слововыражения Кирилла, a вместе с Кириллом и на мнимых великих отеческих авторитетов, как Григорий Чудотворец, папы Феликс и Юлий и сам Афанасий. Ведь лишь в следующем столетии Леонтий Византийский («Contra fraudes Apollinaristarum») дал основу для критики этого скандального и несчастного подлога. На III Вселенском Ефесском соборе эти подделки читались Кириллом и слушались легатами папы как предание церкви. Евтих имел право с уверенностью ссылаться на это богословие.

Но Евтих шел все-таки дальше всех своих авторитетов. Он договорился до формулы, что Иисус Христос «неединосущный нам», т.е. чужд человечеству. Даже монофизиты впоследствии анафематствовали такую формулу. Во время споров Евтих говорил: «Если мне мои отцы из Рима и Александрии прикажут утверждать «две природы», я готов». Но данное заседание было закрытым, и Евтих тут же заявил Флорентию о своей формальной апелляции соборам в Риме, Александрии, Иерусалиме и Фессалонике. Антиохия намеренно пропускалась. Архимандриты константинопольских монастырей поставили свои подписи под соборным определением. В своем монастыре Евтих заявил о протесте против данного собора и вывесил афиши в Константинополе.

Антиохийский Восток несколько поднял голову, оживился и смело продвинул искусственный процесс, выдвинутый в столице против Ивы Эдесского. Константинополь наконец передал это дело третейскому суду из трех восточных епископов: Евстафия Виритского, Фотия, нового митрополита Тирского, и Урания Имерийского. Свидетели клирики оправдали Иву, и Ива вернулся на свое место к Пасхе 449 г.

Радость «восточных» по поводу акта Константинопольского собора выразил Феодорит в письме к Евсевию Анкирскому: «Господь приник с небес и Сам изобличил тех, которые сплели на нас клевету, и обнаружил их нечестивое мудрование». Но силу Евтиха там недооценивали. Диоскор и Хрисафий были его сторонниками. И когда и Флавиан, и протестующий Евтих написали, конечно отдельно, об акте осуждения Евтиха синодом 448 г.в Рим, письмо Евтиха было доставлено в Рим раньше, да еще с поддержкой какого-то письма от самого императора (!!).

Но за 20 лет новых споров в Риме в них решили утлубиться. Уже просто одна информация Мария Меркатора была недостаточна. Ученик блаж. Августина Проспер Аквитанский изучил вопрос о воплощении Бога-Слова, и сам папа Лев подготовился к вопросу. Его уже не удовлетворяла примиренческая формула Константинопольского синода. Он спрашивал: «Что разумеют, исповедуя две природы до соединения и одну – после? Как раз наоборот: до соединения – одна природа Божества; после соединения – природа божественная и человеческая, соединенные без смешения».

При дворе влияние Евтиха сохранялось, и он (как в свое время Несторий) желал вселенского собора, рассчитывая на победу. к Флавиану между тем создалось отношение подозрительное. Император в начале 449 г. даже унизил его требованием исповедания веры. Флавиан покорился и такое исповедание написал: «Исповедуя Христа в двух естествах после воплощения Его от св. Девы и вочеловечения, мы исповедуем в одной ипостаси и одном лице Одного Христа, Одного Сына, Одного Господа. И не отрицаем (!?!), что единая природа Бога-Слова воплощенная и вочеловечившаяся (μίа φύσις του θεού Λόγου σεσαρκωμένη και ένανθρωπίσασα) ибо из двух естеств Один и тот же Господь Наш Иисус Христос… И прежде всех анафематствуем нечестивого Нестория».

Вставка в это здравое «двуприродное» исповедание ослабляющей оговорки, инородной и воистину монофизитской формулы «мы не отрицаем миа фисис – единая природа» и т.д. есть воистину жалостное зрелище. Как будто здравый и православно мыслящий иерарх, закованный в кандалы, вынуждается терроризирующей властью произнести ложь вместо истины. Если иерархия еще не раскрыла и не преодолела этой лжи, то что же требовать от невежественных египетских и прочих низов, вцепившихся в это милое их сердцу знамя?

30 марта 449 г. император подписал указ о созыве вселенского собора. И явно обозначена его цель в благоприятном для Евтиха и Диоскора направлении: с корнем вырвать ересь… Нестория (!). Искусственная тема – как бы о прошлогоднем снеге. Вот иллюстрация частого непонимания правящими современниками того, куда идут события. На самом деле церковь захватывалась монофизитами, a для отвода близоруких глаз кричали, что грозит несторианство.