Император Константин пo выслушании заявил свое полное удовлетворение данным текстом, но… тут-то император и перехитрил хитрившего Евсевия. Одобрив текст, он как бы между прочим предложил этот текст обогатить лишь маленьким дополнением, «одним словечком» омоусиос. Ни много ни мало, только омоусиос!!! Словечко, ο которое, как об адамант, разбились головы сотен восточных богословов! Против которого восставал 70 лет почти весь Восток. Так, оно казалось по новизне своей нецерковным. Разумеется, не из холодной языческой головы Константина оно могло родиться. Константин мудро взял на себя роль командующего рупора для повелительного провозглашения (под формой скромного личного мнения мирянина по спорному вопросу) столь тонкого богословского термина, который был признан надежным щитом против арианства избранным меньшинством епископата. Разумеем придворного Осия, сговорившегося с Александром Александрийским, вкупе и с Афанасием. И еще, наверное, поддерживали этот сговор Маркелл Анкирский и Евстафий Антиохийский.

Когда, под руководством ведущего меньшинства, собор и формальным арифметическим большинством принял маленькое по начертанию и звучанию добавление «омоусиос», то ряд дальнейших, тоже небольших, но уже не столь существенных изменений прошел без споров. И прежний, традиционный текст крещального символа получил знаменитую никейскую тонкость и остроту. Каковы же эти изменения?

Β приведенном тексте подчеркнуты слова, которые, как неточные и поддающиеся арианскому перетолкованию, опущены и заменены новыми, полновесными. Опущен термин «Логос», но прибавлено «Рожденного» с отрицательным, антиарианским: «Несотворенного». к термину «Единородного» (Моногени) добавлено тяжеловесное разъяснение: «т.е. из сущности Отца». к термину «Рожденного» добавлено решающее: «Омоусион».

Β результате получилось следующее знаменитое вероопределение – орос – I Вселенского собора:

Далее – анафематизм:

Это – не «символ» (часто смешивают его с символом Никео-Цареградским II Вселенского собора), a именно орос, ибо в символе не место анафематизму.

Василий Великий в своем 81-м письме сообщает, что редактировал это знаменитое постановление один из секретарей собора, Гермоген, впоследствии епископ Кесарии Каппадокийской. He без молчаливой гордости сообщает нам об этом св. Василий Великий, ибо Каппадокия была центром интеллигентной аристократии.

20 постановлений канонического характера, приписанных к этому собору, уже не стоят на той исключительной мистической высоте, как вышеприведенное догматическое достижение. Это ряд бесспорных общепринятых указаний по вопросам канонико-практическим. Указания ο приеме в церковь многих кающихся «падших» во время гонения Ликиния, об отношении к поватианам, к павлинианам, т.е. соблазненным учением Павла Самосатского, и др. Эти канонические постановления затем бесспорно приняты повсюду и на Западе. Догматическое постановление объявлено церквам в двух указах: и от лица собора, и от лица императора. Так положено начало формальному закреплению роли императора-христианина в христианской империи. Это стало прецедентом и для всех последующих вселенских соборов.

Оформилось всеимперское, вселенское, для всех обязательное решение церкви, и еще сверх того государственно-общеобязательное повеление верховной императорской власти. Такой формальной полновесности решения богословского вопроса и вероопределения до сих пор еще не было в практике и действительности жизни церковной. Омоусиос стало конкретным законом, для массы далеко еще не внятным, не ясным и не понятым. Пожар был залит водой власти. Но усвоение этого имперского вселенского догматического предписания, «приказа» не могло не потребовать процесса времени и усилий его постижения, не формального только, a психологически реального усвоения. Суть и характер восточной соборности психологически и духовно были иными, чем на римском Западе. Так тогда ярко вскрылась разница души Востока и Запада, и до сих пор ничуть не ослабевшая. Константин своей властью невзначай эту церковную психологию поставил как бы вверх ногами: сначала богословский приказ, a потом его усвоение. Β истории последующих вселенских соборов этот как бы противоестественный порядок для веросознания Востока был стихийно видоизменен. Сначала длительно разгорались богословские столкновения, и в конце концов их с великими усилиями едва усмиряло окончательное вселенское постановление. Вот почему после описанной и, казалось бы, безусловно эффектной роли и победы Константина на Никейском соборе пришлось не только восточной, a поневоле и западной половине церкви расплатиться 70-летним процессом его усвоения.

Никейское богословствование требовало не только времени для его постижения и усвоения широкими кругами общецерковного сознания, но оно имело и свои пределы и само нуждалось в уточнении. 70 лет длилась не только оппозиция Никее, но и оформление, чеканка догматического достижения Никеи. Как показал вскоре Сердикский собор 342–343 гг., сонная в этой сфере мысль Запада не могла помочь Востоку в его догматических исканиях, a только затянула процесс на некоторый срок.

Позволим здесь же, ранее обстоятельного изложения этих восточных богословских «исканий», некоторое общее указание, как постепенно прояснялось и оформлялось никейское догматическое сознание. Очень характерно, что первые ведущие ряды никейских и посленикейских отцов еще не разбирались в точном значении терминов «усиа» и «ипостасис». Прежде всего сам Великий Афанасий до конца своих дней так и не заинтересовался их точным различением. Уже к концу своей жизни, как это выявилось на примирительном Александрийском соборе 362 г., св. Афанасий признал, по выслушании прений двух сторон, что догматическая мысль их одна и та же, хотя одни (александрийцы) привыкли утверждать «одну ипостась», a другие (антиохийцы) «три ипостаси». Признали также, что Никейский собор не разработал этого вопроса, т.е. не связал богословских исканий.

Наступал момент победы младшего никейского поколения. Β его сознании восторжествовала не римо-александрийская, a антиохийская формулировка: «одна сущность (усиа) в трех ипостасях». Это и закреплено в тексте общепринятого затем символа, прослывшего Никео-Цареградским. Β этот символ вошло Никейское вероопределение с исправлениями. Тут опущено «из сущности (эк ти усиас) Отца». Опущено потому, что сущность (усиа) Отца не есть свойство и принадлежность Одного Отца. Она равно принадлежит также Сыну и Духу. Она y Отца Одна и та же, что и y Сына и Духа. Никейское выражение «рожденного из сущности Отца» логически открывало бы дорогу и к такому выводу, что Сын рожден как из сущности Отца, так и из Своей собственной сущности, a значит, и из сущности Духа Святого. Так мысль попадала бы в абсурд савеллианства, как слияние Лиц Св. Троицы. Гранью, предохраняющей от этого слияния, является четкое различие и разделение Лиц по ипостасям. Ипостаси максимально разделены для нашего человеческого различения и узрения. Одна, «безначальная»,- Отец, другая – «рожденная» от Отца, третья – «исшедшая» от Отца. Так сохраняется библейское и евангельское, если так можно выразиться, старейшинство Отца («Отец Мой болий Мене есть»), a вместе с тем и существенное богоравенство, т.е. божественное равенство Отца, Сына и Духа по единству их общей сущности.