— Как же так? Ведь у них, вы говорите, две пехотные дивизии и бригада конницы?

— Так точно.

— А у нас?

— А у нас Божья Матерь с Ее святым покровом. Морозов чуть заметно пожал плечами. Полковник заметил это движение и с раздражением сказал:

— А что прикажете делать? Все равно люди в таком состоянии, что никакой атаки не выдержат. Чтобы схватиться в штыки, нас слишком мало, а стрелять мы не можем. Да и какой черт атакует в такую погоду навстречу вьюге!

— И атаковать не нужно. Пойдут церемониальным маршем прямо на наши штабы.

— А почем они знают, что я убрал казаков?

— Кто-нибудь донесет.

— Я в этот их всемогущий шпионаж не верю. Да не стоит думать об этом. Слышите, как завывает… Попробуйте выйти и пройти по полю. Через сто шагов упаритесь. Да что там! Давайте лучше закусим.

Весь занесенный снегом, точно елочный дед, бородатый казак притащил из деревни холодную жареную баранью ногу, ситный хлеб, бутылку кислого вина и, подав все полковнику и адъютанту, стал в закутке под какими-то машинами вздувать костер, чтобы согреть чаю. Устроились на ворохах соломы внутри парового котла, между чугунных стенок, сбитых клепками. Адъютант, сотник Плешаков, приклеил к металлическому шву котла две стеариновые свечки, и все трое уселись за столом.

— Видите, какой палац у нас. Важно, — говорил полковник. — Поедим, да и спать. Ничего теперь не будет.

Они поели, запили горячим чаем и теперь сидели, нахохлившись и молча. Изредка через окна завода влетала легкая пуля и пела протяжную жалобную песню либо со звоном ударялась о котлы и трубы.

Адъютант болезненно морщился и говорил:

— И все стреляет. Скучно ему, что ли?

— Нервит, — сказал полковник. Он закутался мягким кавказским башлыком и прижался к стенке котла.

Молчали долго. В тишину котла воющими шорохами доносилась вьюга, непрерывная, жестокая и холодная. За котлом вяло жевали сено лошади и порою прислушивались, переставая жевать. Ночь надвигалась.

— Вы сами, поручик, из каких мест будете? — спросил полковник.

— Я почти что ваш. Донской области. Из слободы Тарасовки.

— Морозовых, что ль?

— Я Морозов.

— Вот что… Я и не расслышал, как представлялись. То-то и по обличию видать, как будто наш. Так именье-то ваше сожгли в пятом году?

— Сожгли. Все уничтожили.

— Чего только не наделает народ. И кому это надо? Я помню ваш дом. Давно… А бывал. Славный дом был, и картины, и разные там редкости, табакерки старинные, совсем как музей. Неужели же все пропало?

— Все пропало.

— Что ж… И жизнь пропадет… Все тлен. Свистнула пуля, сейчас же другая, третья ударила в трубы, зазвенела жалобно и упала в песок, в золу.

— Слышите, господин полковник? — сказал адъютант. — Это не оттуда, откуда днем, это со стороны стрелков. Оттуда раньше не долетало.

— Что им приснилось, собачьим сыновьям, — вяло сказал полковник. Он дремал, и пули его не беспокоили.

— Господин полковник, и кони есть перестали. Что-то чуют.

— Это они так, — сказал полковник.

— Позвольте, я пойду посмотрю.

— Что ж, ступайте, Михаил Гаврилович, да пошукайте потом по телефону, пошла ли пятая подменить караулы? Не заплутала бы в этакую метель.

— Слушаю.

Адъютант вылез из котла и ушел. В разоренном строении было тихо. Кругом бушевала вьюга. Часто посвистывали пули. Действительно, они влетали не через те окна.

— Ой, Господи! — вскрикнул кто-то в углу…

— Чего там?

— Телехвониста Морковкина в локоть ранило.

— Ну-у? — удивился полковник. — Там же не долетало.

— Теперь долетает, ваше высокоблагородие, уж четвертая пуля… Вот она и пятая, да близкие какие, так и рвут.

— Ну… — протянул полковник и, сгибаясь длинным телом, стал вылезать из котла. За ним полез и Морозов.

Едва они вылезли, как в ворота вбежал адъютант.

— Господин полковник! — взволнованно крикнул он. — Венгерская пехота валом наступает на нас. Стрелки отходят. Они уже под заводом, на горку всходят.

— Кто они?

— Да стрелки…

— Давайте коней, посмотрим, чего там случилось, — все еще не веря, сказал полковник.

Через минуту он сел на лошадь и поехал за ворота. За ним тронулись два трубача и ординарцы. Поехал и Морозов.

— Ординарцы! Остановитесь покамест тут. Одни трубачи со мною.

Выехали за завод.

Лошади медленно шли по глубокому снегу, проваливались по колено, по брюхо, прыгали, вылезая из наметенных сугробов. По-прежнему неугомонная свистала вьюга и крупными острыми хлопьями неслась пурга навстречу неприятелю. В воздухе часто посвистывали пули, щелкали по снегу и было страшно ехать.

— Вы того… цепочкой езжайте, — обернулся полковник. — Абы не зацепило кого.

Только выехали за завод, где за бугром поле полого спускалось к австрийской позиции, как в темноте часто замаячили темные фигуры. Они казались большими и быстрыми.

— Кто идет? — крикнул полковник.

— Свои… свои… — растерянно отвечали люди и быстро проходили к заводу.

— Стрелки, что ль?

— Стрелки.

— А ротный где?

— Кто опрашивает?

— Командир казачьего полка.

— Ротного к начальнику участка!

Из туманов взлохмаченной ночи выдвинулась высокая фигура.

— Вы чего же это, други? А?

— Господин полковник… Венгерская пехота наступает. Поболее батальона.

— Ну… наступает… А вы?..

— Стрелять невозможно. Затворы снегом занесло. Офицер поднял винтовку и спустил курок, не было слышно щелчка ударника.

— Капсюль не разбивает.

— Протирать надо было…

Несколько пуль ударило подле. Лошадь адъютанта шарахнулась в сторону.

— А у него стреляет?

— Тоже плохо стреляет. Больше молча идут.

— Где же они? Офицер оглянулся.

— Во-он маячат.

Морозов посмотрел в ту сторону, куда показал стрелковый офицер, и увидал в снежных вихрях чуть приметные темные тени.

Полковник круто повернул коня и поскакал к заводу. Лошадь неловко прыгала по сугробам.

— Что ж теперь делать, господин полковник? — сказал, догоняя его, Морозов.

— Что?.. По телефону предупредить надо штаб дивизии, штаб корпуса. А то, как австрийцы на шоссе то выйдут, через полтора часа вот и они… Ах, черт! Спят ведь там они, понимаете… На меня надеются. Верят-таки, что не сдам позиции!? Батарею-то полдня откапывать надо. Вы понимаете это?.. Да, где же, черт подери, телефонисты? На заводе не было ни души. Ни телефонистов, ни ординарцев. Точно вьюга слизнула их. Все удрали, поспешно смотав телефоны и кое-где даже бросив провода.

— Сволочи! — вырвалось у полковника. — Учуяли негодяи, чем пахнет? Им аппараты чести казачьей дороже! Михаил Гаврилович, скачите вы… Да постойте! Надо бы написать. Так никто не поверит. Экой срам-то какой. Ну, мы ускачем… А батарея? А люди?.. Позор. Стреляться — надо. Не иначе…

Отчаяние полковника передавалось Морозову. Беда казалась непоправимой. Нигде не было ни одного человека, порывами выла вьюга, и в темных сумраках ночи то пропадал, то хрустко слышался поспешный шаг отходящих стрелков.

Полковник заехал за завод.

— Покурить, что ль, перед смертью, — сказал он. И вдруг выпрямился в седле. Под ним, в балке, в затишке, где вилась заметенная снегом дорога, тонкой змеею маячила длинная узкая колонна. В белом дыму метели чуть мерещились копья пик. От серых лошадей тонкий поднимался пар, и вся колонна казалась призрачной. Точно силы небесные двигались в этом снежном хаосе, легкие, еле зримые глазу.

— Пятая, что ль? — бодро крикнул полковник.

— Пятая, господин полковник, — вяло донесся старческий шамкающий голос. Один из всадников отделился и стал подниматься по снежным сугробам к полковнику.

— Пятая сотня, — командовал полковник, — отделениями на лево ма-арш!

Змейка двинулась, звякнула пиками, стала прямою и четкою, резче стал приметен пар, поднимавшийся над лошадьми.

— В чем дело, господин полковник? — спросил старый маленький человек, до бровей закутанный башлыком, подъехавший к командиру полка.