— Вы кушали что-нибудь?

— Нет. У меня не было денег, и я боялась куда-нибудь зайти.

— Ах, Муся, милая Муся. Бедный, глупенький ребенок!

Морозов прошел в кабинет и крикнул денщика:

— Обед принес?

— Так точно. Подогреваю.

— Тащи еще один и ставь нам два прибора. Марья Семеновна с утра ничего не кушала.

Они обедали вдвоем в столовой под ярко горящей лампой. Старались услужить друг другу. Точно сестра к нему приехала. Морозов принимал ее, как сестру, ласково и сердечно ухаживая за нею.

Вина он дал ей немного, но зато клал ей лучшие куски, заказал мороженого, печенья и приказал поставить самовар. Муся смущалась и отказывалась есть. Ей было совестно, она боялась показаться жадной, но она ела с удовольствием и с молодым аппетитом пансионерки, всегда недоедавшей.

За чаем хозяйничала она. После обеда она оживилась, но на Морозова смотрела застенчиво и боязливыми глазами.

Он занимал ее, как умел. Показывал альбомы скачек, лошадей, снимки полковой жизни. Он сидел поодаль и боялся даже прикоснуться к этой чистой, наивной девочке.

Время шло. Он ломал голову, куда девать ее. Отправлять в училище было поздно… к отцу — нельзя.

Наконец, Муся, выпив четвертую чашку чая, поставила ее на блюдце донышком кверху и сказала:

— Довольно… Наизволилась в меру. Благодарствую…

— Муся, — сказал он, — а где же вы будете ночевать? Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.

Когда она пошла к нему, она не думала об этом. Она была вне времени и пространства. Она шла, чтобы всю себя отдать ему; пусть делает с нею, что хочет. Она совсем не думала, что надо есть, что надо где-то спать, что наступит ночь и кругом есть злые люди.

— Где?.. Если я мешаю вам… Я пойду.

— Муся, вы мне нисколько не мешаете. Но куда же вы пойдете?

Она молчала. На нежном лбу собрались заботные морщинки. Потом она быстро спросила:

— Который час?

— Четверть двенадцатого.

— Как поздно, — прошептала она. — Я никогда не думала, что уже ночь!

Она сидела против Морозова и смотрела на него робко и застенчиво.

Муся не была наивной девочкой. Она знала многое, и когда шла к Морозову, то шла, чтобы отдаться ему. Она слышала от подруг, что мужчины только этого и добиваются и что от них надо обороняться. Стоит остаться вдвоем с мужчиной — и пропала. Морозова она давно «обожала». Теперь он своею дуэлью и раной поднялся в ее глазах на недосягаемую высоту, стал как герой романа, и она шла к нему, чтобы с ней было, как она читала в романах.

Он сидел против нее в кресле, курил папиросу, ногу заложил на ногу и думал о чем-то. Он улыбался» но она чувствовала, что думал он не о ней.

«Неужели я так дурна собою? Должно быть, я противна ему», — с горестным волнением думала Муся.

Она покраснела, и слезы снова показались на ее глазах. Морозов поднял Голову к Мусе. Да ведь он что-то спросил у нее. Надо ответить. Но Муся не слышала, что он спросил. Она наморщила лоб, напрягая память. Да… Где же ночевать? Ей надо ответить так, как много раз в мыслях и мечтах она отвечала ему: «У тебя, мой любимый! В твоих объятьях».

Так всегда отвечали героини в романах, когда оставались вдвоем с героями. Но она молчала. Как же это сказать? Разве девушки так говорят?

Раньше он сам должен что-то сказать ей. И она ждала его слов, вся трепещущая и жалкая.

— Вот я и думаю, — спокойно сказал Морозов. — Что же нам делать?.. К отцу?

— Нет… нет… Папаша уже спят. Что я скажу?.. Как объясню… откуда я.

— В училище?..

Муся закрыла лицо руками.

— Ах, нет? Боже упаси… После двенадцати!.. Это такой скандал!..

— А если мы так сделаем. Оставайтесь у меня до четырех часов утра. Хотите, вздремните тут на диванчике, я подушку вам дам, хотите — поболтаем, почитаем. А в четыре, пока люди еще спят, и никто вас не увидит, вам подадут карету и поезжайте вы, ну хотя бы… в Новодевичий монастырь к ранней обедне… Там останьтесь до восьми… В восемь вы можете вернуться в училище?

— Да, могу.

— Так я вас пока устрою?

— Вы сказали… Если вы только не устали и вам не больно… Поболтаем.

— Ну… хорошо… поболтаем.

Все было так, как будто он был старший брат, а она маленькая любимая сестра. Он заказал по телефону от Малышева карету. Усадил Мусю удобно в кресло у камина, поставил подле столик, на нем тарелку с печеньями и коробку конфет, а сам сел поодаль на диван.

— Вам не мешает моя папироса?

— Ах, нисколько… так приятно. Я люблю, когда курят.

Ее сердце быстро билось. В красных обводах заплаканных век блестели лихорадочным блеском глаза. В темном углу кабинета они казались огромными и черными.

— Расскажите мне, Муся, что же вы думаете о вашем будущем?

«Разве так он говорил с Сеян 1-й или с той, что глазами, как выцветшие на солнце незабудки, смотрела на нее, когда днем вошла она к нему в кабинет? Может быть, он, думая, что она маленькая, глупая девочка или что она будет заставлять его жениться на ней. Пусть видит, что она знает жизнь».

— Что я думаю? — сказала Муся. — Что же, Сергей Николаевич, много думать не приходится. Благодаря полку, я на хорошей дороге. Весною я кончаю училище и, я надеюсь, буду корифейкой 2-го разряда… Я совсем самостоятельная. Я могу хорошую карьеру сделать. У меня сценическая внешность, и я… не гордая… Может быть, работою и трудами в танцорки выбьюсь… а вдруг и в танцовщицы!..

— Замуж выйдете… Вы, Муся, такая хорошенькая. Полюбите, вас полюбят и устраивайте семейный очаг. Вы хорошая, Муся.

— Правда?.. Насмехаетесь вы надо мною, Сергей Николаевич… Нет… О замужестве я не думаю. Я полюбила одного человека и буду ему вечно верна.

— Кто же этот счастливец? Не секрет? Муся, если не хочется, не говорите мне вашей девичьей тайны.

Муся опустила голову на грудь и тихо заплакала.

— Вы шутите, Муся… Полно… Я в отцы вам гожусь. Это так… романтика. Велика важность, что я корнета Мандра оборвал. Так ему и надо было.

— Нет… Я давно… Я давно ведь была к вам… не равнодушна. Я обожала вас.

— Ну, что вы…

Морозов, смущенный, встал с дивана и прошелся по комнате.

«Глупая история… Очень глупая история… Дочь всеми уважаемого вахмистра. Он ее помнит еще девочкой.

Бежит, бывало, она по двору. Книжки в клеенку ремнем затянуты. Встретится, на бегу забавно книксен сделает, пробормочет: «Здравствуйте, ваше благородие…» И вдруг такая штука. Жаль бедняжку…»

— Муся… Послушайте. Вся ваша жизнь впереди. Мне кажется, вы просто себя еще не узнали. Вы хорошую карьеру сделаете, вы выйдете замуж за богатого, за красивого, за князя! Княгинею будете. Вот я вам на картах раскину.

Морозов в стороне от Муси, за письменным столом стал раскладывать карты.

— На червонную даму гадать?

— На червонную. Я блондинка, — сказала Муся, еще всхлипывая и вытирая глаза.

Она встала с кресла; подошла к столу и смотрела на темные руки, раскладывавшие карты.

Все черно было на столе от пик и треф.

Смертельный ужас. Невозвратимая потеря. Слезы… Слезы… Болезнь…

Морозов смешал карты.

— Я и забыл, — сказал он, усмехаясь смущенно, — колода не стасована.

— Разложите еще.

Острою болью дрожало Мусино сердце. И опять пики и трефы полезли наружу.

— Ну, кто же верит в гаданье? — сказал Морозов. — В жизни всегда наоборот.

Но его голос звучал глухо. Ему вдруг показалось, что в тишине кабинета, как тогда на канаве Удельного парка, остановилось время и плоскими стали предметы.

«Четвертое измерение, — подумал Морозов. — Экая глупость засядет иногда в голову. Надо же было Андрею Андреевичу наговорить мне про это проклятое четвертое измерение».

Комната потеряла глубину. Муся казалась недвижною плоскою тенью без красок, налипшею на стену, и странно было, что карты двигались и ложились на стол, падая темным веером.

— Я теперь на себя погадаю. Кто я?

— Трефовый король.