А давно ли бывало — в кино ли или на собрании, без стеснения подќсядет ж Данилы-чу. Поговорят, посмеются — и никто ничего. Но как-то при разговоре с Марфой об очеред-ном женихе пришло в голову вдовице: "Жених-то не тот, не такой, как Данилыч…" И ек-нуло сердце…

Сам Дмитрий Данилович выходку Татьяны во время сева — признание в любви, принял за игривые проделки шалой бабы. И все же невольно поќдумалось: "И не такой уж старик…" Когда проезжал мимо ее доќма на мотоцикле, ровно перед препятствием замед-лял ход. Иногда Татьќяна показывалась в распахнутом окне. Как-то махнула взывно рукой: "Зайди…" И он совсем было сбавил ход. Опомнившись, нажал на газ. Мотоцикл вихрем пролетел по селу. Дома был бодр и весел. Подольше посидел возле Анны. Она заметила, тоже радостно: "Ты сегодня особеќнный". Ему ничего не хотелось отнимать от Анны и в своем новом ощуќщении жизни. Распирала жажда со всеми поделиться своей душевной раќдостью. И прежде всего с ней вот, со своей Анной.

Но как запретно это чувство к Татьяне пришло к нему, так и отошло. Показалось все не только смешным и глупым, но и греховным.

И Татьяна, похоже, раскаивалась, что поддалась игривому настроеќнию тогда на севе Данилова поля и Кузнецова. Не приняла и остережений Марфы Ручейной. При слу-чайных новых встречах, смиренно спрашиќвала Дмитрия Даниловича, чтобы не пройти молчком:

— Не отсеялись еще?

Он ответил, приостановившись, что к тому дело идет, соседям помоќгают.

Другой раз вышли вместе из конторы колхоза.

— Подвез бы что ли, — сверкнула игриво глазами. Как и прежде при вольных шутли-вых разговорах.

— Садись, коли, — ответил он тоже легко. — До магазина, или куда?.. — Усмехнулся. Магазин был через искосок через улицу, а дом почти ря дом. Дольше ехать, чем идти.

Татьяна села. Он подъехал к магазину. Она встала опустила глаза. Сердце-то не хотело сдаваться.

— И зашел бы когда, — повторила не раз шутливо говоренное, — час- то ведь мимо ез-дишь.

— Ой, Татьяна, — вздохнув, посмотрел ей в глаза. — Опять ты за свое?..

— А что худого-то, — в улыбке развела она руки, — просто бы порог перешагнул, та-баком подымил.

Он старался не ездить мимо ее дома. И вот эта встреча на именинах у Виктора Ку-дякина. Как что-то вроде бы преднамеренное.

Прошли по улице, миновали светящийся дома Тарапуни, очутились в полевом просторе. Татьяна порывисто взяла его за руку и прижала ладонь его к своим глазам.

— Вот так бы и держала всегда…

Свернули на лужок к старым березам на заросший уже тополями овиќнник. Постоя-ли так молча.

Он взял ее за плечи и, держа так на расстоянии вытянутых рук, как бы вопрошал кого-то невидимого тут:

— А что нас с тобой может ждать?.. — И обратился как бы не к Татьќяне, а к этому невидимому: — ответь вот?..

Татьяна обезоружила его, высказав тоже как бы не от самое себя:

— Это жизнь!.. — На него глянули из темноты глаза мученицы все с той же светлой иконы. — Ты живой, и я живая… Любить-то я могу тебя… Мужика-то я и без тебя нашла бы.

Он ослабил руки. Минуту так еще постояли. Она сама его заторопила к дому.

В полосе света под окнами увидели старуху Ручейную. В дом вошли вместе с ней. Там уже рассаживались к чаю.

— А мы прогулялись перед чаем, — пропуская вперед таќтарку, проговорила Татьяна Александре.

Марфа Ручейная при этих словах Татьяны вышла наперед, чтобы всем показаться: вместе вот были. Видная, в черном, как бы и взяла все на себя, подходя к старухам.

Дмитрий Данилович, подсаживаясь к столу, повторил про себя печаќльные слова Анны: "Жизнь-то, Митя, моя и прошла. Покалечила судьба, наказала вот за что-то, А за что такое, и не узнаешь… Меня-то уж ладно, а тебе-то каково…" И тут же слова Татьяны: "Это жизнь…"

В Сказанном Анной была жалость ее к нему. Она как бы все предугадывала и предвидела. "Наказанность" его своей болезнью заставляла ее самое страдать за него. Сегодня, когда он уходил в гости один, без нее, за все его как бы прощала. Слышалось: "Так и сходи, чего же тут!.." Он остро почувствовал, что обидел Анну нежеланно. Но странќное дело, раскаяния не было. Он любил Анну и верен был ей по-христиански. В невольном мысленном грехе, сама Анна не велела ему виниться и перед ней, и перед Богом. К Анне у него оставалось святое чувќство долга перед ней. Оно ничего не отнимало от нее. Татьяна возниќкла зовом неугомонной жизни. И это не вина его… Но тут же осознаќвалось и другое: открыться-то Анне в том своем чувстве к Татьяне он вот не мог. Мешал стыд, эта самая неосознанная вина. Значит ниќчего тут не поддавалось рассудочному оправданию. Будут муки и у него, и у Татьяны. Только бы Анна этим вот не мучилась.

Сели к столу, Татьяна подала ему и Андрею Семеновичу чай. Положиќла на тарелки по середке пирога. Выслушав благодарность художника, задержалась возле них. Легкая и возрадованная, сказала:

— Поухаживать- то и некому за вами, так вот я и поухаживаю.

Пытливые бабы, группкой сидевшие за круглым столом, тут же и не преминули отозваться:

— Губа-то не дура, видит вот куда глаз вести.

Дмитрий Данилович приглядывался к Толюшке и Зое. Они сидели вместе с Иваном и Светланой. Иван отошел к мелиораторам. К Светлане подошла Александра. И Зоя включилась в разговор. Все определились, как вот принято нынче говорить, по интересам. Но вот интерес этот подчас не совсем свой, а вроде как принужденный, веленный тебе твоей должностью.

Андрей Семенович тянулся к Кориным. Не побывать у них вечером за чаем, каких-то своих дел не доделать. Иной раз испытывал и неловкоќсть. Дмитрий Данилович приходил домой поздно, Иван тоже возвращалќся порой с закатом солнца. И по дому были у них свои заботы и дела. Коринский дом, как и другие, был отдален от работы самих хозяев. А у крестьянина нет такого понятия "работа" есть вечное дело. Оно отда-лено от его земли, на которой он вынужден только работать. Только и отрады дома поговорить о том, другом, как о своем. И надеяться и ждаќть, что это сбудется: несвое — будет своим. Художник и приходил, что повспоминать, о чем думалось, и о будущем, помечтать. И его у Кориных всегда ждали. И вошло а привычку вместе посидеть за вечерним чаќем. В высказах и очувствовалась сегодняшняя жизнь, чего она, каверќзная, завтра вот может им сулить.

После пьянцеватого веселого колхозного люда на именинах у Виктора, в голову Андрея Семеновича обеспокоенно запала вроде бы и праздная мысль: а чего вот делает, чем занят колхозник в глухую пору большоќго зимнего досуга. В летнюю пору понятно — свое огородное хозяйство, а вот в слякотную осень, когда из дому не выйти, и зимой. В доме у него нет своих дел-забот. Да и сам дом не скажешь что на твоей земле. Многие по-селилисв в казенные квартиры… Мысль эта была не новой. Но вот после есиповских раз-говоров с "рабсилой", воочию увиделось о разладе ее с самой землей. Поля пахотного у механизатора нет, он неемник, который, как вот в Евангелие изречено — "бежит от несво-их овец". И ровно от удара по застарелой ране резанула боль: "А уберегся ли он, сам-то мужик-крестьянин, радетель земли?.." Опеќра у демиургынов ныне не на него, пахотника и заботника, а на беззеќмельного механизатора, который окрестил сам себя "раб-отником". Он, по-их, основная сила… Но вот у этой "основной силы" нет забот о земле и об амбаре. Он, амбар, вроде бы уже и не нужен никому — ни самому колхозу, ни "основной силе"… А что вот значит само слово механизатор?.. Новая личность расхристанной деревни, замена мужику-крестьянину. Но какая же это полноценная личность, какой крестьянин, если только механизатор — безликий "раб-отник", к какому себе он уже и привыкает. Чем вот он отличается от железных комбайна и трактора — других механизмов? Механический ез-док на них по земле отчичь дедич. Голь перекатная безамбарная, пролетарий, а по дере-венски — зимогор. Амбар хозяйский при доме своем хезнул. Как прежде не держался он у бобыля приживальщика, так ныне и у колхозника. Но вот само слово "амбар" красуется в устах тех же демиургынов. Проговаривается в блудных речах с тех же трибун: "амбар", "амбарный", "в амбаре"… Но где вот находится этот "амбар" и "амбарное"?.. И чей он, и что в нем мужиково-крестьянское. Он бесхозный, то, что в нем отобрано от колхозника. И черпают из него беззаботно те, кто не сеет и не жнет.