— Неужто все порушится, Семеныч, в доме-то нашем?.. Как мне найќти силы идти в ногу с ребятами… Это ведь как походка: смолоду одна, а годы пришли — другая. Отцово, дедушкино во мне верх берет. Иван со Светланой, знамо, по иному мир наш видят. Поди вот и разбеќрись кто я, и кто они?.. Вроде бы для всех одно время. И все в нем для всех одинаково. А вот на каждого оно по-разному глядит. Как ноге нужен свой сапог, так и тебе обережение своих привычек. — Дмиќтрий Данилович раздумно помолчал и грустно досказал: — А может так все и должно быть. Раз от разу мы становимся разными. И то сказать, при золотоордынцах были не такими, как после них. Так почему надо оставаться сегодня прежними, вчерашними?.. — Спросил себя и как бы себе ответил: — Одно в нас на постоянно осталось, это — вековечная неќволя. Как ты ее не называй, и как себя не клич: крепостник ли, колќхозник ли, или по-другому иному, а на деле-то просто оневоленный… Жизни по себе не было и нет. Община — и та для тебя была неволиной. Только и есть, что удила разные, коим тебя усмиряют. Такими вот и умираем. А мужику ли не быть по воле, показом остальному миру праќведной жизни.

Рядом с ним, вечным мужиком-крестьянином, в горе своем как бы проќзревшем в думах о прошлом и настоящем, был вот он, Андрюшка Поляк, ныне художник. С ним и говорилось и молчалось в лад. Выговаривалось и заветное и запретное слово. В тяжкую минуту близость единоверца — словно свечение в аспидной ночи.

Андрей Семенович слушал больше молча, кивал головой, как бы повтоќряя каждое слово сотоварища. Переждал и отозвался нетороплива, переќживая в себе высказанное па-харем в его горе:

— Вот нас, — сказал он, глядя под ноги на сочную молодую отаву, — хотят прибить к какой ни на есть, а идее. Вернее прибить ею нас… А мы, бесталанные, ни одну из этих идей не можем усвоить. У нас саќмая простоя идея: жить по-своему умению и так длить свой род, стреќмясь, опять же по-своему, к совершенству. Такая наша идея, коя у каќждого на виду, для кого-то полная безыдейность темного мужика. А муќжик-то потому и темен, что ему не дают воли. Из мужиков все наши таланты вышли, так какой же он темный. Кто вот сердцем и разумом из тех же демиургынов эту нашу расейскую идею усвоит, тот и выведет на верный путь наш люд… Все разумное — самое простое. Оно мужику по уму, а его слушать считается зазорно. Умным головам его думы и надо в резон брать. Взять вот дерево. Рост его начинается в земле, с корней. Корни окрепнут, тогда оно и потянется к свету, к разуму, к солнцу. И разуметь бы, взять в пример жизнь ладного мужика для уст-ройќства всей державы Расейской. В других странах может и не так, а Расе. держава зе-мельная. Как вот поэт-то сказал: "Россия, нищая Россия, не пропадешь, не сгинешь ты…" Вот мы века и корчимся под игом неразума,

только бы не сгинуть. И не можем освободиться от чародейства, оттого, не бережем зем-лю свою. Стоит только кому-то выказать себя, так его тут же на крест, как Иисуса Хри-ста. Без Христа в себе князь тьмы над нами власть и держит. А в Христову-то коммунию по правде жить, муќжику заказано. В земной рай двери ему закрыты, а от преисподней он сам, как может отбивается.

Это были не новые думы разговоры пахаря с художником. Пересказываќлись и по-вторялись непрестанно. И вновь возникали, незабытые, прогоќваривались ненадоедливо, неизжитые. Как скошенная трава вырастает вновь от корней отавой, так и думы мужика не могут иссякнуть, зароќждаемые самой жизнью, укорененные в земле его.

Помолчали еще какое-то время в своих раздумьях о неизбывном. И взирая на небо, безоблачное и ясное, пошли по домам своим. Покой-то, где еще найти и укрепить его в себе.

— Если не спиться, так и стукни в окошко. И я люблю посумерничать, — сказал Анд-рей Семенович на прощание.

Пожелав друг другу доброй ночи, разошлись.

1

За делом изживаются и недуги души.

Ячмень у Барских прудов созрел раньше, чем на других полях. Лестеньков сжал половину поля комбайном без Дмитрия Даниловича. Остальќную часть, как и наметили, решили убрать жаткой с обмолотом и подсушкой в нагуменнике, на току.

Старик Соколов расшуровал топку в риге, Лестеньков подготовил моќлотилку к за-пуску, вентиляторы и транспортер.

С Дмитрием Даниловичем работал Шурка Галибихин. Загрузка прицепов была еще не совсем механизирована. Кошенину приходилось разравниваќть вилами и уминать, чтобы больше вместить в короб. Это и делал Шурка. Отвозить ячмень в нагуменник вы-звался Саша Жохов.

Обмолот прошел споро. За каких-то полчаса ячменная кошенина продувалась на подвижных колосниках горячим воздухом из риги, проќсыхала и чисто вымолачивалась. К вечеру поле убрали, зерно доставиќли на сортировочный пункт.

Сравнили намолоты. При нагуменном обмолоте вышло больше на семь центнеров с гектара, чем при прямом комбайнировании: у Лестенькова тридцать один центнер, а у Дмитрия Даниловича тридцать восемь. И зеќрно сухое, и солома убрана и заскирдована.

Но это опять воспринялось как самостийность, выдумка Корня. Не по указанию сделано и осталось незамеченным. Дмитрий Данилович этому был даже рад. Не запрети-ли, и это уже хорошо. И шума нет. Иван и Александра тоже не стали афишировать, чтобы не навредить делу. И Николаю Петровичу не хотелось обращать внимание на своеволие лесќника. И он молчал. Пропагандировался-то "групповой метод".

Все, что делается на местах "в обход указаний" вызывает недоверие, и даже осуж-дение в верхах демиургызма. Ревниво выговаривается: "Хоќтите быть умнее". Лучше уж помалкивать, не вылезать, чтобы тут же тебя "не привлекли". Спросят — отшутись, будто ничего и не было. Не замечать окрика — тоже действо благое. Там и уймутся. А ты продол-жай тихо, утверждай опытом дедовские навыки крестьянствования. Поймутся они, коли труд твой окажется спорее. Этими думами Дмитрий Даќнилович и успокаивал себя.

Иван все же решил уступить Горяшину, поборнику всяких начинаний и новшеств. На уборку ячменного поля за Большим селом вывел разом

все комбайны колхоза, чтобы показать групповой метод. Механизаторы в смешки, но Иван сказал: "Ничего, испробуем, раж это всесоюзный поќчин, не надорвемся". Над душой стоял сам Горяшин и уполномоченные из области.

Тарапуня пошел первым. За ним остальные. Каждый ждал очереди своќего захода, как бывало праздничные косари на сельском лугу. В стороќне скопились машины и колес-ники для отвозки зерна… Один из комбайќнов встал, за ним застыла вся вереница. У Симки Погостина тоже поломка, но уже посерьезней. Комбайнеры сошлись "хором" чинить симкин комбайн.

К обеду, как намечали, уборку не закончили. Осилили лишь половиќну клина. Ком-байны ушли с поля. Иван спросил Тарапуню:

— Уберешь, Леонид Ильич, один к вечеру?..

Тарапуня ответил:

— Да я бы один со всем полем до обеда и справился.

За этот день начислили зарплату полным рублем поровну всем восьми комбайне-рам. О чем говорить, кому не по душе такой метод. А без "метода" начислили бы рубли всего одному Тарапуне — Леониду Алексеичу Смирнову.

У Дмитрия Даниловича был разговор с Иваном. К чему эта демонстраќция, зачем народ смешить?..

— Ну, попробовали, — сказал Иван как-то уж очень спокойно, с лукаќвой усмешкой. — Иначе-то как объяснить, что у нас не кубанские степи.

Уполномоченный с Горяшиным уехали. Председатель засел в конторе. Очередное мероприятие проведено, метод испробован. Работа пошла своќим чередом. И все же в рай-онке, "Заре коммунизма", появилась заметка об успешном применении Ипатьевского ме-тода групповой уборки у тутановцев. На Большесельский колхоз ссылки не было.

2

В Патрикийке, на лесном поле, ячмень не достиг еще полной зрелоќсти. И Дмитрий Данилович с Лестеньковым, без веления и спросу, выеќхали в соседнюю бригаду на зрелый ячмень. Работали на новой "Ниве". С утра вышел в поле сам Дмитрий Данилович. Вчера, в клубе были танцы. Толюшке грех не повеселиться. Зою, конечно, провожал, зарю вместе встречали. Пускай жених и отоспится до второй смены.