Силосу и сенажу Яков Филиппович не больно доверял. Для нашей скотиќны корм должен быть привычный ей. При этом оговаривался: "Знамо, есть и люди такие, кои све-жему яйцу тухлое предпочитают". Сенную муку тоже считал затеей негожей, с чужой го-ловы взятой. Для свиней разве что, где их держат.

В моховском колхозе, да и во всех окрестных деревнях, метать сено в стога и скир-ды, стали только после войны, когда на бывших крестьянских сараях, крыши сгнили. Пе-рекрывать их некому было, да и нечем. И разъяснение поступило: складывать сено в сто-га, не возиться с сараями. А то, что добрая половина сена в стогах, "не руками" сложен-ных, пропадает, кому о том забота. Теперь, при техќнике, о сараях речи быть уже не могло, но вот мужицкую смекалку наќдо бы в расчет взять, как сено в непогоду убирать и обе-речь, подсуќшивая траву, как и хлеб перед обмолотом в механизированном нагуменќнике.

2

В ненастье, в непогоду, как бы и дозволяется не выходить на колхозные работы. И тут самое время покосить для своей коровки, пройти как бы тайком в свои укромные лес-ные луговинки. Наметать мокрую траву на вешела, она и сохраниться до погоды, не про-гниет. Чуть выгќлянет солнышко, переворошить и сложить стожок, прикрыв макушку его пленкой или рубероидом. И дело сделано. Можно добро и к дому подвеќзти, коли с шофе-ром или трактористом договоришься. И ты уже спокоен за свою скотинину. Больше-то о чем тебе печься, все остальное — не твое, и заботы у тебя о нем нет.

Придя на всегдашнюю свою луговинку за рекой Гороховкой, Старик Сокоќлов Яков Филиппович, недоуменно застыл на месте. Сами собой выќрвались слова: "Что натворил-то, в рот те уши. Соплей коли тебе за ворот". Приклонил косу свою к ивовому кусту, раздумывая, как тут быть?..

В это время и появился Дмитрий Данилович, тоже шел на свой покос.

— А, Яков Филиппович, — обрадовано воскликнул, — мое почтение!..

Старик Соколов в ответ пробурчал невнятно: "Почтение!.." Коса его висела на кусте, а посреди травяной лужайки чернела прооранная тяжелым плугом широкая бороз-да и отвал земного пласта.

Дмитрий Данилович все понял, виновато промолчал и услышал:

— Икнулось что ли тебе, Данилыч!.. Будто званый подоспел. На недоќброе слово и навел вот старика. Травяное место пробороздил…

— Прости, Яков Филиппович, увлекся. Затмило. Сразу-то и не подумал. Заботился о большом, а о своем малом забылось.

Старик Соколов помолчал. И уже мирно сказал, тоже помышляя о больќшом, Божь-ем.

— Наше нынешнее-то малое, что камень под углом и общего дома. При нем коли всем и утвердиться. А если, не чтя себя, на зыбучем месте стены и дальше будем выкла-дывать, как нашему жилью устоять. Лет десять тут кошу для овечек своих. Сберегаю их во племя для дня грядущего. Полянку исподволь расчищал, стожок и набирался. Как вот можно без наших овечек ладную жизнь длить. Не той она будет.

Дмитрий Данилович повинился. И верно — в лес, в поле выходишь с благодатными помыслами, если лад в твоем доме. А он, лад-то, и от твоего стожка зависит. А он вот, колхозный лесник, увлеченный забоќтой о будущем лесе, не одну такую сенокосную де-лянку порушил. О дуќше-то человечьей и позабыл.

— Прости, Яков Филиппович, — опечалился Дмитрий Данилович, — переќходи на мою делянку. У меня в низинке, сыровато, но трава сочная, скоро и накосишь.

— Леса-то твоего, Данилыч, где дождаться, — заговорил как бы уже о другом Яков Филиппович. — Лес — не трава, но пока вот травой живем. О ней и думы наши. А ты о со-снах, ради них траву не пожалел… Полянку-то каждый новую себе сыщет, а о лесе кто по-мыслит… Тут уж покошу. Моим овечкам твоя трава и не больно подойдет… Осинника вот подломаю. Сам-то торопись, иди уж, — С этими словами Старик Соколов и взял свою косу.

Разошлись с каким-то уже новым осознанием своей жизни, крепившейся трудовой верой в дление ее.

3а косьбой все и позабылось, досада улеглась, на душе легкость и веселье. Хруст сочной травы под косой отдавался музыкой в сердце. Неќбо хмурое, отяжелевшее, время по нему не угадаешь. Но вот стало свеќтлеть над деревьями и это сулило погоду.

Идя домой по берегу Гороховки, Дмитрий Данилович улавливал вжиканье бруска о лезвие косы. Многие еще косили. Яков Филиппович тоже еще не ушел домой. Заглянул к нему, сказал:

— Заканчивай что ли, Филиппыч. У меня комяга в устье, переправимся.

— Потяпаю еще маленько, — отозвался Яков Филиппович, — похоже погоќдка к ведру клонится. — Оперся на косьевище передохнуть. — И то гляќжу тебя нету, не осерчал ли, по-думалось… Меж борозд вот походил. Сосенки твои и приклюнутся к будущему сенокосу. Погляжу на них и любо станет. Ты их посадил, тебе и слава Божья… Так и иди. Завтра не-бось на луг с Толюшкой выедете. Погоды устойчивой еще не жди, в нагуменник траву коли свозить. Я вот и ригу с обеда завтра затоплю. А вентеля уже сам включишь, как траву подвезешь.

Видя усталость Старика Соколова, Дмитрий Данилович попенял в душе на нескла-дицу жизни. Не понять вот и самому, отчего она у них такая. Вслух сказал:

— Маета одна такие наши сенокосы, ночные да вечерние. Вроде как все чего-то у кого-то уворовываем. Не воры, а к воровским повадкам приучаемся. Иные уж без опаски с колхозного луга сено домой таќщат. А тебя все еще двойной стыд одолевает: траву оставлять несќкошенной преступление, и тайком косить ее совесть гложет. Раздвоенќные вот какие-то на свое и не знамо на чье.

— Да что там, Данилыч, я бы вот лошадку при себе держал. Кто на моќтоцикле, а я бы в тарантасе. Да и на колхозное чего бы со своей тягой не выйти. В городе с собаками в сторожа нанимаются, а мужику с лошадью, вишь, нельзя. Вот и заросли пустоши наши. Дурость-то уж

больно далеко нас заманила. Как от порчи без колдуна от нее нам не избавиться. А кол-дун-то и к новой беде может толкнуть, ноли молитќвой святой не опасемся. На Святой Ру-си путь к ладу через мужика лежит. Но как вот одолеть вековечное окаянство.

1

В маетных изнурительных трудах вроде бы и кончился сенокосный, колхозно-личный июль. Звено Дмитрия Даниловича заготовляло только сеќно. К сводкам не пригля-дывались. Досужее это занятие играть в сореќвнование сводочно-водочное с привиратель-ными приписками. На нескоќшенную траву — вот на что надо бы глядеть. Ее бы, Богом тебе дарованную, и не оставлять нескошенной. Дорожить не то что часом, но и погожей минутой. В непогоду выручал и новаторский метод — сенаж, силос. Но звено Данилыча сено сушило в нагуменнике. Такое сено годы будет храниться. А сенаж и силос, что квашеная капуста, по весне выбрасывай в навоз.

Напирал Август, благодатный и беспокойный для крестьянина. Дожди перемежа-лись с жарой. Давно не бывало такой погоды. Хлеба поспевали на виду. В душе Дмитрия Даниловича возникало новое тревожное опасеќние. Было оно не таким, какое приходилось испытывать прежде. На этот раз все хотелось делать по-своему. А дадут ли, будет ли доз-воление? На нем — Данилово поле. И лес — тоже его поле. Но к лесу он не так привык. Лес был еще не совсем обжитым им домом. А поле — давняя заќбота и боль. При должностях — и в МТС, и в РТС, и в ПМК, и заместителем председателя колхоза — глушилась эта боль и забота должностныќми обязанностями. Не сам пахал, сеял, убирал хлеб. А тут — одного тебя твое поле знает. И ты перед ним в ответе. Все другое — только на словах, а на деле — от дела в стороне.

В колхозе Дмитрий Данилович как бы уже и не числился — лесник Межколхозлеса. Механизатор — это добровольность. Невольно и осознавалось, что тебя могут и отстранить от поля своего. Это удручало. Он не мог не чувствовать себя пахарем — хозяином Данило-ва поля. Это его сотвоќрение, указанное ему Провидением во дление будущего устройства жизни. Такое не высказывалось вслух, но только чувствовалось и им вот, паќхарем, и Ста-риком Соколовым — Коммунистом во Христе, и художником их моховским, Андреем Се-меновичем.