1

Комсомолку Зою Авдеевну Сенчило, заведующую Большесельским клуќбом, без особых церемоний, изгнали из клуба. Так это сказал Симка Погостин. Зоя не больно жа-ловала его за пьяные выходки.

Приехал секретарь райкома комсомола с инструкторами, собрали комсомольцев, объявили строгий выговор и рекомендовали освободить. Повторили по своей линии ре-шение партийного райкома…

Комсомольцы, всего-то их было семеро, отмолчались. Чего говоќрить, дело ясное. Саша Галибихин, уходивший в армию, пролепетал было, что клуб-то работает хорошо. Может газету поручить другому. Но комсорг колхоза, учительница Ключева, жена Симки Погостина, пожала плечами, сказала Шурке: "Против решения, что ли идти?" Так и запи-сали: "Согласиться с предложениями райкома комсомола".

Светлане на этом же собрании объявили выговор. Она отмолчалась. Переживала больше за Зою. Боялась, что она бросит деревню. Протокол собрания большесельских комсомольцев через три дня вернуќли, объяснив, что они должны сами решить, а "не со-гласиться". Утверждать ихнее решение будет уже бюро райкома комсомола.

При утверждении вызвали на бюро Зою, Светлану и комсорга Ключеву. Зою ули-чили в политическом несоответствии занимаемой должности должности. Были высказы даже об идейной диверсии. Члены бюро заранее подготовили свои выступления. Кое-что вычитали о Платоне и Сократе. И увлеченно рекли: "Древних идеалистов на вооружение взяли, мистиков, проповедующих веру в Бога. Такое может только молодежь раќзлагать… Самый умный у них тот, кто хорошо упряжкой владеет. Учиќться ничему и не надо. Только рабовладельцы так могут рассуждать…"

Светлане объявили выговор. А в жалобах на ее уроки — роно должно разобраться… Светлана усмотрела тут мысленную защиту себя Стариќком Соколовым Яковом Филиппо-вичем. Сказал ей вечером за вечерним чаепитием накануне вызова: "И не опасайся. Разго-воры-то не ласковые будут, но охранит тебя ангел твой".

Раньше Светлане не приходилось бывать ни на каких бюро. Знала из газет о том. И подумалось, что и теперь все происходит так, как в "героические" двадцатые и тридцатые. Охваченная азартом борьбы, комсомолия секла под корень "отступников", "оплошников". Так-то проще и теперь. Брала жалость и обида на ребят, вылезших в начальство, в молодые демиургыны. Они сами себя в темный угол загоняют этой игрой в продолжение революции. Не чувствуют, что уже иное время. Надо бы Зою поощрить, помочь ей, добрые советы высказать. Учительница музыќки, самодеятельность в клубе хорошо организована. Стали книги браќть в библиотеке. Мужей создан, картины нашего художника, рисунки и поделки местных умельцев на любование выставлены. И о Платоне и Сократе вот узнали. Мыслители, кой в добро верили. Это ли не важно. А у них — древние мистики, развращение молодежи, диверсия. Кого вот их памфлет развратил?.. Что плохого усмотрели в тех же словах Сократа, что упряжкой надо управлять тоже с умом и доброму человеку. Или уж по-ихнему ум носится только в портфелях.

Сочла за благо "не возникать" на бюро. Что бы она не сказала — улетит в пустоту и будет обвинением себя же. Сдерживала себя еще и по другой причине: ей нельзя волно-ваться, она бережет в себе ноќвую жизнь. И не дай Бог, чтобы рожденный ею человек по-вторял во всем нынешних нас. Но в какой-то миг сердце пересилило рассудок. И она, как вот и Старик Соколов на собрании об учителе Климове, сказала о Зое, что не надо бы хо-рошего работника от своего дела отќстранять. Кто-то насмешливо перебил ее: "Сведущего в своем деле".

Послышались и другие смешки. Обвиненная сама, озадачилась недоуменно, сказав себе, молвленное во тьму слово не облекается олукавленным разумом, тухнет в окаянстве, не-освещенное праведностью.

Потом винилась себя, что вроде бы как поддалась "рабьему страху". Может, на всю жизнь это и остаться укором в тебе… И переспросила себя: "А что, если и она со временем привыкнет к такому, и будет как вот и они, "комсомолии избранники". И тут же другое: "А можно ли привыкнуть каждому и всем к поношению человека за его свои мыќсли и добрые поступки, когда они кому-то не в лад?"

Светлану не могли так запросто освободить от учительства и по закону. Она моло-дой специалист. Кроме того, комсорг Ключева сказаќла о ее беременности. И это на кого-то там подействовало… Но ведь могут вынудить "добровольно"… И возникали мучительные мысли и о Зое, и о себе. Даже и такие: "Бросит все, уехать в город мама устроит". И опять остережение от такого настроения: "Но кому же тогда нести свет в крестьянский дом, опору России?.. Свет этот зарождается в душе ребенка. Как же вот им-то всем, комсомольским демиургынам, этого не понимать?.."

Зоя с Толюшкой Лестеньковым готовились к свадьбе. Держали это в секрете. И как на зло — такое вот… По дороге домой в автобусе поќдруги молчали. Какая-то несуразица стряслась и мутила сознание. Соќчиняя памфлет о Сократе и Пахаре, радовались, горели, что называется, творческим задором. А теперь выспрос себя: кто же вот они, где и каком мире?.. Да и что комсомол, когда вот Нестеров, "Первый", в плену того же дремучего мрака, этого самого демиургызма. За Плаќтона с Сократом, за то, что о древних мудрецах вспомнили, сведущих в своем деле работников изгонять. Пахарь в разговоре изливает мудќрецу свою неустанную боль. И это порок!.. А что бы им самим, всей комсомолии, не порассуждать по-сократовски. Но где там, надо должќности держаться. И сверлило ум вро-де бы уже что-то гамлетовское: уезжать — или не уезжать?..

К Светлане пришло твердое — не уезжать!.. Иначе потеря в себе чеќловеческого дос-тоинства. О достоинстве — первая забота учительницы.

Высказала Зое:

— Ты не уезжай… Поженитесь с Толюшкой. Восстановят тебя и в клубе. Работать будет еще интересней… перетерпевшей-то и одержаќвшей победу. Андрей Семенович по-хлопочет. Анатолию Анисимовичу наќпишем в газету, он и приедет… Помнишь народниц, декабристок. Как они держались, не давая взять верх над собой гневу. Нам и теперь надо брать пример с них. Учительницей музыки пока побудешь. А то и на ферме временно. — И чтобы одобрить подругу, добавила: — Сократ-то что говорит: умный тот, кто сведущ в сво-ем деле. А ты, Зоя, сведущая.

Зоя затаенно и омраченно кивала головой, как бы соглашаясь со словами Светла-ны. Но что она могла сейчас сказать. Человека унизиќли, изломали, растоптали безжалостно… Героическое дело молодые демиургыны совершили. Мероприятие важное толкнули, в плане работы графу нужную заполнили. А по сути — смешное и злое с грехом велиќким смешали. И как игроки азартные в мнимом выигрыше — гордятся.

И самой Светлане было не легче. Будто в темном проулке над тобой надругались… Такое преступление наказуемо! а это?.. От него больќше исходит всякого зла! Подступал гнев и терзал: куда идти, что и кому сказать… Не рассудок тут же и сдерживал этот гнев: не поддаќваться, хранить покой и достоинство, терпеливо одолевать прежде все го в себе рабскую покорность.

Эти мысли укрепляли; в Светлане внутреннюю силу. Они были навеяны древними мудрецами. Над тобой жестокое иго нынешнего времени, изощренный деспотизм обновленного рабства. И лучше не противиться отќкрыто этой изощренности. Молчаливо поступать, как тебе велит совеќсть, по правде, как вот Старик Соколов следует своей методе "запќретив". Молчаливо соглашаться, но делу не навредить. Молчание — это твоя спасительная молитва при осознании добра в самой себе. При молитве ничего не следует суетно говорить. Добро в любви. Она начиќнается с благодарения Бога, что ты живешь. Христос жизнью своей уразумлял человеков. А мы и по искупительной смерти его все еще не уподобимся жить по христианским заповедям. Путь к тому опять же только через себя.

Светлана понимала, что в этих ее смиренно вольных рассуждениях таится много противоречивого. Как добру свершиться при их таком быте. Даже вот и в жизни ее самое, всего коринского дома, как удеќржаться благодати? В него тоже, словно в щели дверные проникает демиургыновская отрава. А покорность, непротивление, может быть истолко-ваны как угодничество веред теми же демиургынами. Только верой в себя и делом твоим твориться путь к истине и благу. Вот Дмитрий Данилович думой о добре и упорством со-творил свое Данилово поле. И собрал на нем урожай, не больно переча поступками своим преследователям. А кричи он о том прежде дела — и был бы наказан до дела за свой крик.