И на поминках все заботы приняла на себя Прасковья Кирилловна. Делала все так, как было заветано самой Анной Савельевной. Дьяк Акиндий прочитал в комнате покой-ницы заупокойную молитву. Прасковья Кирилловна сказала Светлане и Ивану: "Вы-то будто и не знали, что дьяк Акиндий придет, наказ ему был такой от покойницы. Как его осќлушаться".
Светлане и тут подумалось: "Почему такая опасливая скрытность, таинственность. Вроде бы и нет уже строгих запретов?.." И сама же себе ответила на свой вопрос: "Народ всего боится от веку. Во страќхе разном жил и живет. Одна неволя сменяется другой. Кто-то и ныне опасается свободы невольников… И где этому конец?.." Свобода и верно, может опьянить разум невольников. И кто-то уверился, что так вечно и должно быть. Это мысли и высказы стариков. И вот осоќбенно остро осознаются в час ухода Божьего человека с грешной земли в вечный покой.
Жизнь самой Светланы как бы сливалась воедино с домом Кориных и Анной Са-вельевной. Вспоминала, как первый раз пошла доить корову, которую Анна Савельевна назвала Питерянкой. Корова отступила задниќми ногами, не принимая чужую. Анна Са-вельевна подошла к ней, поглаќдила, приговаривая: "Привыкай, привыкай, Питераночка. У Светочки доброе сердце и ласковые руки". Светлана почувствовала как ослабло вымя коровы, взыкнула тугая струя молока. Потом она одна доила. Питерянка поворачивала голову, вела лиловым глазом, как бы спрашивая, а где же ее прежняя хозяйка.
Думы эти вызвали укоряющее слово к миру людей: "Неужто лишь тогќда, когда че-ловека уже нет, мы ищем хорошее в нем?" Ответ навеиќвался своими же думами: "Мы уг-нетены неосознаваемым страхом и прячемся от него в одиночестве".
Светлана не сразу уловила в обыденном разговоре старух, что ее теперь почитают хозяйкой дома. И жалеют не саму ее, а дом, как что-то живое: "Знамо по-другому все в нем станет без Анны-то".
Дочери, Настя и Тамара так и оставались гостями. Иван переживал, страдал, что за суетой не успел чего-то сделать для матери. Нужќных слов не сказал.
И на другие мысли наводили Светлану разговоры старух: "Люди, уеќхавшие из де-ревень, городом возьмутся, а городскому как в деревне жить, если невозможно по-городски?" И Светлана утверждалась в мыќсли, что деревенское устройство жизни устой-чивее городского. Тольќко вот эту жизнь надо отстаивать своей волей. Это же говорил и Иван: "Деревня держит в себе нравы народа. Порушить эти нравы — сломать порядок дер-жавный". Иван ссылался при этом на высказы дедушки Данила и стариков, страдавших больше и больнее иных правителей за державное рушение. И Светлана на слова Ивана отзывалась: "А ведь мы все деревенские, только считаем себя городскими. При свободе и воскресятся в нас устои народной жизни. Но пока они облоќманы, как сучки векового дерева. Но корни-то из глуби земли так вдруг не выкорчевать и демиургынам".
2
Первые дни после похорон Анны Савельевны дом был многолюден. И вмеќсте с тем как-то непривычно пуст. Отсутствовало живое движение в нем.
Дмитрий Данилович паребарывал одиночество. Вернее отдавался ему. Оно налегло во время поминок. Люди о чем-то вполголоса говорили. Он вышел в огород, оттуда в овинник к деревьям. Дочерям сказал, что поќбудет один. Но был не один. Деревья держали в себя память рода. Они и все человечье в себя вбирали.
Не хотелось оставаться дома и на второй день. Уехал с утра в поле на комбайн к Лестенькову. Потом осмотрел все в нагуменнике, опробоќвал механизмы. Вернулся вече-ром. И опять не знал, куда себя деть, за что взяться. Отправился к Андрею Семеновичу.
Когда умер отец, не было такой опустошающей тоски. Со смертью Анќны менялась в доме жизнь. Дочери не понимали этого, затевали сочувќственные разговоры.
"Как ты ни думай, ни гадай, — текли мысли, — а Иван со Светланой другие. Не по-хожие уже на них с Анной. Вроде как под толчками через что-то "наше" перепрыгнули нетерпеливо… Но вот ушли ли вперед нас? Этот же вопрос и себе. Удержавшийся в де-ревне коренной люд изламыќвала бессмысленная круговерть, выдавливала из души кресть-янина креќстьянское. Вот теперь я один в доме "прежний". Анны нет. Опоры душеќвной уже не найду. Светлана с Иваном какое-то время будут держаться заведенного в доме по-рядка. Но как им его удержать. Отец и мать посќле моей женитьбы, тоже переживали, чув-ствуя какую-то отдаленность от них нас с Анной. Но мы были той же закваски, что и они. Все улоќжилось в их думах с рождением внучек и особенно внука, Ивана".
Родителей не стало, и Анны нет. И нет еще нового человека, который единит отцов и дедов своим появление на свет. Его и надо с надеждой ждать, как ждал дедушка внука Ивана.
Какие-то перемены в жизни дома вызревали исподволь. Но из опасения смутить стариков, Иван со Светланой себя не выделяли. Теперь им смущать особо и некого. И сра-зу обнажалась изжитость того, чего дедушка Данило, бабушка Анисья, они с Анной дер-жались. Не будет быќлых разговоров за вечерним чаепитием, настраивающих на свой лад в сумятице общей жизни. Не придут, не заглянут ненароком к Анне ее стаќрухи, Прасковья Кириллина не навестит дом. И дочери подумают, присыќлать ли своих ребятишек к дедушке. Кто вот в старом коринском доме теперь хозяин и хозяйка?.. Нет их ныне таких, какие были. Иван — инженер, Светлана — учительница. Не изжиться бы вот и самому дому.
Свершилось непостижимое для Дмитрия Даниловича, вдовца. Хотя он и осозна-вал, что все такое неизбежно случится, но оказался неподгоќтовленным к переменам. А ведь все обычно, если не задумываться. А он задумывался на свою беду. И невольно осознавал, что перевертываќется его жизнь.
Вместе с тем память об Анне навевала и какие-то сладостные воспоќминания о дет-стве, о доколхозной жизни. Лошадь их, Голубка, скотина создавали свой мир, радостный и заботный. Инвентарь: плуг, борона, теќлега, сани-дровни, все другое. Работы летние, зимние. Все казалось необъяснимо привлекательным. Обо всем этом говорилось-вспоминалось с Анной. Вроде как тосковали по промелькнувшей дразнящей мужика воле. При Анне что-то вроде бы и оставалось при тебе от этой воли…
Старик Соколов Яков Филиппович, ровно отгадывая мысли Дмитрия Даќниловича, обмолвился, зайдя проведать: "Знамо, думается, как вот она теперь повернется жизнь-то у тебя. В передуме-то оно все и уляжется". Дочери тоже твердили: "Вот и наведывайся к нам-то почаще". Вот как, везде уже он не сам по себе, а гость.
В сельмаге бабы спросили его о корове, Питерянке: "Коли продавать, так и свои найдутся покупатели. Где еще такую удойнице сыщешь".
Андрей Семенович ждал его прихода. Сам в дом к нему с утешением заходить не торопился. И Дмитрий Данилович зашел к товарищу детства. В мастерской художника не остались, вышли за деревню. На просторе скорее уста размыкаются и выговариваются на-сущные думы. Притихал день, умиротворялось всякое движение в природе. Ходили по за деревне молча, как бы по своему детству и юности. Разговор был как бы внутќренний. По-том очутились в их коринском овиннике среди деревьев. И они, знавшие жизнь всех Ко-риных, навели на разговор:
— Она ведь больная была, безучастна, постоянного ухода треќбовала, — вроде как о чем-то удивившим и самого, поведал Дмитрий Данилович, — а вот нет ее и в доме не то, и в душе стыль. Как не по своей дороге куда-то иду, и мечусь один.
Художник это понимал.
— Порой и не своим прямым делом человек бережет что-то важное в себе, — сказал он, тоже о чем-то своем размышляя в себе. — И не чеќрез слово это важное передается дру-гому, а и через мысль, через то только, что он рядом, дышит с тобой одним воздухом. Близость душ… Жизнь и складывается этим.
Прошли невыкошенным лужком от дуба к березам, к тихому свету, исќходящему от них.
— Гости в доме, дочери, внуки, сестры. А я будто их не вижу. Будто уже и нету впрок опоры, — выговаривался Дмитрий Данилович.
Все это сейчас он и мог высказать только вот ему, Андрюшке Поляку, с кем вместе крепилась жизнь. Нужно было разобраться в себе высказом тому, кто тебя услышит.
