Дмитрий Данилович прикинул и другое: на дорогах — поток машин, колесников с прицепами. Шофера, трактористы, друг друга ринутся опережать. Как всегда при приемке — пробка, затор. До утра и стой, если даже и ночью прикажут хлеб принимать. Но там-то, на пункте приема хлеба, не колхоз. Не больно и послушают. Уборочная и прио-становится как раз в самую погожую пору. В аврал зерно повезут в кузовах навалом. В лучшем случае брезент расстелют, у кого есть. Все хочется в передовики попасть по выполнению "первой заповеди". И будет сплошь до заготпункта засеяна дрога без всходов. По всей-то стране столько и потеряется хлеба, сколько из-за границы завозится. А, может, и побольше. Кто возьмется считать. У "покупателей" заграничного, так выходит, свое дело, а у местных демиургынов — другое: "со сводкой успеть". Те и другие разоряют страну и позоќрят перед всем миром. А "рабсила", "раб-отники", терпи и по-малкивай.
Вроде таких команд, чтобы скопом "весь транспорт", раньше и не отдавалось. Ше-фы с вывозом зерна у них справлялись. А тут сводка о погоде кого-то больно встревожи-ла. А скорее — новое начальство "наверху" появилось, как не выслужиться на талом деле. Перед ноќвым — обычный мандраж, чтобы "в грязь лицом не ударить". В передоќвиках быть охота. За орденком, за должностью погоня… Эх — жизнь. Возведи мужик, оставшийся при земле, руки кверху и молись… А человеки ли нашей вытью правят?.. может бесы насмешники?
Для вывоза зерна, шли вразнобой мысли Дмитрия Даниловича, тоже нужна хоро-шая погода. Это тоже каждому ясно. Зерно под дождем наќмокнет. Развезет — возле загот-пункта машины в грязи утонут. Тут уж какая заготовка. Не успеешь при погоде, принудят и в непогоду, скажут единственное слово со значением угрозы: "Надо!.." А кому "надо" и для чего?.. Опять же для сводки. Она правительница всего и всеми. Батькой Махно вот сказано: "Анархия — мать порядка!" По его, по атамански, ныне и вершатся всякие дела демиургынами. Вот и гонись за этим самым "развитым социализмом", углядывай, где его признаки. Скорее "не развитый", а размотанный, как клубок ниток котенком. Путаницу уже только выбросить. Все мы и живем, как завоќроженные колдуном-чародеем. Незаво-роженному и неоколдованному как можно до такого додуматься: "Незамедлительно весь транспорт на выќвозку зерна с недоубранных еще полей?.." Неужто все еще продолжаќется борьба с кулаком-мироедом, отнятием у него хлеба, пока он не успел закопать его в яму?
А самое бы лучшее время для выполнения "первой заповеди" — зима. Санный путь, надежный и спорый. Но — не заикнись. И тихие высмешки притерпевшегося люда: "Нынче не в амбар твой с наганом лезут, а прямо поле ничейное конфискуют".
— Так выходит, — сказал Дмитрий Данилович Ивану, главному инжеќнеру колхоза, переживая и передумывая все в себе, — жатву останавливай, загорай…
— Приказано на свал косить, в валки, — ответил Иван.
Это значит, опять взялись мысли Дмитрия Даниловича, перестраивайся на ходу. День другой коси, а там меняй жатку на подборщик, теряй время. У нас не юг, не Кубан-ские степи. Дожди прибьют валки и выќцарапывай их вилами. Такое тоже свершится по рекомендации и прикаќзам. А кто потом в дури своей признается. Скажут: "Хлеб гноить теќбя заставляли".
— Уж лучше тогда прямо на конце поля в бурты зерно ссыпать, сказал Дмитрий Да-нилович. — Помолчал, взглянув вопросительно на Ивана.
Где-то такое уже и проделывалось. Иван задумался. Пожалуй, это лучшее, что можно придумать.
Вот тебе и графики, вот тебе и "технология", о которой не устают талдычить. Вот тебе и звеньевая работа и думы твои об урожае.
3
На Дмитрия Даниловича как-то разом нашло веселое, улыбчивое и беќспечное на-строение. Он оживился как человек, потерявший последнее, что имел, и потому отрину-тый от всяких забот. Пришла в голову мыќсль, подсказанная, что называется, сегодняшней их жизнью. Договориќться с конторой заготзерна, чтобы приняли у них "первую заповедь" на месте. Короче — прислали бы приемщиков, выписали накладные, что сдаќли, и делу конец. В войну и после войны, когда машины и лошади быќли на фронте, государственный хлеб хранили в колхозных амбарах. И ничего, целехонек был. А ныне конторские крысы проделывают самое пакостное. Выписывают разным пройдохам квитанции, будто ими сдано, га там, если и выявляются нехватки, списывают, как сгнившее… Но как вот в Писании-то сказано: всякое тайное становится явным. Но это в Писании. А тут молва пронесет и стихнет, как шум ветра. Свои-то делишки, как собственное дерьмо, у какого демиургына возьмется охоќта шевелить. Одна вонь и отбивается другой. Все в кривде, правды и не видно.
Прежде у Дмитрия Даниловича подобных мыслей не возникало. Сам при должно-стях находился. Вроде и не положено было супротивно о казенќной человеке думать. А тут, можно сказать, трудовая забота о своем хлебе, как уже о чем-то кровном. Сказал о приеме хлеба на месте Ивану:
— Квитанции как положено оформить. Амбары, потребилку нашу моховскую могут опечатать, — как бы всерьез о возможном деле рассуждал. — Сводке-то все равно где зерну лежать. А то, как оккупанты торопятся все от тебя забрать…
— Но это же очковтирательство, — возразил как-то неуверенно Иван.
— Оно с одной стороны и так, — опять с какой-то беззаботной легкостью высказался Дмитрий Данилович. — Но ведь все мы этим и жиќвем. Ячмень-то с овсом на станционном складе остается из года в год. Нам это подпорченное там зерно и продают за комбикорм втриќдорога. Кто-то и больше получит, чем сдал. А мы бы, не вывозя и не привозя, у себя его и купили. Все такое Гуров на счетах и свершил бы. Чего же бы лучше. Тем выручил бы и всякое высокое начальство.
Иван расхохотался. Разыгралось и его воображение. И верно, как бы все ловко сла-дилось. Сколько бы конторских работников освободилось для нужного и полезного дела. Выгода немалая от этого и колхозу, и государству. И Светлана от души посмеялась. От одной здравой мысли сердцу веселей. Чтобы глупого дела избежать, надо просто его не деќлать… Но вот кому… не делать? И как такое объяснить тем, кто живет и кормится как раз таким глупым делом.
— Ну, а если это Сухову подсказать, — вымолвила Светлана, включаќясь в игру, не больно еще изведавшая нравы чиновничьего мира.
— Да где там, — отозвался тут же Дмитрий Данилович, — Сухов-то и без нас все видит и знает. Шутливо еще можно с ним и о таком потолќковать, а всерьез где… Дай он такое распоряжение, конторские жуќки его нежареным сгрызут. Тут коли келейно договориться, чтобы и дельцам выгода была. Таким манером порой добрые дела и вершатся. А заодно, и чаще, недобрые. Плодим племя неслыханных механизаторов… И как вот их потом выро-дить, изжить?..
— Тогда статью в газету написать, Цветкову сообщить, — не хотела сдаваться Свет-лана. — Или самим в нашу районку, "Зарю коммунизма".
Дмитрий Данилович не на шутку встревожился, веселье спало. И так косо глядят на их дом, а тут еще статейка в газете. В ум не возьќмешь, что будет. Писанину прежде ог-лядят, обнюхают, от кого она и против кого. Где уж тут. Мало шуму с колхозной стенгазе-той, когда в ней "не такая" заметочка появится.
Вышли из-за стола. Ивану надо было срочно отправлять шоферов и трактористов с зерном на станцию. Раздумывая, как вот быть с кошением в валки, спросил отца:
— Ты думаешь жатву не останавливать, зерно комбайнерам ссыпать в бурты на кон-цах полей.
Дмитрий Данилович подтвердил. Расчистить площадки и ссыпать… Иван постоял у двери, спросил, как отец решил со своим полем?..
— Иди, подумаю. С Яковом Филипповичем посоветуюсь, с Грибковым.
"Можно на гусеничном отвозить на ток прицепы с кошениной, — круќтились мысли, — доверить трактор Олегу Грибкову… С механиком Колотиным поговорить, он выручит".
Поблагодарил Светлану за обед и, уверовав в свое решение, пошел мотоциклу.
Светлана осталась одна. Подсела к письменному столу в пятистенке. В голове не укладывалось и рассудку не поддавалось то, что как бы вдруг открылось ей. Живешь и как бы не видишь, что творится радом, а глянешь — несусветная несуразица. Что же они все, те, которые все знают и видят, и видя терпят. Страдают вот и не ропщут, не воќпиют. Мудруют про себя. И не восстают… Последнее помылилось в запальчивости. И тут же подумалось: "Мы восстаниями и пришли вот к этому, к игу восставших над самой жиз-нью. И теперь, как и против кого восставать?.. Даже открыто протестовать немыслимо. Наваждение, затмение разума пало на люд Святой Руси, очарование тьмой…" Взяла тетрадку, чтобы записать эти свои раздумья и включить их в свое повествование о дедушке Даниле, о доме Кориных. И ее теперь доме.
