- Как можно здесь жить и не сойти с ума из-за жуткого крика или не падать в обморок от страшной вони? - поинтересовалась я.

- Ты скоро привыкнешь к суете Лондона, - сказала матушка, - и станешь считать скучной деревенскую жизнь. Для настоящего кокни за Брентфордом начинается варварство, а христианский мир заканчивается в Гринвиче. Лондон является великим центром вселенной с тех пор, как начался распад Рима, в нем сейчас в два раза больше населения, чем было.

Муж сообщил, что родился недалеко от церкви Боу, в доме под названием Спред Игл на Бред-стрит. В этой церкви в колокольню угодила молния, и ее колокола звонили, когда маленький Джон лежал в колыбели.

Вечер был туманным, кругом отсвечивали фонари и факелы, а высокие дома затемняли улицы и лишали их остатков света. На улицах были такие толпы, что наши лошади с трудом продвигались вперед и нам пришлось встать в конце длинной процессии застопоривших карет, и так мы провели не менее получаса. Пока мы ждали, мимо нас прошествовал отряд в четыре сотни парней, возвращавшихся с учения, они несли пики, и наконечники были покрыты мелом против ржавчины. За ними следовал отряд в две сотни мушкетеров. Они пели песню "Последняя ночь епископов" с припевом:

Вы очень нахальны, прелаты!

Убирайтесь вон, прелаты!

- Нехристи поганые! - возмущалась матушка и грозила им кулаком.

Я не знаю, по каким улицам мы ехали, потому что я раньше совсем не знала Лондон, но помню первое впечатление от собора святого Павла. Он нависал над нами, когда мы проезжали мимо него. Шпиль раньше достигал пятьсот футов, сейчас он был значительно укорочен - верхнюю часть сломало во время бури, ее сняли, чтобы она сама не свалилась. Наконец мы миновали церковь святого Мартина-ле-Гранд и подъехали к воротам Олдерсгейт. Это были одни из семи ворот Лондона, их окружали две квадратные башни высотой в четыре этажа.

- Через эти ворота Король Беда впервые въехал в Лондон, - прокричал нам в окошко кареты господин Мильтон. - Видите, вон он сидит прямо над вами!

Мы взглянули наверх и увидели неясную тень короля, сидящего на троне. Это был король Яков, который въехал в город через эти ворота, когда он покорил город и принес с собой "Каледонийские [Каледонийские - шотландские.] причуды священного права", как выразился мой муж.

- Твой муж слишком бесцеремонный, - заметила мне матушка. - Особенно, когда он снова оказался в городе среди кокни и прочих бездельников.

Муж спросил ее:

- Сударыня, вы не знаете, что сказал ученый господин Селден? Как король является вещью, которую люди изготовили для себя, так в семье мужчина должен быть самым главным.

Мы проследовали через ворота, а потом, повернув несколько раз, наконец, оказались перед улицей Олдерсгейт. Улица была длинной и узкой, и по обеим сторонам ее стояли большие, одинаковой постройки дома. Мы вышли из кареты, отправились по аллее и подошли к милому домику с крышей из соломы. В нем было десять комнат, и он был покрыт штукатуркой розового цвета. Перед домом располагался садик с газоном и стояла решетка с вьющимися розами, широкая рабатка с белыми левкоями, молодое дерево шелковицы и статуя мальчика с гусем.

- Теперь это твой дом, Мэри! - воскликнул муж. Я поняла, что он уже "созрел" для того, чтобы меня простить. - Здесь, наконец, мы сможем спокойно жить среди моих вещей и близких мне людей, - шепнул он мне на ухо. - И здесь ты станешь меня любить без страха, и подчинишься мне, как ты поклялась перед Богом.

Я надеялась, что он поднимет меня на руки и перенесет через порог, как того требовал обычай, но он не стал этого делать.

Нас приветствовал отец господина Мильтона, тоже Джон Мильтон, нотариус и ростовщик. Это был милый, спокойный и приятный старик. Он вышел из гостиной с букетиком фиалок в руках. Отцу уже исполнилось восемьдесят лет, но он был бодр, как пятидесятилетний мужчина, и мог читать мелкий шрифт без очков. Он очень ласково отнесся ко мне и назвал "милое дитя", а потом позвал двоих внуков Неда и Джонни Филлипс поздороваться со мной. Это были дети его дочери Анны. Ее муж был секретарем важного клерка в правительстве. Потом Анна овдовела и вышла замуж за коллегу мужа, господина Томаса Агара. Мой муж уже два года обучал племянников; Неду было одиннадцать лет, а Джонни - десять. Это были серьезные, скромные и стройные мальчики, сильно отличавшиеся от моих шумных и сильных братьев - Джона, Вильяма и Арчдейла, казалось, что они побаивались моего мужа. В доме еще жила служанка мужа Джейн Ейтс, мрачная старая дева сорока пяти лет. Мы все не смогли бы разместиться в доме, было решено, что семеро моих братьев и сестер, кроме маленького Джорджа, Бесс и Бетти, троих самых младших детей, остановятся неподалеку в доме господина Абрахама Блекборо, собиравшего книги и памфлеты, он был дальним родственником Мильтона.

У меня было две младшие сестры, которых звали Элизабет. Вторую сестренку так окрестили, когда старшей Элизабет было четыре года, и врач сказал, что она умерла, но она выкарабкалась.

В тот вечер мы занимались музицированием. Господин Мильтон и его брат Кристофер, приехавший с нами из Ридинга, и их двое племянников все вместе пели грустные мадригалы. Муж исполнял партию тенора, Кристофер - баса, мальчики - дискантов, а старенький отец аккомпанировал им на скрипке. После их выступления матушка приказала, чтобы я сыграла на гитаре и спела. Все Пауэллы меня очень хвалили, потому что я действительно спела хорошо, и мотивчик был весьма веселый. Мильтоны не спешили с похвалами. Я понимала, что для них музыка была более серьезным занятием, чем для нас. Последней они спели грустную песню, которую сочинил сам отец с такими словами:

О, дайте мне голубиные крылья

Умчаться от всяческих бед.

В лесах я исчезну, где кроны деревьев

Закроют и солнце, и свет.

А я для своего пения выбрала шумную балладу Хэмфри Круча на музыку другой баллады под названием "Все кругом рогоносцы".

Хозяин продал старую клячу

И трех телят и быка,

В мешок холщовый бросил удачу,

Решил погулять до утра.

Но золото вмиг бесследно исчезло,

А с им и холщовый мешок -

Плохо, бедняга, дело, конечно,

Где же нам хорошо?

Весело было с подружкой горячей,

Сдобной, словно пирог,

Ах, какой золотой характер,

Хоть за душой - ничего.

Гонит она все печали прочь,

Деньги пропали, так пейте вино!

Где-то же нам хорошо!

Хоть за душой ничего.

Я помнила не все слова этой песни, и мой отец предложил, чтобы я спела еще одну веселую песенку, но мой муж его резко прервал.

- Нет, нет, сэр, ваша дочь устала, и если она еще станет петь, то может сорвать голос.

Потом он отвел меня в сторону и сказал:

- Никогда больше не пой эту балладу. Ты обижаешь моего отца, и баллада глупая.

Я извинилась.

- Муж мой, я пела ради музыки и не собиралась никого обижать.

- Мелодия плохая, а твой голос совершенно не пригоден для пения, временами мне казалось, что он походит на рев медведя!

Мильтоны снова стали искусно и слаженно петь под музыку органа, на котором играл мой муж. Мои маленькие братцы начали зевать и возиться, мы отставили в сторону стол и стулья, и чтобы их немного развлечь, начали играть в жмурки и прятки, а они потом отправились к господину Блекборо, а мы с мужем пошли в спальню.

Весь день я повторяла про себя, что скажу мужу, и когда мы оказались в нашей комнате, очень красиво убранной, я была готова поговорить с ним. Я наблюдала, как Мильтон расчесывал волосы, снял одежду и надел ночной колпак. Все это он делал молча, а потом жестом показал, чтобы я выдвинула из-под кровати раскладушку и улеглась там. Казалось, что на сей раз он не злился. Я набралась храбрости и сказала:

- Джон, дорогой мой муж, мне очень стыдно за прошлую ночь, когда я пожаловалась тебе на головную боль…

Я помолчала, потому что он от меня отвернулся и начал чистить ногти, а затем, не оборачиваясь ко мне, сказал: