Года два я не видел Борьку. И вот снова еду в совхоз, где он живет. Дорога дальняя, однообразная, но я, как и ты, фантазер, мой маленький читатель. А фантазерам нигде не скучно. Пусть для других облачко, плывущее над головой, просто облачко. Для нас с тобой оно двугорбый верблюд, бредущий по пустыне поднебесной.

И поле после уборки для нас не просто поле, а стриженная под ежик голова великана.

И горбатый курган — не курган, а задремавший на солнце медведь.

И березка, выскочившая на бугорок, не просто березка, а безымянная чемпионка, увенчанная множеством золотых медалей осени.

Но одно дело — мы с тобой. А другое — шофер. Шофер, будь он самым отчаянным фантазером, ничего этого не должен видеть: ни стриженой головы великана, ни кургана-медведя, ни березки-чемпионки. У него одна забота — смотреть вперед и не дремать, потому что, сам понимаешь, баранка — не подушка, и спать на ней очень неудобно.

И шофер смотрит вперед. Только вперед. Его зовут Гриша. А еще Неунывайко. Многие думают, что это прозвище, потому что Гриша очень веселый человек. Но это не так. То есть, что веселый — это так, а что прозвище — не так. Неунывайко — это Гришина фамилия.

У Гриши густые кудри. Они, как плющ, обвивают фуражку, спускаются на глаза и мешают Грише смотреть. Поэтому Гриша то и дело машет рукой. Как будто прогоняет со лба муху.

Я сижу рядом и думаю, что смотрящий вперед Гриша чем-то очень похож на метящегося в цель стрелка.

Неожиданный толчок выводит меня из задумчивости. Я подскакиваю и прикладываюсь затылком к железному куполу кабины. Как же он больно дерется, чертов потолок! Я укоризненно смотрю на Гришу.

— Спотыкач-мост! — кричит, улыбаясь, Неунывайко.

Конечно, унывать ему чего! Унывать ему нечего. Это мне надо унывать, потому что мой, а не Гришин затылок получил железный шлепок. Но и огорчаться в моем положении смешно. Я давно вышел из того возраста, когда обижаются на вещи. Но Спотыкач-мост... Хотел бы я видеть, как выглядит этот проклятый мост, наградивший меня подзатыльником.

Машина тормозит и, переваливаясь с боку на бок, как тюлень, вползает на мост. Еще толчок, и мы скатываемся с моста на дорогу.

Гриша переводит дух и вдруг спрашивает:

— Верно это, что раньше за проезд по мосту плату брали?

— Брали. А что?

— А то, что я с этим Спотыкач-мостом тоже каждый раз расплачиваюсь.

— Чем же это? — спрашиваю я, подозревая шутку.

Но Гриша не шутит. Он останавливает машину, и мы подходим к мосту.

— Видите, — говорит Гриша, — на съезде яма и на въезде яма. Машины выбили. Вот теперь и спотыкаются.

Гриша набрал пригоршню дорожной пыли и подбросил ее кверху. Ветер отвел пыль в сторону, и на землю пролилась золотая струйка пшеницы.

Я понял, чем расплачиваются шоферы со Спотыкач-мостом.

На центральной усадьбе мы с Гришей расстались. Он поехал в степь за зерном, а я зашел к директору совхоза Марку Ивановичу.

— Корреспонденты и птицы слетаются на урожай, — сказал, увидев меня, Марк Иванович.

Я был корреспондентом, но сравнение с птицей не обидело меня. Что ж, когда это правда. Корреспонденты, как и птицы, чаще прилетают в совхоз, когда там созревает урожаи. Птицы — на даровое угощение. А корреспонденты... Впрочем, посмотри любую газету за то время, когда идет уборка, и ты узнаешь, зачем приезжают корреспонденты в совхоз.

Узнав, что нужно для газеты, я отправился на розыски своего приятеля Борьки. Но его в совхозе не оказалось.

И вот я снова еду с Гришей. Теперь уже из совхоза на элеватор.

Солнце сонно морщится, собираясь на покой, когда мы подкатываем к Спотыкач-мосту.

— Осторожно, пешеходы! — кричу я Грише, заметив впереди двух мальчиков. Они идут гуськом по обочине дороги, и на плечах у одного из них плывет небольшое бревнышко. А на плечах другого — лопата. Но не бревнышко и не лопата привлекают мое внимание, хотя им отводится немаловажная роль в этой истории, а одежда мальчиков. Ни один из них не одет по сезону. Если наряд первого мальчика — пестрая тюбетейка и. легкая вельветовая курточка — напоминает о лете, то наряд второго — теплая шубейка и шапка-ушанка — заставляет думать о лютой зиме.

Мы обогнали мальчиков, и я, к своему удивлению, узнал в «мальчике-лете» своего старого приятеля Борьку.

Другой мальчик, казах, или «мальчик-зима», как я назвал его про себя, был мне незнаком.

Попросить Гришу остановиться? Я посмотрел на шофера и не сделал этого. Он был занят сейчас самым главным на целине: возил хлеб на элеватор. И никто на свете не имел права прерывать его рейса. Встречу с Борькой пришлось отложить до другого раза.

Я вспомнил наш последний разговор с ним. Борька спросил:

«Какая у тебя должность?»

«Корреспондент», — ответил я.

«А у дяди Феди?»

«Тракторист».

«А у тети Нади?»

«Доярка».

«А у моей мамы?»

«Счетовод».

«А у моего папы?»

«Агроном».

Перебрав всех родных и знакомых и выяснив с моей помощью, у кого какая должность, Борька неожиданно тяжело вздохнул:

«А у меня нет...»

Я даже не сразу сообразил, чего у него нет. Поэтому спросил:

«Чего у тебя нет?»

«Должности».

«Как это нет? Есть. Очень уважаемая должность. Ученик».

Моя уловка не удалась. Борьку не так-то легко было провести. Он посмотрел на меня и вздохнул горше прежнего.

«Это для себя. А для других?»

Я еще подумал: «Где он набрался таких «взрослых» понятий?»

Так думают большие о маленьких, когда те говорят, как большие.

Но что я мог сказать Борьке? Я сказал ему то, что всегда говорят большие маленьким.

«Подрастешь, будет и у тебя настоящая должность».

И вот я снова увидел Борьку. Ждет он или уже забыл про мое обещание? И еще я подумал, зачем он здесь, вдали от центральной усадьбы? Что он делает возле Спотыкач-моста?

Машина умчалась, и мои вопросы остались без ответа.

Прошло несколько дней. Подкараулив Гришу на элеваторе, я снова отправился в совхоз по заданию редакции районной газеты, в которой работал корреспондентом.

Вот поднялся на дыбки из-за горизонта и шагнул куда-то в сторону медведь-курган. Выскочила на бугорок и, помаячив, скрылась за горизонтом березка-рекордсменка...

Спотыкач-мост!

Я инстинктивно сжался и... И — ничего. Машина даже не дрогнула. Она плавно перекатила через мост и выехала на шоссе.

И тут мы снова увидели «мальчика-лето» и «мальчика-зиму». Они стояли на обочине дороги, требовательно подняв кверху ладошки: «Стой!»

Мы остановились.

Гриша вылез из кабины и подошел к мальчикам. Я остался в машине, с интересом наблюдая за происходящим. Гриша, видимо, знал мальчиков.

— Здравствуй, Мамед, — сказал он. — Здравствуй, Борька.

— Я не Борька, — хмуро ответил мой приятель.

— Еще раз здрасьте! — Гриша содрал с головы фуражку и церемонно поклонился. — А кто же?

— Комендант.

Даже видавший виды Гриша опешил.

— Комен... чего? — спросил он.

— Комендант моста. Распишитесь, пожалуйста.

И Борька протянул Грише листок бумаги.

Мне никогда не приходилось видеть шофера Неунывайко таким растерянным. Он вертел бумагу и так и этак, пыхтел, краснел, отдувался и, наконец, протянул ее мне со словами:

— Как начальство решит, так и сделаем.

Я высунулся из окошечка. Борька узнал меня, обрадовался, но сейчас же насупился и молча уставился на мои руки. Ага, он ждет, когда я прочитаю его бумагу. Ну что ж, за мной дело не станет. Так: «Мост сдан в исправном состоянии. Принял шофер... (многоточие). Сдал комендант моста... (многоточие) Борис Евстигнеев».

— Ну что ж, — сказал я Грише, — все правильно. Распишись.

Гриша прижал бумагу широкой ладонью к дверце машины и размашисто расписался: «Неунывайко».

— Распишись и ты, — сказал он Борьке.

«Евстигнеев», — напечатал мой приятель.

— Вам для чего? — спросил я.