— Сила! — сказал он, наскочив на Виктора Викторовича, петляющего по двору. — Одно слово, «комната смеха».

Виктор Викторович насторожился:

— Какая комната?

— А на воротах, — сказал одноногий и хитра подмигнул.

Виктор Викторович выскочил на улицу. Возле ворот, пришпиленный к двум удилищам, алел кумачовый лоскут. На нем пляшущими буквами было написано: «Комната смеха».

Виктор Викторович плюнул и побрел вдоль улицы, к Снежке. Вдруг ему на глаза попалась табличка с надписью: «Аттракцион: комната смеха». Одна, другая... У табличек были острые носы, направленные на двор бабы Вари. Но Виктора Викторовича больше не интересовало то, что там происходило.

...Выскользнув из толпы, запрудившей двор дома Сапожниковых, Воронок взобрался на крыльцо и поднял руку.

Ноль внимания.

Тогда Воронок свистнул. Смех погас, и толпа обратилась в слух.

— Сегодня в зоне «Восток-1», — сказал Воронок, — проводится эстафета пятидворок и конкурс лавочек. Добро пожаловать!

Толпа хлынула на улицу и заполнила места, отведенные для зрителей на старте-финише соревнований.

Эстафета была комбинированной. В ней участвовало по шесть спортсменов от каждой пятидворки, на которые была разбита Ленинская.

Судьями на старте были Долгий и Лялька.

— Внимание! — крикнул Долгий. — На старт!

Бегуны, пригнувшись, заняли места.

— Раз, два, три, четыре... — сосчитал Долгий и нахмурился: пятого не хватало. Он поднял Воронка, присевшего первым справа, и сказал:

— Одного нет. Кто-то не вышел.

— Я не вышел, — сказал Мишка-толстый. — У меня нарыв.

Воронок, сверкнув рыжими глазами, чуть не полез на него с кулаками.

— Что ж ты? Не мог раньше сказать?

— Сергеева! — Долгий подозвал Ляльку и шепнул: — Попробуй уговорить Леву.

Лялька удивленно посмотрела на Долгого. Уговорить Леву? Нашел время для опытов! Может быть, вожатый шутит? Но Долгий был серьезен.

— Давай, давай! — подтолкнул он Ляльку, и Лялька направилась к Леве, нисколько не веря в успех своей миссии.

У нее были для этого очень веские основания. Лева и урок физкультуры были двумя параллельными, которые старались не пересекаться. Он придерживался на физкультуру точки зрения своей мамы.

«Спорт, — говорила она, — поглотит все твои силы и помешает вырасти интеллектуально развитым человеком».

Лева хотел вырасти интеллектуально развитым и, как мог только, отлынивал от занятий физкультурой. Поэтому, пригласи его Лялька день, нет, три, два часа назад принять участие в эстафете, она наверняка бы получила отказ. Но за два часа многое изменилось. Потерпел катастрофу его друг и учитель Виктор Викторович. То, что ему казалось серьезным и заслуживающим внимания, на деле оказалось смешным и ненужным. И хотя те, кто высмеял Виктора Викторовича, ни слова упрека не пустили по его адресу, Лева все равно чувствовал себя не в своей тарелке. Как ни крути, а он и Виктор Викторович одна компания. Вот тебе и отличился! Никогда в жизни Лева не чувствовал себя таким одиноким. Уйти, что ли? Скрыться с глаз.

Он не успел ничего решить. Подошла Лялька и предложила ему принять участие в эстафете. Лева и виду не подал, как обрадовало его это приглашение. Наоборот, он даже поморщился, дав Ляльке понять, что вряд ли она может на него рассчитывать, и, лишь прочитав у нее на лице разочарование: «Так, мол, я и знала», спросил:

— А майка есть?

...Долгий поправил красную повязку на рукаве и поднял стартовый пистолет. Раздался выстрел. Бегуны сорвались с места и понеслись вдоль Ленинской. Первым, пока его могли видеть, несся Лева. Может быть, он хотел убежать от самого себя или от своего стыда?..

После эстафеты пятидворок началось главное — конкурс лавочек. Сегодня в конкурсе участвовало пять лавочек. Пять лавочек — пять концертов. На каждый концерт по двадцать минут. Итого один час пятьдесят минут песен, стихов, плясок, шуток, веселья.

— Товарищи зрители! — Это Воронок. — Начинаем конкурс лавочек. Просим выделить со своей стороны двух членов жюри.

Выделить? Пожалуйста. От вагоноремонтного — Степина. От пенсионеров — дядю Аркадия. Он шутку ценит. А еще кто в жюри? Долгий, Воронок и Лялька, как представительница соседней зоны. Все. Начали!

Первой выступает лавочка дома № 27. Поют они — лучше не надо. Второй дает концерт лавочка дома № 15. Здесь тон задают плясуны. Третья лавочка, дом № 8... Спели, сплясали. А еще что? Еще? Пожалуйста, лавочка отвечает на вопросы. Не лавочка, конечно, а тот, кто на лавочке, Елена Викторовна, учительница, мать Воронка.

— Когда человек на Марс полетит?

— Почему в Америке неграм плохо?

— Кто такие абстракционисты?

Лева — весь внимание. Интересно, что скажет Елена Викторовна?

— Каждому из нас дан язык. Некоторым (взгляд на Воронка, который шепчется с Лялькой), кажется, зря. И каждый, если он грамотный, может выразить свою мысль так, что его поймут другие.

У искусства тоже есть язык. На этом языке с нами разговаривают художники. Плохо, когда язык художника нам непонятен. Ведь искусство — это что? Это природа, люди, вещи. Но не просто природа, люди и вещи. А все это такое, что или любишь, или ненавидишь, чем восхищаешься или что презираешь. У чего учишься, чему подражаешь или что отрицаешь. Так или иначе, но любое произведение искусства, если оно настоящее, никого не оставляет равнодушным. В этом его сила. Значит, художник кто? — По старой учительской привычке перебила свою речь вопросом Елена Викторовна. — Учитель жизни. Ну а... — Взгляд Елены Викторовны упал на Мишку-толстого. — Миша, — спросила она, — тебе нравится смотреть на поломанные часы?

— Мне? — Мишка-толстый залился краской, но не растерялся. — Жалко... смотреть... — сказал он.

— Вот и мне было жалко... там... в «комнате смеха»...

Сказано это было вполне серьезно, но все слушавшие Елену Викторовну, вспомнив «комнату смеха», расхохотались. В отличие от учительницы, произведения «русского абстракциониста В. В. Сапожникова» вызывали у них совсем противоположные чувства. Однако, интересно, с какой стати Елена Викторовна прониклась к ним вдруг чувством жалости? Кто-то не удержался и задал ей этот вопрос.

— Причина одна, — сказала Елена Викторовна, — что у меня, что у Миши. Ему было жаль поломанных часов, а мне было жаль поломанного искусства. А еще поломанного человека...

— Учителя жизни! — съехидничал кто-то, но Елену Викторовну, закаленную в словесных поединках с хитрецами всех прошедших через ее руки классов зарецкой школы, трудно было сбить с панталыку.

— Мастера-ломастера! — сказала она и вздохнула.

Странно, Лева совсем не слышит голоса Елены Викторовны. Кажется, сидит кто-то рядом — добрый, умный — и мыслит вслух. Мысли эти, простые и ясные, таинственным образом проникают в Левину голову и становятся его, Левиными, мыслями. И вот что удивительно, он, который терпеть не может, когда ему что-нибудь внушают, на этот раз ничего против этого не имеет. Может быть, у Елены Викторовны голос такой «внушительный»? И это он заставляет его покоряться и воспринимать чужие мысли, как свои? Кто его знает... Ни ветер, лениво шевелящий его волосы, ни звезды, проклюнувшиеся на небе, ни улица, зардевшаяся огоньками окон, не дают ответа.

Лева выбирается из толпы и бредет домой. Постепенно стихают уличные звуки: голоса, песни, скрип калиток. Кое-где в окнах, отпылав, гаснут электрические солнца. Отшумев, ложится спать Ленинская улица.

Последнее, что видит Лева, перед тем как войти в дом, — радуга. Надо же: радуга в ночном небе! Видимо, где-то в стороне косит дождь, и луна, соперничая с солнцем, показывает земле фокус, то гася, то вновь зажигая павлиний хвост радуги. Лева машинально пересчитывает краски. У небесного чуда — семь цветов.