— Борька! — не своим голосом закричала мама, и мы все трое бросились на огонь.

На пороге курятника нас встретил Борька.

— Нигде не горит, — сказал он.

— И не надо, — сказала мама, обнимая сына.

— А это что? — строго спросил папа. — Это по какому случаю иллюминация?

— Это не... — Борька запнулся. — Это электрический фонарик.

— Вижу, — сказал папа. — А для чего горит здесь это светило?

— Для опыта, — сказал Борька. — Чтобы цыплята скорее росли.

Борькин папа был агроном, и он, в конце концов, догадался, в чем дело. Борька хотел удлинить световой день. Так делают, когда выращивают рассаду. Зажигают электрическую лампу, и рассада, решив, что до ночи еще далеко, продолжает расти как ни в чем не бывало. Об этом Борька мог где-нибудь прочитать или от кого-нибудь услышать. Ведь он жил в совхозе.

А чем цыплята хуже рассады? Их тоже можно обмануть, подсунув вместо настоящего солнца искусственное.

Борька так и сделал. Добился он немногого: лишил сна цыплят, себя, папу, маму и меня. Лишенный сна, Борькин папа рассердился и отобрал у моего приятеля электрический фонарик. Поэтому Борьке не удалось довести опыт до конца и преждевременно вырастить или уморить цыплят.

Но и без искусственного солнца Борькины цыплята не теряли времени даром. Они росли и с каждым днем кричали все громче и громче.

По утрам Борькины цыплята оглушали нас. Увы они все принадлежали к петушиному племени, и с этим приходилось считаться.

Мы просыпались, чертыхались, переворачивались на другой бок и засыпали снова.

Однажды я проснулся оттого, что цыплята молчали. Так бывает. До того привыкаешь спать по соседству с источником каких-нибудь звуков, что стоит им прекратиться — и теряешь сон.

Что случилось с цыплятами? Я хотел спросить об этом Борьку, но его в комнате не было. Еще одна странность. Борька никогда так рано не вставал. Тем более в каникулы.

«Борьки нет. Цыплят нет. Что из этого следует? — спросил я у себя. — Из этого следует, что Борька понес цыплят в школу».

Тут я увидел, что ящик письменного стола, в котором мы с Борькой хранили наши общие и личные сокровища, приоткрыт. Я подошел и заглянул внутрь. Общие и личные сокровища, как-то: батарейки для электрического фонарика, папиросы, запонки, лезвия для бритья, почтовые марки, булыжник, похожий на голову детеныша ископаемого мамонта, щупальца перекати-поля, кукурузный початок, куски провода всех цветов и размеров, шестеренки, гайки, шарикоподшипники, часовые пружины, голубиные перья, штепсельные вилки, изоляторы, стреляные гильзы, самопишущие ручки — были на месте. Что в этом драгоценном хаосе принадлежало мне, что — Борьке, разобрать было невозможно. Я и не пытался.

«Кажется, все в порядке», — подумал я, перебрав глазами все, что лежало в ящике.

Но «кажется» не то слово, на которое можно положиться. Я, например, совершенно точно знаю, что его придумали ленивцы. Чтобы оправдать собственную беззаботность.

Я снова вернулся к ящику и не нашел в нем самого драгоценного Борькиного сокровища: конверта с «Орленком».

В кавычках, в кавычках! Поэтому все мальчишки и все девчонки, читающие этот рассказ, сразу поймут, о каком «Орленке» идет речь. О велосипеде! Правда, сейчас же возникает второй вопрос: как «Орленок» попал в конверт? Ведь даже самый маленький велосипед нельзя туда засунуть. А его никто и не засовывал. В конверте лежали деньги. Ровно столько, сколько стоит «Орленок».

У конверта была своя история. Когда Борьке исполнилось семь лет, я решил подарить ему велосипед. Привел в магазин и сказал:

— Выбирай.

С таким же успехом я мог посоветовать своему приятелю выдернуть перо из хвоста жар-птицы. В наши места они никогда не залетали. Оказалось, что и «Орленок» в наших местах такая же редкостная птица. Во всяком случае, в магазине детских велосипедов не оказалось.

— Ждем, — сказал заведующий рабочим кооперативом Семен Семенович. — С года на год ждем.

Он был человеком справедливым и не сказал «со дня на день». Но все равно это нас утешило. Я положил деньги в конверт и сказал Борьке:

— Считай, что велосипед у тебя в конверте.

И вот этот конверт исчез.

«Борьки нет. Конверта нет. Что из этого следует? — спросил я у себя. — Из этого следует, что Борька поехал в город за велосипедом. Тогда почему молчат цыплята?»

Я вышел из дому и подошел к сараю. На двери висел замок, похожий на железную лягушку. Ключа у меня не было. Его Борька носил с собой. Зато у меня был гвоздь. В отличие от ключа, который подходил только к одному замку, гвоздь мог открывать все замки подряд.

Я сунул гвоздь в замочную скважину, и «лягушка», не сопротивляясь, разжала железные лапки.

Я вошел в сарай и засветил фонарик. Цыплят нигде не было. Зато весь пол был усеян нежным снежком. Это был цыплячий снежок. Точнее, цыплячий пух и перо.

Я сразу догадался, что произошло ночью в курятнике. Цыплятами кто-то полакомился. Лисица или хорь. Теперь это не имело значения. Установив личность палача, я не мог вернуть жизнь его жертвам.

Представив, как все это огорчит Борьку, я задумался.

Во-первых, решил я, надо замести следы преступления. Во-вторых, рассказать о случившемся Борькиным родителям. В-третьих, сходить к директору совхоза, черноусому Марку Ивановичу, и попросить, чтобы мне продали на птицеферме пять цыплят.

Во-первых, во-вторых, в-третьих... Сосчитать было легче, чем сделать. Но недаром говорится: кто торопится не спеша, тот все успевает.

И я все успел: замел следы, поговорил с Борькиными родителями, заселил курятник.

Можешь возвращаться, Борька! Ты никогда не узнаешь о страшной трагедии, разыгравшейся ночью в сарае.

Я ушел по делам и вернулся к обеду. Борька был дома. Один. Без велосипеда. Значит, не купил. Беда никогда не ходит одна, а все в паре. Хорошо, что хоть о второй беде Борьке ничего не известно.

Борька рылся в ящике с сокровищами.

— Что ты ищешь? — спросил я.

— Безмен, — сказал Борька, — хочу взвесить цыплят.

Я сразу понял, какая опасность мне грозит. Борька ежедневно взвешивал цыплят. Он знает, сколько они весили вчера. И, если мои цыплята здорово отличаются по весу от Борькиных, он сразу заподозрит неладное.

— Ты еще не был в сарае? — с надеждой спросил я.

— Был, — ответил Борька. — Но там темно.

— Пошли вдвоем, — сказал я, решив придумать что-нибудь на месте.

— Фонарик с собой? — спросил Борька.

Бедняга! Папа до сих пор не вернул ему фонарик.

— С собой, — сказал я.

Мы разыскали безмен и пошли.

— Свети, — сказал Борька, сняв замок и приоткрыв дверь.

Я засветил фонарик и — потерял дар речи. У моих ног шмыгнула целая орава цыплят. Их было больше пяти. Значительно больше: раз, два... пять... семь... десять!

Откуда же они взялись? Я навел фонарик на Борьку. У Борьки был вид человека, проглотившего силосную башню. Проглотил и удивляется, как она в нем поместилась. Неужели догадается? На всякий случай, я постарался остаться в тени.

Но Борька ни о чем не догадался. Его мысли были заняты другим.

— Свети! — крикнул он и полез в угол сарая. — Так и есть, приблудные!

Его голос звучал торжественно, как горн, зовущий на обед. Я догадался: Борька нашел дыру, через которую, по его мнению, могли забраться в сарай чужие цыплята.

— Что будем делать? — спросил я.

— Искать, — ответил Борька и, развивая свою мысль, добавил: — По соседям походить надо.

Мы походили по соседям, но безуспешно. Никто из них, как мы ни бились, не сознался в пропаже цыплят.

Так это и осталось тайной. Для Борьки, конечно.

Как-то, накануне отъезда из совхоза, я заглянул в ящик с сокровищами: «Конверт с велосипедом» был тут. Я из любопытства пересчитал деньги. Не хватало ровно столько, сколько стоили пять цыплят на колхозном рынке.

Я сунул в конверт недостающую сумму и положил его на прежнее место. Не знаю, что Борька об этом подумал...

Утром я уехал из совхоза, так и не попрощавшись со своим приятелем. Уехал, не зная, скоро ли вернусь сюда и каким застану Борьку. «Ничего, — подумал я, — добрый посев дает хорошие всходы. Борька еще покажет себя».