— Да, точно… — я начал припоминать.

Павел не был учеником Христа, напротив, он был ярым гонителем Его последователей. На пути в Дамаск, куда он направлялся, чтобы уничтожить скрывшихся там христиан, ему якобы было видение. Павлу явился Христос, и тот раскаялся. Но было ли это на самом деле? Не выдумал ли Павел эту легенду? А может быть, кто-нибудь выдумал ее за Павла?!

Я инстинктивно поежился.

— Рабин открыто называет Павла самозванцем и считает его агентом тайной национальной политики Рима, — услышал я в телефонной трубке.

— Подожди, Дик, а зачем Константину был нужен весь этот маскарад?

— Если бы ты меня спросил, я бы сказал — централизация власти. Религия — это ведь что? Это прежде всего идеология. Единой империи Константина была нужна единая идеология. То, что творилось в это время в Римской империи, это же что-то страшное! Бесчисленные, разросшиеся культы античных богов, присоединившиеся к ним культы народов, завоеванных Римом, иудеи, христиане, если таковые были. Черт ногу сломит! Это разрывало государство на части.

— Понятно…

— Но Рабин дает совершенно иной ответ на твой вопрос, — уверенно заявил Дик.

— Другой?! — у меня голова пошла кругом.

— Истинные причины «чудовищного подлога», как утверждает доктор Рабин, таятся намного глубже. По его мнению, есть только две веры — в единого Бога и язычество.

— Господи, Дик! Какая разница?! Люди бывают верующими и атеистами. А кто из верующих в кого верит, разве это имеет значение?! Просто разные традиции — не более того.

— Ну, это ты так думаешь, — возразил Дик. — А Рабин уверен в обратном. Единый Бог — сила, противопоставленная всему миру. Она ничем не ограничена, понимаешь? Абсолютна! БОГ! А любой языческий бог — только часть целого и ограничен в своих возможностях, он как бы от этого мира. Поэтому Рабин и говорит: есть вера от Неба, есть вера от Земли.

— Хорошо, — понял я. — А Константин здесь при чем?…

— Константин, как считает Рабин, «украл» у евреев Бога.

— Чушь какая! — я даже разозлился. — Как он мог украсть у евреев Бога, тем более такого, о каком ты говоришь?!

— Он пресек ветвь Давида, — объяснил Дик, — ветвь рода, через который Бог говорил со своим избранным народом. Понимаешь? И не только пресек, но и украл. Благодаря Константину Иисус Христос — наследник Авраама и Давида — стал главным Богом в огромном языческом пантеоне христианства…

— Христианство — это язычество?! — я чуть с ума не сошел, услышав это. — Бред!

— Самое натуральное! — уверенно ответил Дик. — По крайней мере, так этот Рабин считает. Но ведь у него есть масса доказательств! Да, Константин крестил языческий мир, но молятся в его Церкви не Господу Богу, а изображениям — иконам, «святым ликам». То есть по сути — идолам! Христа воспевают как великую языческую жертву, даже «агнцем» называют. Причащаются «кровью и плотью», как в языческих ритуалах. Исповедаются, словно Бог всего не видит и не знает, а поэтому надо Ему в чем-то «признаваться». Причем не Богу даже исповедаются, а служителям культа. В общем, ничего от монотеизма, сплошное язычество. Даже спасения ищут не в соблюдении Законов Божьих, а в мощах, чудотворных иконах и святых предметах — Плащанице, Святом Копье, Святых Гвоздях, Древе Креста, Чаше Грааля и так далее.

— Ты преувеличиваешь, Дик! Бог-то у христиан все равно один!

— Во-первых, не я. Я просто пересказываю тебе книгу Рабина, — прервал меня Дик. — А во-вторых, не один.

— Как «не один»?! — я вообще перестал что-либо понимать.

— Я думаю, герцог не позаботится о вашем приеме, — сказал мессере Леонардо, когда они с Макиавелли спустились во двор замка. — Поэтому, если вы не возражаете, я приму эти хлопоты на себя, — да Винчи повернулся и позвал: — Андре!

К ним тут же подбежал высокий белокурый юноша в щегольском наряде из алого бархата и розового шелка. Грегорио — слуга Макиавелли — с завистью уставился на туфли Андре с затейливыми серебряными пряжками. Сам Макиавелли отметил великолепное сложение юноши, отменную, почти молочную белизну его лица и яркость пухлых влажных губ.

— Вы знакомы с моим учеником Андре Салаи? — спросил Леонардо у Макиавелли.

— Да, — кивнул секретарь. — Я видел его в вашей свите, на балу в палаццо Веккьо.

— Салаино, — обратился да Винчи к юноше, — пожалуйста, распорядись, чтобы лошадей приняли в конюшню герцога, дали им воды и корма. Идемте, мессере Никколо. Постараемся найти ночлег для вас и епископа. Ваши солдаты, я думаю, устроятся где-нибудь сами.

— Вы наш ангел-хранитель, мессере Леонардо, — печально улыбнулся Макиавелли. — Не знаю, сможем ли мы когда-нибудь отплатить вам за доброту.

Салаино позвал кого-то из охраны герцога, и они увели лошадей в конюшню.

Отыскать же в замке свободные комнаты для гостей оказалось куда сложнее. Несчастный Гвидобальдо, законный владелец замка, жил скромно. Его покои занял Чезаре, покои мадонны Монтефельтро предоставили Леонардо и его ученикам. Прочие пригодные для жизни помещения были отданы командирам. Солдаты разместились во дворе, хозяйственных постройках и даже на кухне.

— Что ж, если вас не смутит теснота, я могу предложить разместиться у меня, — предложил да Винчи. — А епископ займет комнату Салаино. Думаю, Андре будет рад уступить свою кровать его благочестию.

Леонардо Макиавелли предложил лучшее место в своих покоях, а его слуге Грегорио — удобный диван у двери.

Секретарь наблюдал за хлопотами мессере Леонардо и не уставал удивляться этому странному человеку. Расходы мэтра да Винчи были чрезвычайно высоки. Он постоянно тратился на какие-то личные сумасбродные изобретения вроде летательной машины и к тому же не брал платы со своих учеников. Наоборот — кормил, одевал и обучал их за свой счет. Помимо этого, мессере Леонардо прославился своей любовью к комфорту и роскоши. К делам и поступкам того, кто был в состоянии все это оплачивать, он относился равнодушно. Медичи, Сфорца, король Людовик XII, Борджиа — какая разница? Все приходили к власти одинаково, убивая своих врагов и выставляя их головы на всеобщее обозрение.

Когда подали ужин, настроение у секретаря Совета десяти чуть улучшилось. Макиавелли налил себе вина и положил на тарелку большой ломоть ветчины. Заметив, что да Винчи ест только хлеб и фрукты, удивился:

— Вы не голодны?

— Я не ем мясо, — коротко пояснил Леонардо.

Макиавелли был наслышан об этой странности мессере да Винчи, но расспрашивать не стал.

Выпив вина, согревшись и расслабившись, секретарь удобно устроился в кресле. Его подозрительность в отношении Леонардо почти прошла, но все же не до конца.

Мессере Леонардо непостижимым образом удавалось находиться и в самой гуще событий, и одновременно в стороне от них. В нем была загадка. Неуловимая, непостижимая тайна, которая манила и в то же время пугала. Макиавелли никак не мог понять, кто прячется за этим красивым лицом, за этой странной, трепещущей, как плавник золотой рыбки, полуулыбкой. Кто он — ангел или демон, — мессере Леонардо? Можно ли ему довериться? Или следует бежать как можно дальше от его гипнотически ласкового взгляда и тихого, прекрасного голоса? Вчера днем в Фаэцце секретарь неожиданно понял, почему он так боится мэтра да Винчи. Ему вдруг стало страшно, что этот красивый, гениальный, огромный человек незаметно очарует его и растворит в себе, поглотит полностью и без остатка, как сделал со всеми своими учениками. Они ведь не люди более, а лишь его тени — восхищенные, околдованные, слепо идущие за своим учителем.

— Мне хотелось бы спросить кое о чем, — осторожно начал Макиавелли, — если вы не пожелаете отвечать, я пойму.