— После XV века нет никаких сведений о тайном иудейском правительстве, — ответил гость.

— Но это письмо! — возмутился журналист. — Здесь же черным по белому написано! Иудеям приказано раствориться в среде христиан, спрятаться, укрыться. Так что отсутствие каких-либо свидетельств об иудейском правительстве только подтверждает правоту этого тезиса — всемирный еврейский заговор не выдумка!

В радиоэфире воцарилась тишина. Секунда, две, три… Небольшое время по нашим меркам, но для радиоэфира — это вечность! Те двое, по ту сторону моего радиоприемника, кажется, смотрели друг другу в глаза и ждали, кто же начнет говорить первым.

— Это письмо, — раздался из динамиков голос гостя, — говорит только об одном. Оно говорит о том, как мой народ относится к Тому, Кто повелевает миром, к Тому, Кто вершит Рок, к Тому, Чье имя священная тайна. Он говорит и сейчас, Он с нами.

— Я прощу прощения, — интервьюер схватился за эту фразу, как голодная собака за брошенную ей кость. — Правильно ли я понял ваши слова? Вы хотите сказать, что Бог воплощен? Что значит, что Он жив?! Он ходит по улицам, ест человеческую пищу и разговаривает с людьми?!

— Он жив.

— Но об этом знают только избранные?! — продолжал журналист, не сбавляя темпа. — Это Бог избранных? Бог единиц? Бог тех, кто правит миром?!

— Это вы сказали, — тихо ответил гость программы и замолчал.

— Что ж, наше эфирное время подошло к концу. Я, Майкл Трейд, вынужден проститься с вами, уважаемые радиослушатели. Напомню, что на протяжении всего прошедшего часа я беседовал с автором книги «Имя Бога», доктором философии — господином Рабином. Спасибо за внимание! До следующих встреч!

Услышав имя доктора философии Рабина, я вздрогнул и случайным движением нажал на гудок. Тут же машины впереди моего «Porsche» тронулись, словно и не было никакой пробки.

— Дана, привет! — поздоровался я, войдя в офис. — Этот плакат давно повесили?

Я показал рукой на огромный билборд, который хорошо виднелся из окна моей приемной.

— Какой плакат? — удивилась Дана и выглянула в окно. — А-а-а… Этот? С книгой доктора Рабина?

— Да, черт бы меня побрал! Этот! С книгой доктора Рабина!

Меня затрясло. Уже третий раз за это утро я «случайно» встречаюсь с доктором философии Рабином. Сначала мне позвонили по телефону и пригласили на его лекцию о Приорате Сиона, потом я услышал интервью по радио, в котором его расспрашивали о каком-то «еврейском заговоре», а теперь вот — огромный плакат, рекламирующий книгу этого доктора — «Имя Бога», глядит прямо в окна моего офиса!

— Не знаю… — недоуменно протянула Дана. — Обычно же их ночью расклеивают.

— Так вот я и спрашиваю — этой ночью? Прошлой?! Три дня назад?!!

— Не знаю… — Дана лишь недоуменно хлопала глазами.

— Тьфу!

Я выругался и прошел в кабинет. Бросил портфель на стол, сел за компьютер, поерзал мышкой по коврику, экран приветливо щелкнул. Сейчас я сосредоточусь, займусь делом, и наваждение исчезнет. Пройдет, словно и не было ничего.

Завтра самая важная сделка в моей жизни. Я нашел компаньона для потенциально необычайно успешной авантюры — Дональда Сакса. Слияние наших капиталов позволит выкупить контрольный пакет акций одного значимого в своем сегменте бренда.

Загрузка интернет-эксплоуэра, как и обычно, началась с появления рекламного баннера. И я бы не обратил на него ни малейшего внимания, если бы… Если бы это не был баннер, рекламирующий книгу доктора философии Рабина — «Имя Бога»!

Я машинально посмотрел в окно, потом на экран монитора, потом снова в окно. «Имя Бога»!

Нет, это просто смешно! Этого не может быть! Какая дурацкая цепь случайностей!

У меня началась смеховая истерика. Господи, да какой же у них рекламный бюджет?! Такое ощущение, что они не Рабина рекламируют, а Гарри Поттера! «Имя Бога»! «Имя Бога — Гарри Поттер!» — неплохой слоган, надо будет сделать им коммерческое предложение!

Я смеялся надрывно — глоткой, диафрагмой, гримасой лицевых мускулов. Но мне было не смешно, совсем не смешно. Смеялось мое тело, но мой дух застыл в ужасе. Меня пугали эти бесконечные совпадения, мысли, предчувствия. Они вызывали во мне дикий животный страх. Но я гнал, гнал его от себя.

«Это Бог избранных? Бог единиц? Бог тех, кто правит миром?!» — вспомнил я вопросы журналиста, и мне стало совсем дурно.

Для того чтобы я окончательно счел себя сумасшедшим, мне не хватало самой малости. Сейчас дверь отворится, войдет доктор философии Рабин собственной персоной, и тогда — все.

Дверь отворилась. Я вздрогнул. На пороге появилась Дана.

— Совсем забыла, вам посылка, — сказала она, протягивая мне желтый пакет.

Меня передернуло. Я принял посылку и положил ее перед собой.

— Спасибо, Дана. Можешь идти.

Дана странно посмотрела на меня, но ничего не сказала и вышла.

Большой конверт был оформлен с исключительным изяществом. Оберточная бумага — словно пергамент, покрытый вязью. Впрочем, нет, не вязью. Это рука Леонардо да Винчи. Очень характерный подчерк, и даже какие-то элементы рисунка.

И еще марка с портретом Леонардо — красивое тонкое лицо, длинные золотистые кудри, берет с брошью, отделанный мехом бархатный костюм. Чуть искоса он смотрит на зрителя — то ли бросает последний взгляд, перед тем как отвернуться и исчезнуть, то ли, напротив, приглашает следовать за ним.

Что бы это могло быть?

Я аккуратно надрезал пакет. Еще, еще. Книга. Вытягиваю ее из пакета.

«Имя Бога».

Чезаре Борджиа стоял над картой. Макиавелли невольно им залюбовался. Светлая бородка, густые пшеничные волосы. Бледное утонченное лицо с плавными ангельскими чертами. Черные как уголь глаза, в которых невозможно разглядеть зрачок, от чего они выглядели почти мистически. Черный костюм без украшений облегал сильное, гибкое, закаленное в многочисленных сражениях тело будущего, в этом можно не сомневаться, единовластного хозяина Италии. Секретарь быстро подсчитал, что сейчас Борджиа двадцать пять или двадцать шесть лет. Тяжелая золотая цепь с орденом архангела Михаила — знак гонфолоньера Святой Церкви — тускло поблескивал на его широкой груди. Ради этой цепи двадцатилетний Чезаре убил родного брата, герцога Гандиа.

Рядом с Борджиа стоял бывший хозяин Флоренции — старший сын Лоренцо Великолепного Пьетро Медичи. От своих родственников он получил прозвище «Злосчастный». Бывшие подданные прозвали его еще хуже — «Безмозглый», что, впрочем, стало следствием не столько бесстрастной оценки недостатков старшего сына Медичи, сколько проявлением предвзятого отношения к нему флорентийцев. Пьетро что-то тихо объяснял герцогу.

В глубине зала, у камина, Макиавелли заметил младшего брата Медичи — Джулиано. Он сидел в кресле, отрешенно глядел на огонь и перебирал четки.

Борджиа удивленно посмотрел на вошедших послов.

— Приветствуем тебя, Цезарь! — полушутливо обратился к нему епископ Содерини, вскинув руку в римском приветствии. — Не так-то просто было до тебя добраться. Здравствуй, Чезаре!

Епископ тепло улыбнулся и раскинул руки, будто встретил родного сына.

Борджиа ответил сдержанным кивком.

Пьетро нахмурился. Он ожидал, что флорентийцы так или иначе попытаются встретиться с Чезаре. Но увидеть епископа в Монтефельтро одного, без всякой охраны… Тщедушный секретарь не в счет. Все это по меньшей мере странно. Выглядит как отчаянная храбрость, хотя больше похоже на отчаянную глупость. Однако искушенный в политике Пьетро Медичи прекрасно знал, что Содерини — человек неглупый и осторожный. Его поступок поставил Медичи в тупик.

Пьетро подошел к Джулиано.

— Они что-то задумали, — сказал он вполголоса брату.