— Там разберёмся… — неопределенно пробурчал Гена, исподлобья глядя на Лену. — Петрунин! Давай, загружай всех в машину.

— И её тоже? — спросил Петрунин.

— Её в первую очередь… — хмыкнул Гена.

— А чем она лучше этих?! — снова загалдели бабы. — Распустились, ни стыда ни совести! Таких в первую очередь надо из Москвы гнать!

— Я ничего не сделала, — пролепетала Лена. — Я только подошла для мужа сигарет купить! У меня поезд домой сегодня вечером… ну, пожалуйста, — заплакала она, когда её за руки потащили к милицейскому «газику»; милиционеры остановились и снова вопросительно посмотрели на своего начальника.

— Что смотрите? — прикрикнул он на них. — Только время теряем на эти сопли и вопли!

Толпа, было примолкшая, одобрительно встретила эти слова.

— Правильно! Вот молодец… А то позволяют себе.

— Что вы за люди! — качал головой, садясь сам в машину, Гасан. — Она тут совсем ни при чем. Она мужу сигареты у меня покупает, она правду сказала.

— Полюбовницу пожалел! Ишь, молоденькую ему подавай! Небось за деньги ему, чёрту старому, даёт!

Гасан даже остановился, высунул голову из автомобиля, куда уже влез, и поискал взглядом выкрикнувшую это женщину.

— Сама ты ведьма! — сказал он. — Она мне в дочки годится. А такая, как ты, никому и задаром не нужна!

На что толпа ответила негодующим ревом и угрожающе двинулась к «газику», но дверца закрылась, и машина, взревев, увезла задержанных.

…Лену вызвали последней, уже поздно вечером. Когда она вошла в помещение, то увидела там тех же самых парней, что привезли ее сюда.

Это была большая комната с топчанами для отдыха и без окон. На столе стояли пустые бутылки, стаканы и остатки еды — куски хлеба, открытые консервные банки с отогнутыми крышками. Милиционеры в расстегнутых куртках сидели развалясь и курили. Накурено было так, что у нее сразу начало резать глаза.

Старший, она вспомнила: его звали Гена, откровенно разглядывал её с головы до ног, щурясь то ли от дыма, то ли стараясь рассмотреть получше.

Она мелко дрожала от холода и старалась не встречаться с ним взглядом. Он налил ей водки.

— Выпей. Согреешься. Да не дрожи ты так! Не съедим, не бойсь…

Она продолжала дрожать, просто тряслась, мотая головой.

— Мне надо позвонить… — произнесла она сдав ленным голосом.

— Кому? — спросил он, сам выпив из стакана, предназначенного для нее. Выпил залпом; когда поставил стакан на стол, стало видно, как сразу покраснели у него глаза.

— Мужу… — чуть слышно сказала она. И добавила чуть громче: — Он за билетами ездил, мы сегодня уехать должны, а где я — не знает.

— И что ты ему скажешь? — пьяно щурился Гена. — Про то, как с азерами сблядовалась? Водку с ними при всех пила? И людей не постеснялась! Сама-то русская?

— Я водку с ними не пила, — тихо сказала она, по-прежнему не поднимая глаз.

Они рассмеялись.

— Это ты нам рассказываешь? — усмехнулся Гена. — А если мы ему всё расскажем? И ещё свидетелей пригласим? Их там много было. Если ещё помнишь.

— Я не пила… — снова заплакала Лена.

— Но с нами-то выпьешь? — спросил он тихо. — Мы мужу ничего не расскажем, а?

Остальные нервно рассмеялись. Похоже, почувствовав её беззащитность, они начали возбуждаться всё сильнее и сильнее.

— Обидно нам, понимаешь? С чурками пьёшь, чуркам даёшь, а нам, русским ребятам, отказываешь!

Она впервые посмотрела на него, удивленно приоткрыв рот: Он невольно залюбовался ею, глядя на омытое слезами, порозовевшее и похорошевшее ещё больше лицо.

— У меня ничего с ними не было, — пролепетала она. — Я их не знаю! Этот… дядя Гасан меня угостил за знакомство.

Старший стал рыться в бумагах, неряшливо разбросанных на соседнем столе, потом махнул рукой.

— Вот он говорит, будто тебя они знают уже давно, и преимущественно с интимной стороны. Вот если твоему мужу это показать, как ты думаешь, ему это понравится? Не слышу!

Она не отвечала. Только вытирала слезы, безмолвно катившиеся по щекам. Она уже понимала, что ее ждет.

— Пожалуйста! — сказала она. — Отпустите меня.

— Ладно, Ген, кончай! — негромко сказал самый молодой из присутствующих.

Тот резко обернулся.

— Ты, что ли, Серега? Вот и будешь последним. А я начну. Жалелыцик… Слыхал, что люди говорят о таких? Кого тут жалеть? Посмотри на нее! Сейчас самый сок. Через год смотреть не захочешь. Вот чурки и пользуются… А мы дураки, русские, ушами хлопаем. На вот… — он полез в задний карман и вытащил портмоне, — купи несколько пачек. Вдруг заразная… От этих азеров запросто можно подхватить… Да не реви! Что? Очень мужа любишь?

Она поспешно кивнула, услышав в его словах что-то вроде сочувствия, и с надеждой посмотрела на него.

— А ты ему не говори. И мы не расскажем, как ты с чурками путалась… На, выпей! Легче пойдет; Нас всего-то пятеро. Ну, может, ещё ребята подойдут.

Застонав, она осела, как будто платье с плечиков, на пол.

— А ты чего ждешь? — прикрикнул старший на Серёгу. — Иди куда сказал!

— Гена, может, не надо? — тихо сказал ещё один милиционер, самый старший по возрасту.

Серёга по-прежнему топтался на месте, стоя в дверях.

— Вы чего, в натуре? — взвился Гена. — Мы как ещё в Минводах договаривались? Уже забыли? Или все, или никто! Стёпа, это ты или не ты?

Переглянувшись, остальные вразнобой поддакнули или просто кивнули. Гена опустился перед Леной на колени, потрепал по щекам.

— Гляди, какая девка! У тебя была когда-нибудь такая? — Он повернулся к Серёге. — Не было! А у тебя, Стёпа, уже и не будет, — сказал он старшему по возрасту. — Попомнишь потом мои слова, пожалеешь. Ну, давай, ещё по стакану. Чтоб злее были! И ей вольем… Водки, водки, не хрена тут скалиться! Ты уйдешь когда-нибудь? — Он снова обернулся к Серёге. — Только время зря теряем… Постой… переоденься, пожалуй. Форму, говорю, сними. Оглох, что ли? Всё нормально будет, уж будьте покойны! Никому не скажет, не трясись! Побоится… Первый раз, что ли? Скажи, Петрунин! Помнишь эту, в Минводах окучивали, всем нарядом быстрого реагирования? Ну, эту, как ее, Маль-вину? После сама ко мне приходила и ещё просилась… А тоже замужем была.

Лена застонала, приоткрыла глаза, и он силой влил ей в рот стакан водки. И, не оглядываясь, протянул руку со стаканом назад, к сидевшим за столом.

— Ещё налей! Только быстро…

Она закашлялась, захлебываясь, он обнял её, стал осторожно приподнимать с табуретки.

— Ничего. Ничего… расслабься. Не дёргайся только. И по-хорошему… И никто ничего не узнает. Вот так… А ты боялась.

От водки вдруг стало горячо внутри, всё куда-то поехало — и комната, и противный Гена, который зачем-то нагнулся над ней; она вздрогнула, почувствовав между ног его холодную руку, и заплакала.

— Не надо, дяденька, — тихо попросила она, как маленькая.

— Чего не надо, чего не надо, — бормотал он, умело делая своё дело. — А вдруг тебе понравится, откуда ты знаешь?.. А ну, Серёга, подержи-ка девочке головку… вот так… Ты как больше любишь-то? Спереди, сзади?

Если делать вид, что все это не с тобой, а с кем-то другим, то все, наверно, будет не таким ужасным, подумала Лена, когда этот страшный Гена начал расстегивать свои форменные брюки прямо перед ее лицом. Боженька, ну если ты есть! Ну сделай, чтобы ничего этого не было! Чтобы все кончилось — ну как во сне: летишь в пропасть, летишь, а сама — даже во сне — знаешь, что это всего лишь сон, что это не по правде…

Но нет, ничего, ничего уж по-другому не будет, с какой-то предсмертной безнадежностью поняла она, когда Гена навалился на нее своей тяжестью и ее вдруг пронзила острая режущая боль там, внизу живота: ее словно перехваченная спазмом плоть не хотела внутрь никого, кроме Кости!

— А ну, расслабься, ты, сучка! — злобно приказал Гена и наотмашь, привычно ударил ее по лицу, и та же страшная боль снова заполнила все ее существо. И чтобы хоть немного утишить, ослабить её, она выгнулась навстречу насильнику, подалась к нему бедрами, и он сказал одобрительно: