— Да хрен ли ему какая-то овчарка — он же на медведя ходит, — гордо прокомментировал эту схватку хозяин лайки.

У хозяина была рожа, заплывшая нездоровым алкогольным жирком, и Каморин подумал, что вряд ли этот человек вообще способен куда-нибудь путешествовать, кроме как в сторону винного магазина — какие уж там медведи, какая охота, и привычное презрение к людям вновь колыхнулось в нем: надо же — у такого никчемного существа и такая собака. Да этот пёс стократ для мира ценней, чем его хозяин!

Между тем собак снова спустили друг на друга, и снова лайка тяпнула овчарку, и снова, успев увернуться от её зубов, отскочила в сторону на своих пружинистых лапах; овчарка все норовила ударить грудью, вцепиться в плечо, но лайка каждый раз легко, словно дразнясь, в самый последний момент уходила из-под удара, успевая полоснуть врага острыми белыми зубами. Из разорванного уха овчарки, из прокушенного плеча струилась кровь, невероятно возбуждая обеих собак, приводя их в исступление.

— Ишь как проштемпелевала! — довольно сказал кто-то из зрителей.

— Компостирует будь здоров! — гордо подхватил хозяин лайки. — Он у меня на медведя ходит. — И радостно обвел народ своими красными глазками; вид у него был такой, словно это он сам искусал овчарку; вся его побуревшая от регулярных возлияний рожа лучилась самодовольным блаженством — он сейчас был самым первым под крышей манежа, и никто не мог этого оспорить!

— Давай, Бой! — ликующе заорал он, и болельщики лайки радостно подхватили:

— Давай, Бой, поставь фашисту пистон!..

Какое-то время спустя судья дал отмашку и, работая своей палкой-остолом, помог хозяевам растащить упирающихся окровавленных псов в разные углы.

— Я думаю, тут всё ясно, — сказал судья. — Бой можно прекратить.

— И это всё? — искренне недоумевал Каморин, обернувшись к Ирине. — Из-за чего же столько шума? Запрещают, проводят тайно… И этот твой тоже — кровища, жуть, будешь доволен… Вот и все так в этой вашей Москве — одна видимость, один обман.

Она только пожала плечами, зябко кутаясь в свою шубейку. А события на площадке, между тем, развивались своим чередом.

— Нет, это почему же прекратить?! — громко возмутился хозяин лайки, и болельщики дружным ревом поддержали его.

— Не хрена! Сказано до конца — значит, до конца! За что деньги-то брали?!

Собак спустили снова. По заторможенности, вялости движений овчарки чувствовалось, что она совсем ослабла — от усталости, от ран… Лайка же, следуя своей охотничьей повадке, нашла на этот раз самый короткий и самый верный путь к победе. Едва спущенная хозяином, она в мощном прыжке коварно, сбоку ударила соперника грудью и тут же оседлала его, стремящегося устоять, сверху. Овчарка рухнула набок и, придавленная к земле, попыталась было вывернуться, но где там! Лишенный способности защищаться, пес только клацал в бессильной злобе зубами, в то время как лайка полосовала и полосовала клыками шкуру на его шее, неуклонно подбираясь к самому горлу.

— Ну что же ты, Ральф! — в отчаянии вздохнул хозяин на весь манеж, и толпа радостно загоготала, передразнивая:

— Ну что же ты, Ральф! Обхезался, паскуда немецкая! Дави его, Бой, дави, сибиряк.

Каморин вдруг поймал себя на том, что психоз азарта захватил и его тоже. А кровожадный патриотизм болельщиков заставил его даже хмыкнуть с веселым одобрением.

— Ничего представление, — полуобернулся он к Ирине, не в силах оторвать взгляд от остервенелой лайки. Овчарка уже судорожно сучила задними лапами в предсмертных конвульсиях. — Ошибся поначалу, извиняюсь. Не соврал твой Седов, захватывает. Не находишь?

— Я замёрзла, — сказала она, стараясь не смотреть на Каморина. — Может, пойдём?

Он бросил на нее мгновенный взгляд и отвернулся, ничего не ответив, только нашёл её руку и задержал в своей.

Несчастная овчарка хрипела предсмертным хрипом. Сейчас, сейчас все кончится. Рука Каморина в возбуждении до боли стиснула ее запястье.

— Гадость какая! — во всеуслышание сказала Ирина, выдёргивая свою руку. — Не могу больше, тошнит! Неужели ты, полковник милиции, не можешь остановить это безобразие? Ты только посмотри на эти рожи — они же все убийцы сейчас!.. Да прекратите же кто-нибудь этот ужас! — закричала она.

— Бабам, между прочим, тут вообще не место, — откликнулся кто-то, и все одобрительно загудели, включая дамочек.

— Ты бы воздержалась от истерик, — процедил сквозь зубы Каморин, не отрываясь от ринга. — На то они и бойцовые, эти собаки, чтобы драться до последнего издыхания. А пока живы — должны рвать, грызть, убивать — такое у них жизненное предназначение!..

— Глупости всё это, — не согласилась Ирина. — Выяснили, кто сильнее, и хватит…

И осеклась, увидев его тяжёлый презрительный взгляд.

— Во-первых, я никогда не говорю глупостей, заруби это себе на носу, если не хочешь поплатиться серьёзно. А во-вторых, стой и не мешай смотреть. Не хочешь — не смотри, а мне не мешай. И не вздумай свалить. Сходи в буфет, если он есть, в туалет, но чтобы меня дождалась. Понятно говорю?

Взгляд его был неприятен, подавлял волю, она понимала, что он угрожает, даже запугивает ее; ей и вправду стало страшно — в ее жизни, в которой, в общем-то, было все, никто еще с ней так не обращался. Но сдаваться вот так, сразу, было не в ее правилах. Ее ведь тоже не на помойке нашли!

— Но если вопрос так стоит — или я, или собаки, — может, я всё-таки пойду?

— Я же сказал, кажется: будь здесь и не мешай! — всё так же властно бросил он сквозь зубы, даже не удостоив её взглядом. Так что она даже обрадовалась, когда почувствовала, как его тяжелая рука хозяйски легла ей на плечо. «Ага! — торжествующе подумала она. — Все же боишься, что уйду, оскорблюсь от твоей дрессировки». Но уже в следующий миг честно сказала себе, что дело вовсе не в этом — просто ему захотелось облокотиться обо что-то, потому что так удобнее стоять. Стоять и знать, что она никуда не денется, как эта бедная овчарка с прокушенным горлом, которую двое мужиков утащили с ринга куда-то за ворота…

Жалко, конечно, было собаку, а в то же время Ирина вздохнула с облегчением — ведь это означало, что отвратительный бой, на который затащил ее Камо-рин, это ликование быдла по поводу убийства кончилось и можно наконец отсюда уйти. И потому сердце ее даже не екнуло, когда возле них остановился вдруг крепыш лет двадцати. А крепыш наклонился и спросил Каморина задушенным шепотом:

— Ставить будешь, командир?

— Ставить? А что, разве бой не кончился?

— Да ты что, командир, в натуре! Все только начинается, это вроде как разминка была. Ну чего? Полета за себя, полета за леди. У нас в хороший день до пятидесяти лимонов сорвать можно, чесслово!

— Я, может, и поставил бы, да только на кого? Я тут у вас первый раз, да и вообще — приезжий…

— О, мы приезжих любим! А что первый раз — так это даже хорошо. Новички всегда выигрывают, может, даже слышали про такой закон природы? Рассказываю, на кого ставить. Лайку, ну, этого, Боя, вы уже видели, верно? Знатная собачка. У нас олимпийский принцип — игра навылет. Победил — стыкайся дальше, ну, и так далее. А с кем будет Бой стыкаться — вон он, кобель, очереди ждет, видите?

Парень показал в сторону выгородки, за которой стоял франтоватый мужик, держащий на поводке невзрачного коренастого пса какого-то непривычного для глаза тигрового окраса. Приземистый, коротконогий зверь не произвел на Каморина особого впечатления, хотя даже ему, ничего не понимающему в собаках, сразу бросилось в глаза, что пёс обладает необыкновенной физической силой. Но вот рост… Овчарка была одного роста с Боем, и то оказалась под ним, а эту коротконожку он сразу под себя подомнет, придавит и загрызет сверху — Каморин вполне оценил этот боевой прием понравившейся ему лайки.

— Ну и что это за чудо? — спросил он малого.

Тот заглянул в бумажку.

— Кличка Стэнли. Пит-буль или американский стаффордширский терьер.

— Ладно, — сказал Каморин. — Из патриотических чувств ставлю на лайку… Не хочешь поставить? — повернулся он к Ирине. Та только дернула плечом, что должно было означать крайнюю степень возмущения его беспардонностью. — Ну вот, видишь, — засмеялся Каморин, протягивая малому деньги, — леди не хочет. Так что придется мне в одиночку поддерживать ваш противозаконный бизнес.