Они просто оставили нас там.

— Хотелось бы работать вместе, но с вами рискованно иметь дело, — сказала Мвади, подтягиваясь в открытое чрево грузовика.

— У нас в мыслях не было привести их к вам, — попыталась оправдаться Джен, чье почерневшее от копоти лицо избороздили дорожки слез. — Мы связались с ними, чтобы получить информацию.

— Но они вас переиграли.

— В следующий раз мы будем осторожнее, клянусь.

Уикерсхэм кивнула.

— Да уж, сделайте одолжение. Пурпурные головы будут за вами следить, ведь вы единственная ниточка, способная привести их к нам. И это делает вас непригодными для будущих операций.

— Но ты сама сказала, что мы в теме.

— Точно, и пурпурные головы тоже об этом знают. Если вы продолжите нас высматривать, то приведете их прямо к моему порогу.

— Но…

— Никаких но, Джен Джеймс. Просто забудь, что мы существуем. Как будто ничего не было. — Она улыбнулась. — Будь умницей, и я включу тебя в список адресатов.

Мвади топнула своим роликом по металлическому днищу машины, и грузовик, словно получив последнее повеление, двинулся вперед, громыхая, медленно обогнул черное пепелище и, выехав со двора, покатил по переулку.

Джен прошла несколько шагов следом, словно чтобы повторить свою просьбу, но так ничего и не сказала. Она стояла молча, пока грохот грузовика не сошел на нет, а когда все стихло, воззрилась на пожарище.

— Что-то должно было остаться.

— Что?

— Детали, фрагменты.

Скрипя зубами, она шагнула к краю пепелища; под ее ногами клубился пепел.

— Может быть, я смогу найти образчик ткани, петельку или хотя бы шнурок.

Я с трудом сдержал улыбку. Когда все обратилось в пепел, Джен вернулась к своему коньку: шнуркам.

Она опустилась на колени и принялась разгребать гарь руками, отворачиваясь от дымящего, еще пышущего жаром пластика.

— Джен.

— Мы могли бы даже найти здесь уцелевшую обувку. На пожарищах часто обнаруживают вещи, которые огонь почему-то не тронул…

Конец фразы потонул в кашле, вызванном едким дымом и ей же самой разворошенным, поднявшимся в воздух пеплом. Она схватилась руками за лицо, оставляя на щеках полосы сажи, а потом, отдышавшись, сплюнула что-то черное.

— Джен, у тебя крыша поехала?

Она подняла на меня глаза, явно удивляясь тому, почему я не рядом с ней.

— Что ты делаешь? — спросил я.

— А как по-твоему, что я делаю, а? Ищу эти чертовы туфли, вот что! Разве не этим мы занимались все это время?

Я покачал головой.

— Я искал Мэнди.

Джен развела почерневшими руками.

— Ну, так ведь с ней все обернулось наилучшим образом. Она, видимо, получит повышение. И теперь ты хочешь отказаться? Только потому, что так нам сказала Мвади Уикерсхэм?

Я вздохнул и ступил на пепелище, чувствуя жар под подошвами. Солнце уже зашло, и свет на дворе исходил главным образом из сердцевины пожарища. Я опустился на колени рядом с Джен.

— Может, хватит?

— Я ищу.

— Что? Туфли накрылись.

Она резко и сердито затрясла головой, как двенадцатилетняя девочка, которую заставляют переехать в Нью-Джерси. С таким видом, словно ответ не мог быть выражен в словах, и только законченный идиот мог думать, будто это возможно. Она искала утраченную крутизну, а это, пожалуй, то, что труднее всего найти.

— Джен, может быть, так будет лучше? — тихо сказала я.

— Лучше?

— Я что хочу сказать: неужели ты вправду хочешь работать на этих ребят? Вынашивать грандиозные планы джаммеров? Каждую минуту своей жизни думать о том, как изменить мир?

Она вскинула на меня вспыхнувшие глаза.

— Да, именно этого я и хочу.

— На самом деле?

— Это то, чего мы всегда хотели.

Она снова принялась копаться в золе: едкий, черный пепел поднялся в воздух, забиваясь в ноздри, и щипал глаза. Мне пришлось отвернуться.

— Я что имею в виду, Хантер, — чего на самом деле хочешь ты? Вернуться к тому, чтобы просматривать рекламу за деньги? Участвовать в фокус-опросах и обсуждать животрепещущую тему, когда вернутся в моду гетры? Перехватывать новейшие способы завязывать шнурки? Просто наблюдать, вместо того чтобы действовать?

— Я не просто наблюдаю.

— Просто. Ты фотографируешь, продаешь снимки, теоретизируешь и много читаешь. Но ты ничего не делаешь.

У меня глаза полезли на лоб.

— Я ничего не делаю?

А у меня как раз было такое чувство, будто очень даже делаю. Особенно в последние два дня, после того как встретился с Джен.

— Не делаешь. Ты наблюдаешь. Ты анализируешь. Ты следуешь. Это часть пирамиды, которая нравится тебе больше всего: быть наверху и смотреть вниз. Но ты боишься что-нибудь менять.

Я судорожно сглотнул, дым во рту ощущался вкусом подгоревшего тоста. Никаких возражений в голову не пришло, потому что она была права. Я следовал за ней сюда всю дорогу, шаг за шагом, и всякий раз, когда готов был отступиться, именно она делала следующий шаг. Как, собственно говоря, и принято у охотников за крутизной, я просто ухватился за инициативу и энергию Джен, за ее настойчивое стремление ко всему странному и пугающему.

И вот в итоге оказался неспособен даже на то, в чем вроде бы всегда был хорош, — наблюдать. Позорно проглядел то, что за нами следили, и допустил, чтобы шайка тупых пурпурных голов использовала Джен, оставив ее ни с чем.

Я вспомнил, как послал Мэнди фотку со шнурками — продал Джен с первой же нашей встречи. И кто я после этого, если не барахло? Ничего крутого во мне нет, это стало ясно еще сразу после отъезда из Миннесоты.

Я не имел отношения к джаммерам и не заслужил того, чтобы быть с Джен.

— Ладно. Убираюсь с твоей дороги. — Я встал.

— Хантер.

— Нет, я правда не хочу тебе мешать.

В жизни не слышал, чтобы мой голос был таким хриплым, и не чувствовал в желудке такого твердого кома.

Я потащился прочь и, прежде чем достиг переулка, услышал, как она снова копается в куче.

— Ты мыл руки?

— Да, я мыл руки.

Мой отец поднял глаза, в кои-то веки сочтя мой тон более тревожным, чем очередной устрашающий график.

— О, извини, конечно, ты мыл.

Победа. Эх, если бы я только мог улыбнуться. После стольких лет безуспешных попыток мне наконец удалось заговорить настоящим голосом робота. Невыразительным, бездушным, пустым. Я знал, что отец уже никогда не спросит меня, мыл ли я руки.

Моя злость на Джен и на себя остыла еще накануне вечером, по дороге домой, превратившись к тому времени, когда я лег в постель, во что-то твердое и холодное. Этим утром я чувствовал себя мертвецом.

Мама молча налила мне кофе.

После длинной паузы отец спросил:

— Трудный вечерок?

— Очень.

— А тебе идут такие волосы, — сказала мама с легким нажимом, благодаря чему эта фраза приобрела форму вопроса.

— Спасибо.

— И руки не выглядят сегодня такими пурпурными.

— Я бы так не сказал.

Вообще-то неприглядное отражение, увиденное мной в зеркале в ванной, показало, что краска поблекла, но только самую малость. При такой скорости обесцвечивания я как раз закончу колледж с нормальным цветом рук.

— Расскажи нам, что не так, Хантер? — попросила мама.

Я вздохнул. Наверное, они уже догадались, да и все равно я бы рассказал им, рано или поздно. Так может, лучше не держать это в себе?

— Джен.

— О Хантер, мне так жаль.

— Быстро, однако, — добавил отец, приложив к делу свой блистательный эмпирический ум.

— Да уж.

Мы с Джен повстречались в четверг днем. А что у нас сейчас? Воскресное утро.

Мама положила руку мне на руку.

— Не хочешь рассказать, что случилось?

Я пожал плечами, отвернулся, провертел в голове другие предложения и наконец сказал:

— Она смотрела сквозь меня.

— Смотрела сквозь тебя?