Саша присела на краешек кресла и вопросительно посмотрела на Ларина. «Легка на помине»… О чём говорили? — тёмными блестящими глазами она словно хотела проникнуть в душу Ларина. Но тот молчал. Усков тоже не произносил ни слова и загадочно ухмылялся. С минуту длилось это неловкое молчание.

— Вот, принесла результаты анализов, — сказала Саша. Напряжение исчезло. Она почувствовала себя свободнее. — Смотрите, солёность воды…

— Я категорически запрещаю говорить о работе, — протестующе поднял руку Усков.

Ларин отодвинул журнал в сторону и принуждённо рассмеялся.

— В самом деле, не будем. Налить вам кофе, Александра Николаевна?

Она отрицательно покачала головой:

— Спасибо. Кто же в такой поздний час пьёт кофе?

— Правильно, проказница. А мне ещё чашечку, — попросил Усков. — А вы сыграйте нам. Мы будем пить кофе, слушать и, как скряга монеты, перебирать в памяти прошлое…

— Вы совсем недавно утверждали, что не надо часто оглядываться на прошлое. Прошлое, говорили вы, тянет человека назад, — лукаво напомнил Ларин.

Усков погрозил ему пальцем.

— Вы же прекрасно знаете, что это было сказано совсем по другому поводу. Конечно, вам надо смотреть в будущее, Василий Михайлович. Вы молоды, у вас жизнь впереди. У меня же всё в прошлом, а впереди… — он махнул рукой и замолчал.

Саша внимательно посмотрела на Ускова, и ей вдруг стало жаль поникших стариковских плеч, узловатых, с венами больших рук, как-то сразу ставших грустными глаз. По странной ассоциации в памяти всплыло другое лицо, и какой-то ком подкатил к горлу.

«Мама, — подумала она, — мама такая же старенькая, как наш капитан, такая же одинокая…»

— Хорошо, — овладев собой, быстро сказала она. — Я сыграю вам любимую мамину пьесу.

Саша села за пианино и коснулась рукой клавишей. Звук затрепетал, как голос. Саша взяла аккорд… Полонез Огинского…

Музыка была печальной и мятежной.

Ларин смотрел на гибкие пальцы Саши и чувствовал, что мелодия заполняет всё его существо. То казалось ему, будто тёплый ветер обдувает лицо, то сечёт ледяной норд-ост. Слышалось то далёкое звучание колокольчиков, то тихий плач женщины, то боевой клич — вперёд, вперёд, друзья! Потом опять печальное, хватающее за душу…

Ларин взглянул на Ускова. Тот сидел, устремив невидящий взгляд на иллюминатор, и самые различные чувства отражались на лице, меняя его выражение. Увлажнились глаза, набрякли покрасневшие веки.

— Иван Константинович, вы были счастливы в жизни?

Усков встрепенулся, непонимающе, словно спросонья, спросил:

— Вы о чём?

— Я спрашиваю, вы были счастливы?

Мелодия замерла. Тишина…

Повернув голову, Саша посмотрела на Ларина. Свет отражался в её глазах. Они казались бездонными.

Усков не ответил. Не стесняясь, смахнул слезу и подошёл к девушке.

— Спасибо, Сашенька, — он по-отечески ласково поцеловал её в лоб. — Большую радость вы доставили мне, старику…

Ларин сидел молча. Трубка в руках давно погасла. На душе стало ясно и светло. Неужели это сделала Саша? Сегодня, глядя на неё, он впервые думал о ней самой, а не о её поразительном сходстве с Линой.

Саша и Усков ушли.

А Ларин продолжал курить и думать…

Комсомольцы обсуждали поступки Васи Соболева и Саши Поленовой. Председательствовал Вершинин. Володя Данилов вёл протокол.

Выступал Ларин.

— Я хотел в административном порядке объявить Поленовой выговор, но, подумав, решил сначала послушать, как вы отнесётесь к её поступку. Хорошо, что всё кончилось благополучно, но ведь могло быть иначе…

Поднялась Саша.

— Я виновата в том, что ушла в океан без разрешения начальника экспедиции, — произнесла она взволнованно. — Но, честное слово, ребята, не надо меня строго судить. Я заглянула в подводный мир и поняла, в чём моё призвание. Ради этого стоило рискнуть. Разве не вы, Василий Михайлович, говорили нам, что смелым сопутствует удача? И, как видите, первое моё путешествие в океанские глубины завершилось благополучно. Я думаю повторить путешествие, но теперь уже с разрешения начальника экспедиции.

— О, ты дипломатка, оказывается, Поленова, — усмехнулся Вершинин. — Я понял тебя: виновата не ты, а начальник экспедиции. Так?

— Я не сказала этого, — возразила Саша. — Но если бы костюмами распоряжалась я, то всем желающим разрешала бы плавать под водой. Вы же говорили, Василий Михайлович, что характер закаляется в труде, в борьбе, учёбе. Почему же тогда сами лишаете нас этой возможности?

В душе Ларин не мог не согласиться с Поленовой. У него не было веских причин запретить ей плавать под водой. Но он не мог забыть трагического случая с Линой.

О Соболеве комсомольцы говорили мало и в основном хвалили его.

— Мне непонятно, почему сегодня так много адвокатов у Соболева? — сердито спросил Новиков. — Гонору в нём много. Разве не ясно?

— Это ещё как сказать, у кого больше: у него или у тебя, — возразил Данилов. — Ты обязан передавать свой опыт…

Новиков презрительно посмотрел на него и с расстановкой выговорил:

— Никому и ничего я не обязан. Человек, может, нарочно…

— Этого не может быть! — крикнула Саша.

— Умерь пыл, Саша, — строго предупредил Вершинин. — Давай, Вася, объясни.

Соболев поднялся и повернулся к Новикову:

— Ты, Юра, прав в одном: штурвал меня не слушался. Почему — не знаю. Но только не нарочно я. Это ты врёшь! Рулевой трос действительно заедало. Что с ним было, я и сейчас не могу объяснить. Я к тебе, Юра, обращался, а ты не захотел помочь. Откровенно говоря, я не люблю тебя, Новиков, честное слово! Не люблю за твою спесь, за пижонство…

Новиков вскочил и крикнул:

— Слышали, товарищи? Не сознаётся! За такое из комсомола надо гнать!

— Я хотел бы знать, за какое это дело ты хочешь его гнать из комсомола?

Вопрос этот был задан густым басом. Комсомольцы удивлённо оглянулись. Вдоль борта по палубе шёл боцман Веригин.

— Мне, старому коммунисту, отвечай, Новиков.

— Что тут отвечать? — невозмутимо спросил Новиков. — Много нянек вокруг Соболева увивается: ах, какой он хороший, ах, какой он красивый… А ему давно по шее надо надавать. Третий помощник видел, как он штурвалил. Скажи, Вершинин…

— А ты бы взял и научил Соболева, — посоветовал боцман. — Разве тебя не учили?

— У нас все опытные моряки учат, — сказал Данилов. — Один Новиков не хочет. Ему, видать, некогда.

Происшествия последних дней совсем взвинтили Новикова, и после слов Данилова он взорвался.

— Что вам надо? Что вы ко мне пристаёте? — выкрикнул он. — Учить! Учить! Только и слышишь. Пусть учится! Я же никого не прошу, чтобы меня учили. И не приставайте! Я…

— Подожди, Юра…

— К чёрту всех! — крикнул Новиков и, расталкивая сидящих, покинул сббрание.

Поднялась буря негодования:

— Псих!

— Вернуть и намылить шею!

— Исключить из комсомола!

— Тише, товарищи! — тщетно призывал к порядку Вершинин.

— Вы не торопитесь, молодые люди, — примиряюще сказал боцман. — Никуда ваш Новиков не денется. Ветерком обдует его — и вернётся. Тогда и драйте его, как палубу.

— С песочком?

— Можно и с песочком, — сказал боцман, — но аккуратно, чтоб душу не попортить. И с Соболева спросите. Пусть учится штурвал держать. Он говорил, что рулевой трос заедает. Надо проверить хорошенько. Поручите это кому-нибудь.

Предложение боцмана всем пришлось по душе. Собрание предложило Вершинину заняться проверкой. Наказывать Соболева после фельетона в стенгазете было бы несправедливо: за одно дело дважды не бьют.

— А как быть с Поленовой? Какое решение примем? — спросил Вершинин. — Выговор?

Комсомольцы повернулись к Ларину.

— Я не настаиваю на выговоре, — сказал он. — Главное, чтобы человек осознал свою ошибку и в дальнейшем не повторял её. Поленова честно призналась, что она нарушила дисциплину. Она, конечно, получит административное взыскание… Вот насчёт призвания хорошо она сказала. Мне было приятно слышать, что она решила посвятить себя изучению океанских глубин. Вряд ли я ошибусь, если скажу, что у Поленовой есть склонность к научной работе. Я говорю это для того, чтобы Поленова готовила себя к трудной, но благородной деятельности. — Ларин взглянул на комсомольцев, улыбнулся. — Вы народ горячий… Я принимаю критику в свой адрес. Так вот, кто хочет, с завтрашнего дня может приступить к тренировкам в гидрокостюмах. Инструктором назначаю Соболева.