— …Эй, брат, вставай. Пора! — Кто-то настойчиво тряс Тенгиза за плечо, безжалостно вырывая из объятий сна.

Тенгиз чуть ли не пальцами разлепил веки. Нечеловечески хотелось спать. Было ощущение, что в глаза вчера вечером насыпали песку. Он потер глаза, зевнул, и усилием воли поднял свое тело с жесткого матраца. На других койках сидели хмурые бойцы, возвращаясь от сладких снов к унылой реальности. Кто-то протирал глаза, кто-то молился, кто-то одевался. На часах было 6:30 утра.

— Поднимайтесь, поднимайтесь. Пора, — сказал дневальный и пошел к следующему спящему.

Не было ни гудков, ни тревожных сирен, ни зычного крика «Рота, подъем!» Дневальный подходил к каждому бойцу, мягко будил его, потом шел к следующему.

Тенгиз тряхнул головой, чувствуя боль в висках. Вспомнил, что лучшее средство избавиться от страстного желания заснуть — это холодная вода и утренняя порция никотина. Оделся, подогнал амуницию. Все имущество воина, — снаряжение, рюкзак, оружие, — хранилось тут же, под ложем бойца.

На улице уже кипела жизнь. Мимо Тенгиза на его пути к умывальнику пробежали мальчики-вестовые, проскакал всадник. Три человека у здания бывшего клуба заготавливали дрова. Возле одного из потрепанных двухэтажных домов напротив двое ремонтников пытались воскресить двигатель старого «Газ-66», пока, правда, без особого успеха. По разбитой асфальтовой дороге промаршировал взвод солдат, ведомый высоченным, бритым наголо амбалом в американском камуфляже песочного цвета.

Покончив с утренним туалетом, Тенгиз стоял в тени уцелевшего в лихую годину раскидистого клена и пытался раскурить свернутую в газетную бумагу табачную смесь. Он вспоминал жену и дочку, вспоминал свою уютный дом. Он уходил ранним утром, когда весь Гоми ликвидировал последствия песчаной бури. Проклятые пыль и песок смывали, сметали, с крыш, дверей, окон. Из Хашури на выручку пригнали две пожарные машины и несколько цистерн с водой. Приехали химики на своем раздолбанном «Урале». Серго бегал с приборами и индикаторами по всему поселку, тяжело дыша в своем противогазе, как замученный охотниками старый медведь. Фонила ли пыль? Легонько, но фонила. Люди молились Богу, чтобы небо сжалилось над людьми и послало внеплановый дождь.

Тенгиз вспоминал, как его Лили плакала, укоряла себя за эту нелепую ссору с мужем. Она хотела получить в эту ночь свою причитающуюся ей порцию ласки, но было уже поздно, и она не решилась тревожить Тенгиза перед дальней дорогой.

— Эй, парень, ты чего здесь куришь? — оборвал размышления Тенгиза знакомый хриплый голос. Перед ним стоял Бека Иоселиани, неистовый командир западного узла собственной персоной. — Здесь курить нельзя.

— Извини, командир, не знал. — Тенгиз опустил руку с самокруткой. Зная необузданный нрав командира-свана, он уже ждал бучи и готовился дать отпор, если Иоселиани зайдет слишком далеко. Но тот просто устало покачал головой:

— Есть правила, им надо следовать. Курить можно вон там, — Бека показал в сторону облезлого деревянного щита с лопатами, шагах в двадцати, — Видишь?

— Вижу, — сказал Тенгиз. — Извини, командир, не знал.

— Ничего, — неожиданно мягко ответил Бека. — Теперь знаешь. Но больше, смотри, не нарушай. И на завтрак не опоздай, через пятнадцать минут. Опоздаешь — будешь голодный до самого обеда.

— Не опоздаю, спасибо.

Бека направился к зданию бывшей школы, где и разместились на казарменном положении новички. Из здания уже выходили вооруженные люди, соратники Тенгиза, которым, возможно, предстояло сегодня принять первый бой под этими горами. Все-таки, странно… В каких-то вопросах командир упрям, как необъезженный конь, а в каких-то — проявляет странную либеральность. После вчерашней накачки люди не ожидали поутру ничего иного, кроме командирского крика, хождения строем и завтрака по свистку. Нет же… Вот, люди выходят, как на работу, как будто нет никакой войны, никто их не подгоняет, не портит нервы. Так… А вот и Крастик. Вот и построение, как заказывали! Надо идти.

Американский сержант, глядя на свое разношерстное войско, бредущее в столовую, только горестно вздохнул. Не строй воинов, а толпа, идущая за шмотками на турецкий базар! Без содрогания можно смотреть только на первые две-три шеренги, составленные, в основном, из американских бойцов. Но что можно спрашивать с гражданских мужчин, многим из которых было по сорок-пятьдесят лет и мастерство строевой подготовки они оттачивали еще в рядах Советской армии? Идут более-менее стройными шеренгами, переговариваются негромко, ногу не путают. И то хорошо…

Завтрак не порадовал воинов разнообразием. Все та же гречка со свининой, стакан ячменного кофе и кусочек желтого тростникового сахара в придачу. Не было оживленных разговоров, бодрого смеха. Люди были молчаливы и сосредоточены.

Некоторые бойцы, почитавшие Аллаха, отказались принимать такую пищу. Все, что им могли предложить взамен — вчерашние макароны из топинамбуров.

После завтрака было новое построение. Здесь люди узнали, что полсотни бойцов ушли еще раньше — часа в четыре, — на юг, где пролегала какая-то «Линия Мансура», линия противостояния звиадистам. Кто такой Мансур, никто из новичков не знал, но старые бойцы, объяснили, что это близкий друг и старый боевой товарищ Беки, «настоящий джигит». Иоселиани не было, командовал Крастик. Людей разделили на две бригады. Человек шестьдесят остались на базе, остальные под командой сержанта-американца должны были двигаться «на позиции». До оборонительной линии, преграждавшей «туркам» путь к Читахеви, необходимо было прошагать около полутора километров по разбитой дороге на юг.

Летнее небо, как обычно, было ясное, нежно-голубое, подернутое легкой дымкой. Лишь на западе прятались за горами робкие перистые облачка. Солнышко уже припекало ощутимо и Крастик, во избежание неприятностей приказал одеть головные уборы. «Господи всемогущий, а то бы мы без тебя не догадались!». Каждому бойцу выдали пол-литровую флягу воды и приказали: «Что бы ни случилось, как бы ни было жарко, ни в коем случае не пить воду из реки!!!»

Жарило солнце, коварно шелестела Кура. На защиту рубежей своей маленькой родины, как и века назад, двигалось воинство грузинских ополченцев. Шли молча, лишь изредка нарушая напряженную тишину отдельными репликами и фразами. Сапоги, потертые армейские ботинки, извлеченные из дальнего угла старые кроссовки, угрюмо пылили по растрескавшемуся асфальту. Молодые деревца под порывами внезапного ветерок махали вслед уходящим зелеными платочками.

На окраине поселка их ожидала еще одна группа воинов. Человек сорок — бывалые бойцы, уроженцы этих мест. Одетые в разнообразные одеяния, в российский, американский, китайский, израильский камуфляж, в простые крестьянские штаны и спортивные куртки, рабочие комбинезоны в заплатах, майки, разгрузочные жилеты, американские шлемы и советского образца каски, кепки, чалмы, бейсболки, войлочные «свандикури». Испещренные шрамами и пока уберегшиеся от ран, бородатые и гладко выбритые, поседевшие и молодые. Увешанные оружием. «Старики» сурово, испытующе смотрели на новичков, будто пытаясь по взгляду определить, можно ли положиться на этих людей, или нет. Чуть позади стоял одинокий танк «Т-72».

— Здравствуйте, братья! — вышел вперед один из «стариков», человек преклонных лет с густыми бровями, седой, как лунь, с АКСУ и двумя «Мухами», висящими на плече. — Мы ждали вас с радостью и нетерпением. Хотим сказать спасибо вам, что пришли нам, вашим южным соседям на помощь. Не знаю, пройдет ли наше дежурство спокойно, или в очередной раз нам предстоит сегодня принять бой. Прошу от вас одного, — мужества и стойкости! Мы защищаем свою родную землю, свои дома, семьи, детей, а потому верю, что незримо будет присутствовать с нами сам Господь, и его Пречистая Мать. Господь всегда с теми, кто защищает, а не нападает. Лишь немного от нас требуется, — мужество и стойкость. И безграничная любовь к нашей многострадальной Родине!