Ведущий конструктор, если он достаточно опытен, является первым помощником главного конструктора. Он должен быть душой порученного ему самолета, мастером на все руки и оперативно решать все вопросы, возникающие на производстве. Должен-то, конечно, он должен, а если не может, что тогда? Если наш главный конструктор был молодым, то рабочих он предпочитал пожилых, квалифицированных и опытных. Работали они обычно вечерами, группами по два—пять человек и, как правило, за аккордную плату. Я же должен был всегда находиться при деле, в любое время дня и ночи, пока где-то что-то строилось. Учебу почти забросил. Планеризм — тем более. Ведь мне поручено такое важное дело! Яковлев был ровно требователен и хладнокровно, как котенка, тыкал носом, если замечал какой-либо промах. А их-то хватало. Рабочие же измывались над моей неопытностью и наивностью с изощренной выдумкой и разнообразием. Но что было делать? От мелких уколов страдало мое самолюбие, но оно пострадало бы еще больше, если бы пришлось отказаться от этой работы. Стиснув зубы, я сносил все насмешки и старался обратить в шутку все каверзы, понимая, что или я постигну их опыт, или провалюсь.

Вот подходит ко мне маститый медник Кузин и с невинным видом спрашивает, показывая на кронштейн элерона:

— Эта деталь годится?

Я ее верчу и так, и эдак, заглядываю в чертеж, промеряю размеры — как будто все правильно. Что сказать?

— А вы как думаете, Василий Иванович? У вас опыта больше.

— Да вот тут царапина есть, — невозмутимо говорит он.

«Ах ты, старый черт!», — думаю про себя, — «так бы сразу и сказал», а вслух говорю:

— Зачистите шкуркой, тогда пойдет.

Или слесарь кричит из-за верстака:

— Альма, Альма! (Это моя кличка, на собачий лад).

— Ну?

— Детали не подходят, — говорит он, показывая на лежащие на верстаке железки.

— Как так? — схватываю и тут же бросаю их, — они, оказывается, сильно нагреты.

— Ха-ха-ха!

Или еще. Приношу сварщику узел и шайбу.

— Нужно приварить.

— Держи.

Прикладываю шайбу на место и держу. Голой рукой. Сварщик спокойно зажигает горелку и начинает разогревать металл, будто не замечая моих пальцев. Я держу пока хватает сил, потом, выпустив деталь из рук, дую на пальцы.

— Что, горячо? — участливо, давясь смехом, спрашивает он, вместо того, чтобы предложить лежащие тут же пассатижи.

Разговоры с Яковлевым проходили так:

— Вы о плазах позаботились?

— Нет еще.

— Чего же вы ждете? Закажите Панкратову (это был начальник столярного цеха) плазы для сварки боковин фюзеляжа, а также плазы для склейки лонжеронов крыла, нервюр и для сборки крыльев, отдельно для правого и для левого.

Не успел я разобраться с плазами и дать на все необходимые эскизы, как слышу новый вопрос:

— Где же трубы? На следующей неделе явятся слесари, чем же они будут заниматься?

— На некоторые узлы из листовой стали мы с Барсуковым чертежи подготовили, а вот о трубах я еще не подумал.

Евгений Адлер возле строящегося дублера АИР-6, 1933 г.

— Напрасно. Вызывайте с аэродрома Салова, там ему пока нечего делать, он мигом достанет трубы, дайте ему только список.

— Будет сделано.

Когда трубы привезли, новый вопрос:

— Почему до сих пор не готов плаз боковины фюзеляжа?

— Он расчерчен.

— Это я видел, а бобышки-то не наклеены.

— А зачем они?

— Без них трубы начнут смещаться, их нужно зафиксировать между бобышками.

— Есть. Сегодня наклеим.

Когда работа по фюзеляжу, наконец, наладилась, пошли замечания по крылу.

— Почему конструкторы взялись расчерчивать сборочные плазы крыльев, а плазы лонжеронов отстали?

— Сегодня же изменим очередность работ.

— Правильно. Только нужно, чтобы конструкторы поработали и вечерком, чтобы уже завтра Панкратов смог поставить своих столяров на лонжероны. Это самая сложная работа и требует времени.

— Будет сделано.

Когда работа и по крыльям закипела, встал новый вопрос:

— Что-то я не вижу жизни вокруг хвостового оперения. Где стабилизатор, киль, рули?

— У меня до них еще руки не дошли.

— А пора. Поговорите с Саловым, у него есть идеи.

Недоумевая, какие такие идеи могут быть у Салова насчет оперения, я все-таки обратился к нему с этим делом.

Колька Салов не только бойко работал руками, у него были еще вороватые бегающие глазки и, вероятно, еще быстрее мелькали в его голове недозволенные мысли. Попросту, он моментально подмечал, где что плохо лежит, а руки у него так и чесались что-нибудь стащить.

Итак, когда я завел с ним разговор об оперении, он сказал:

— Да ведь для АИР-6, что стоит на Ходынке, оперение-то я раздобыл.

— Где же ты его взял?

— На складе. Там их много для И-5 понаделано. Стабилизатор с рулем подошел без переделок, киль — тоже, а у руля направления пришлось сделать вырез под костыль, он у нас не такой, как на И-5.

— Как же тебе удалось все это стащить? Там же везде часовые.

— А что мне часовые? У меня пропуск на сборку и на аэродром. Откуда часовому знать, куда я тащу оперение? Я же сначала его перетаскивал в ангар ЦКБ, а потом — в ангар Академии. Там уж Алексей Анисимович[2] сам переправлял его Яковлеву.

— А Яковлев знает о твоих проделках?

— Может быть и знает, да делает вид, что ему ничего не известно. Это еще что? Я таким же манером целиком педали ножного управления переправил, они тоже от И-5. Да еще амортстойки шасси с самолета У-2.

— А трубы для фюзеляжа ты тоже стащил?

— Нет, зачем же. Просто Панкратов как начальник цеха подписал требование, проставил номер заказа. А кто станет проверять, зачем нужны стальные трубы деревообделочному цеху?

— Ну, Коля, ты даешь!

— Ловкость рук и никакого «мошенства»!

— А что же ты с этого имеешь?

— Как что? Алексей Анисимович меня похваливает, а Яковлев — поплачивает.

Так я и проходил учебу в первом классе жизненной школы, пока дело не дошло до сборочных работ.

Когда трубчатые боковины фюзеляжа были сварены на плазу, поставлены на козлы и схвачены поперечными трубами, два друга-сборщика, А.А.Козлов и А. А. Селезнев, взялись расчалить проволокой крест-накрест пролеты этой пространственной фермы так, чтобы к утру получился готовый каркас фюзеляжа. Время шло к вечеру, а они к работе не приступали. По-видимому, им мешало начальство. Как только все ушли, они сунули мне деньги и послали за водкой. Я не стал отказываться из любопытства: что же будет дальше?

Выпив по поллитровке на брата почти без закуски, они с остервенением принялись за работу. Расчалки со звоном лопались, но это их нисколько не смущало. Отбрасывая одну, они принимались за другую, снова натягивая ее так же, но только чуть-чуть не доходя до момента разрыва, и переходили к следующему отсеку.

По оси каркаса была натянута струна, от которой они вели контрольный обмер, а все отклонения сгоняли к хвосту, который оставалось заварить утром. Когда к утру все было готово, я остался наедине со своими сомнениями. Допустимо ли это? Не полопаются ли эти перенапряженные расчалки при первой же посадке, а то и при взлете?

Яковлева посвящать в свои терзания я не решился, считая, что таким путем подведу сборщиков и потеряю свой и без того слабый авторитет у рабочих, а решил порасспросить известного специалиста Сергея Макарова, который вел в нашем техникуме курс «Расчет самолета на прочность». Он развил успокоительную теорию, что внутренние напряжения перекликаются с внешними нагрузками таким образом, что пока величина внешней нагрузки не превысит соответствующего ей внутреннего напряжения, последнее не увеличивается. Выходило так, что сборщики, хотя и спьяну, но как будто не навредили прочности.