Раздевать ее начали еще на подходе к парку — едва компания достигла темной аллеи. Казах снял и закинул на плечо белую кофточку; блондин, не отыскав замка, попросту задрал на талию юбку. На ходу по очереди пили из бутылки вино, смеялись…

Машка не обращала внимания на условности. Спешащие домой редкие прохожие и столь же редкие влюбленные парочки, задержавшиеся в сквере, провожали шумную компанию изумленными взглядами.

А удивиться было чему! Три гогочущих подростка вели по парку обнаженную красотку, бывшую лет на десять или пятнадцать старше. Грудь мерно колыхалась в такт размеренному стуку каблуков; под собранной в жгут юбочкой, больше похожей на поясной ремень, белело нагое тело.

Стройная красотка пила и проливала на себя вино, громко хохотала. Через каждые двадцать-тридцать шагов останавливалась, жадно целовала в засос то одного, то другого. Парни мяли ее пышную грудь; бестолково и мешая друг другу елозили ладонями по коротко остриженному лобку. Она картинно приподнимала ножку, облегчая доступ к «цели»… Потом, запустив руку в чьи-нибудь штаны, многозначительно и громко заявляла: «О, твой красавчик уже готов!» И призывно изгибала спинку, не прочь отдаться посреди аллеи. Но молодая поросль уводила ее дальше…

Свернули вправо — на примыкавшую к центральной аллее круглую площадку с неработающим фонтаном в центре и с затерявшимся меж густой листвы тусклым фонарем.

— Пришли? — покачиваясь, подошла женщина к деревянной лавке.

— Пришли, — облепили ее парни.

Запрокинув голову, она довольно смеялась, ощущая правым соском чей-то бойкий язык и множество настойчивых рук, буквально терзавших ее тело. Она с удовольствием исполняла желания страстных, но неопытных знакомцев: то становилась на скамейку и, с трудом удерживая равновесие, упиралась каблуком в высокую деревянную спинку. То укладывалась на ребристое сиденье, раскидывала ножки, громко стонала от подчас грубоватых прикосновений и необузданного желания…

Когда возбуждение юнцов достигло предела, Машка послушно встала, наклонилась вперед. Помогла неуклюжим попыткам того, кто крепко схватил ее за талию сзади; расстегнула ширинку, подошедшего спереди…

Трясущимися пальцами Борис вынул из пачки третью подряд сигарету, с трудом поймал пляшущий огонек зажигалки, шумно выдохнул дым…

— Я наблюдал за ними с другой стороны площадки. Они были так увлечены друг другом, что не заметили бы и слона!

Он посмотрел в голубое небо, вздохнул. В глазах блестели слезы…

Аркадию в этот миг стало невыносимо больно и обидно за друга. За что? Чего ей не хватало? Осколков, пуль и контузий Борька заполучил за пятерых, но вряд ли это сказывалось на интимной жизни супружеской четы — мужской силы в нем было предостаточно. Да и за семью всегда стоял горой. В те же Штаты отправился отнюдь не отдохнуть, не проветриться, а подзаработать с целью купить квартиру или построить дом. Так что же ей ударило в голову? Необузданная похоть; обида на что-то; или попросту бабья дурь?..

Сложно было в этом разобраться.

— Вот так, Аркаша… Сижу я, значит и «любуюсь», как моя милая женушка отдается трем недоноскам. Посреди городского сквера и в одних туфельках, подаренных мной на восьмое марта. Одежка и сумочка разбросаны по асфальту; кобели топчутся по ним, пинают. А Машка стоит в раскоряку и отдается самоотверженно, с наслаждением. Дергается всем телом, и знай себе, мычит от счастья!..

Насладившись по полной программе, пацаны покинули круглую площадку. Она же, откинув голову на высокую спинку, с четверть часа сидела на лавке в блаженной истоме. Потом поднялась, медленно собрала вещички, кое-как оделась. И неверной походкой отправилась в сторону дома…

Однако через пару кварталов опять задушили спазмы — мальчишки вина не пожалели. Желудок по иронии судьбы вывернуло наизнанку аккурат рядом с той забегаловкой, где начала травиться бормотухой. Только-то и успела метнуться к деревянному забору. Сознание заволокло туманом, счет времени потерялся… Очнулась она от мужских голосов, от льющейся на голову воды, от прикосновения чьих-то рук.

Открыв глаза, поняла: стоит, прижавшись спиной к штакетнику. С трудом припомнила автобусную остановку, трех юнцов, площадку сквера… Но теперь перед ней толпились какие-то мужички — немолодые, пьяные, потрепанного вида. Кажется, эта компания сидела по соседству в провонявшей табачным дымом забегаловке. И беспрестанно пялилась на ее грудь. Забегаловка, должно быть, давно закрылась. А подвыпившие мужики, приметив ту самую красотку, что скучала в одиночестве, решили поразвлечься.

Машка хотела кокетливо улыбнуться, да вместо улыбки вышла кислая мина.

— На-ка, испей, — поднес початую бутылку к приоткрытым губам плюгавый мужик.

Ее передернуло от запаха алкоголя; отстранившись, хрипло попросила воды. Прополоскав рот и жадно напившись, прошептала:

— Дайте закурить.

Один тотчас достал пачку дешевых сигарет, чиркнул спичкой. Она обхватила его грубые ладони, подцепила на дрожащий кончик сигареты огонек; затянулась, исподволь побаиваясь, что опять стошнит.

Мужички дружно придвинулись, обступили. Кто-то расстегивал кофту, кто-то задирал подол…

— Ого, грудищи — что астраханские арбузы!

— А станок-то погляди какой!

— И мост задний справный!..

Она не проявляла ни агрессии, ни желания. Просто спокойно курила, пока безобидные алкаши, поначалу не верившие в свою удачу, осваивались и набирались духу. Один уж теребил соски; другой терся колючим подбородком о щеку, обдавал свежим перегаром и мусолил шею; третий добрался шершавыми пальцами до лобка…

— Ты это… слышь… выпей — все полегче будет, — настаивал плюгавый.

— Мне и так не тяжело, — усмехнулась девица.

Но отказываться не стала: пока вторично за эту ночь с нее стаскивали юбку, поймала губами горлышко бутылки, сделала несколько глотков. Нагнувшись, расстегнула плюгавому штаны.

И, выгнув перед его собутыльниками спинку, поторопила:

— Ну, где вы там? Не стойте столбами — мне скоро домой…

— Так, Аркаша и было: один бомжеватого вида подходит спереди, второй пристраивается сзади. Остальные в очереди переминаются и тоже не скучают. Тварь! — прошептал Борька и в сердцах сломал толстую сухую ветку.

Серебров покачал головой, не зная, то ли найти слова поддержки, то ли промолчать.

— Признаюсь, случился момент, когда я не выдержал, — продолжал морской пехотинец. — Хотел шеи посворачивать ублюдкам. Встал, подошел. А на меня — ноль внимания! Потом уж плюгавый мужик, отвалив от нее, заметил и спокойно так говорит: «Чего стоишь-то? Расстегивай штаны и присоединяйся. Хороша сучка — дает, куда хочешь! Занимай очередь — не пожалеешь!..» А сучка даже не оглянулась, представляешь? То есть ей по хрену: кто там еще подошел и сколько народу записалось в очередь… В общем, поглядел я на этот вертеп, развернулся и зашагал домой — шмотки паковать. Поцеловал спящую дочку и отбыл поездом в Таганрог. Той же ночью… А развод с разменом комнат в коммуналке оформили через полгода.

— Как же решили с дочерью — неужели оставил с ней?

— А что я мог сделать?! Просил судью оставить ее со мной — вдруг эта дура заразит какой-нибудь гадостью! Судья (такая же сука!) ехидненько так спросила: «У тебя, дескать, есть веские основания, чтоб ребенка у матери отнимать?» Мать, называется!.. Промолчал, конечно — не стал про Машкины похождения рассказывать. Вот такая приключилась у нас история…

Серебров выудил из рюкзака заветную фляжку со спиртом (выпросил у Баркова, сославшись на давнюю традицию спецназа), плеснул немного в алюминиевую кружку, протянул Борьке:

— Выпей. Тебе надо расслабиться и хорошенько поспать.

Тот молча проглотил спирт, утер рукавом выступившие слезы, взял предложенную сигарету…