Еще до конца нашего завтрака тучи обложили небо и начал моросить дождь.

Пришлось укрыться в «Пещере великанов». Вход в нее настолько узок, что двум человекам сразу не войти. А внутри закоптелые стены достигали почти десяти метров в вышину.

С незапямятных времен существует эта пещера. Кто знает, вулканического она происхождения или первобытный человек ухитрился вынуть такие громадные глыбы известняка? По трем сторонам пещеры устроены бойницы. Мы смотрим через них на железные источники, бьющие на дне пропастей.

Целую неделю ждали мы, чтобы установилась погода. Темур, насупясь, выводил на золе пальцем какие-то фигуры. Попыхивал чубуком, плевался, грубо ругал Саура. Или начинал проклинать Джокиа.

Главным виновником наших неудач он считал именно его — рыжего Джокиа. Порою же немилость богини Дали он объяснял тем, что Саур и Арзакан нарушили табу. (И верно: Арзакан и Саур трижды согрешили, назвав Напооли — Темуром, а Тархана — ружьем.)

Дождь лил непрерывно. Тучи и туманы заполнили вселенную, и по временам нам казалось, что мы плаваем по облачному морю.

На третий день небо прояснилось, но к вечеру снова опустился туман, да такой густой, что на расстоянии ружейного выстрела нельзя было заметить человека.

В этот вечер трое из нас отправились на охоту за дикими курами. Каждому удалось подстрелить по три курочки.

С тихим пением возвращались мы в пещеру. По дороге Эмхвари куда-то запропастился. Смотрим, в густом тумане движется какой-то силуэт.

Я взвел курок и окликнул незнакомца.

Оказалось — лось; он крался бесшумно, как тень. В тумане ни мы, ни он не распознавали друг друга. Разбередив наши сердца, он снова исчез во мгле.

Дожди кончились. Поднялся ветер, гоня снежную порошу.

Чуть свет бросаемся к бойницам, смотрим в бинокли и видим: на головокружительно высоких стремнинах мелькают силуэты турьих стад; мелькают и исчезают. А иногда далеко-далеко, на круче ледника, покажется тур.

Подогнув под себя задние ноги и вытянув передние, он несется к бездне, скользя, точно на лыжах. Или подпрыгнет кверху самец-тур, ударится рогами о голые утесы и бросится в темную пасть бездонной пропасти.

На рассвете доносится трепыханье горной индейки, свист туров, и вслед за этим — грохот обвалов.

Вскоре запасы хлеба, воды и соли у нас иссякли.

Рано утром вылезаем из нашей берлоги, делаем около сотни шагов; отсюда рукой подать до низких, голых скал. На острых камнях расселись горные индейки, точно воронье на церковной ограде. Мы стреляем, сбиваем добрый десяток птиц, уносим в пещеру, и целый день потрескивает их мясо над пылающим очагом.

Вместо воды глотаем лед и пробавляемся непосоленным жарким.

Рано укладываются охотники спать. А я и Эмхвари, приученные городской жизнью к бессоннице, ворочаемся всю ночь. И силится наша мечта приставить лестницу к небу…

Не успеет Тараш задремать, как его начинают мучить кошмары. Повторяет во сне имя Джамлета Тарба, вскакивает в ярости, хватается за ружье.

Однажды ночью он сцепился с Арзаканом. Опять началось с разговора о бездорожье Сванетии, о ее отсталости. Все, кроме нас, спали. Вдруг они перешли с грузинского языка на абхазский и бросились друг на друга.

Я вскочил и кое-как их разнял.

Едва уснул Арзакан, как Тараш рассорился со мной. Вообще в последнее время он стал невыносим.

На другой день, когда я решил уже вернуться в Тбилиси, погода вдруг прояснилась. Из облачной пучины высвободились вершины исполинских ледников, прекрасные точно на заре мироздания. Глаз не мог отъединить их от ослепительно сверкающих облаков.

Казалось, и горы и облака вот-вот поднимутся и растают в эфире. И, как назло, в это утро не появился ни один тур! Долго шарили мы биноклями по горным тропинкам и железным источникам.

Темур рассердился, приказал выйти из «Пещеры великанов» и начать охоту на соседних ледниках.

Нам предстояло ползать по этим безднам на авось. Темур уверял, что знает место, где можно набрести на стадо туров, спускающихся вниз, к пастбищу.

— Если, — говорил он, — мы успеем застигнуть их там, то и все стадо истребим, и вожака захватим.

Об одном просил Темур: не стрелять в вожака, пока не покажется все стадо. Иначе нам придется возвратиться ни с чем.

Мы поклялись, что не будем стрелять в вожака.

И самую горячую клятву дал Тараш Эмхвари.

Темур перекрестился, и мы осторожно двинулись по тропе, ведущей вниз по склону.

Так шли мы в течение нескольких часов. Я и Эмхвари то и дело отставали. У меня неожиданно сломался альпеншток, и если б на помощь не подоспел Саур, я бы погиб.

У Эмхвари поскользнулись кошки, но его спас Арзакан, стремительно бросившийся к нему.

Тогда Темур остановился и начал ворчать, что лучше нам двоим возвратиться в пещеру и дождаться там их возвращения. Однако мы не послушались. После стольких треволнений и трудностей мысль убить тура превратилась в такую страстную мечту, что каждый из нас готов был, не задумываясь, пожертвовать собой.

Наступила ночь. Пришлось заночевать на леднике.

На другой день до полудня шли по ущельям. С веселым журчаньем несутся с ледников пенящиеся ручейки. Опять двигаемся по тропам, вьющимся вверх. Мы почти поднялись на высоту виднеющихся вдали ледников. Глазам больно от ослепительно сверкающих снежных полей. Но вот заалел восток, и точно розовой водой окропило ледяные шлемы.

Темур выбился из сил. Все чаще ворчит наш вожак, то и дело кричит на Саура. Кац Звамбая тоже по всякому поводу огрызается на Арзакана. Из-за всякого пустяка старики начинают ругаться: молодежь никак не мирится с неумолимой строгостью и осторожностью бывалых охотников.

Вышли на обширное плоскогорье, сплошь загроможденное камнями вулканического происхождения. Пропали даже охотничьи тропы, снегом замело всякий человеческий след. Над нами утесы, развороченные, раскроенные извержениями вулканов. Стремнины изуродованы движением лавин. Не видно больше ни орлов, ни горных кобчиков. Изредка в расщелинах скал прячется поблекший альпийский мох.

Прошли плато. Недалеко от обвалившегося утеса находим огромную, гладкую, как стол, каменную плиту, а на ней белые камешки, будто кем-то забытые.

Отбросив в сторону альпеншток и стянув с себя кожаную сумку, Темур сел и три раза подряд кинул камешки в воздух. Осман и Тенгиз подсели к нему и тоже, словно дети, стали играть этими круглыми, белыми гальками. Темур то недовольно морщится, то радостно гогочет, бормоча по-свански что-то непонятное. А мы, опершись на альпенштоки, удивленно глядим на эту ребяческую игру.

Подошедший к нам Саур объяснил, что это гаданье: при помощи камешков охотники пытаются разгадать неведомые намерения богини охоты.

Но вот Темур встал, взял свою сумку, альпеншток и, обернувшись к нам с просветленным лицом, подал знак трогаться.

Видно, у него появилась уверенность, что Дали гонит стада туров навстречу нам.

— А ну, перестаньте курить и держите ружье наготове, — приказывает Темур.

Еще пройти две горы — и тогда Темур и Осман рассчитывают встретить турье стадо.

Саур прибавил шагу. Даже у него переменилось настроение. Мы вызнали: он страстно мечтает поймать козулю, совсем маленькую, еще без рогов. Вырастит Саур козулю-тура и весной повезет в Тбилиси.

Арзакана, который идет рядом с юношей, смешит эта ребяческая затея, он усмехается.

— Фотри-фотри, — тихо говорит Саур и смотрит на нас разгоревшимися глазами. В этих прекрасных, цвета меда, глазах играет луч солнца; изумительно сверкают его белые, как снег, зубы.

— Фотри-фотри, — повторяет Саур, продолжая взбираться по тропинке.

Мне очень нравится это слово «фотри» — козуля. Хочется повторить его громко, но боюсь нарушить табу. Рядом со мной идет Осман, он непременно донесет Темуру. Конечно, гость — от бога, но на охоте наш вожак не станет церемониться и с гостем.

«Фотри-фотри» — играет во мне это слово, хоть и не верится, что кому-нибудь из нас может выпасть этакое счастье.