Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

На камине выстроилось множество флаконов с отбитыми горлышками.

Каролина засмотрелась на две японские вазы. Как видно, обращались с ними небрежно, ручки были обломаны.

Ни одна вещь не стояла здесь на своем месте, ни за одним предметом не было ухода. Все здесь красноречиво свидетельствовало о неуклонном, неотвратимом разрушении.

Ношреван обратился к Тамар Багратиони с обычными любезностями, затем спросил, была ли она прошлое воскресенье в Сионе.

Нет. Тамар не была в Сионе. Она ходила в Кашветскую церковь, где обедню служил католикос.

Потом Ношреван подсел к Тарашу Эмхвари и Тамар Шервашидзе.

— Связалась наша Анули с каким-то Манджгаладзе, — пожаловался он им. — Готова чуть ли не в загс с ним идти. Твоя тетка уверяет, что не переживет этого. Я пригрозил Анули покончить с собой. Что будет дальше, не знаю.

Заметив, что Шакро Орбелиани и «шайтан-капитан» о чем-то горячо спорят, он спросил:

— Ну, а что скажут о мировых событиях наши уважаемые референты?

— На этот раз определенно во всем мире запахло порохом, — категорическим тоном заявил Шакро.

Ношреван обратился, улыбаясь, к Тарашу:

— Князь Шакро, шенма мзем,[36] очень напоминает мне того Орбелиани, который в 1810 году ежедневно выглядывал в окно и спрашивал своего моурави: ушли ли русские? Получив отрицательный ответ, он снова запирался в своих палатах. Так и умер в этих расспросах князь Орбелиани.

Вот и княгиня моя уже десять лет уверяет, что 1е monde civilisй[37] не допустит уничтожения частной собственности, что le monde civilisй не примирится с уничтожением сословий и что поскольку в просвещенных странах существует аристократия, то нам непременно возвратят наше княжеское достоинство.

Я хотел продать этот дом, шенма мзем. Но тетушка твоя сначала все надеялась на Францию: она, мол, управляет всем миром. Потом на сцену выступила Англия. Тоже спасовала. Муссолини также не оправдал надежд, а Лига наций совсем подкачала. Теперь, видите ли, вся ее надежда на Японию! А за это время дом отобрали, шенма мзем.

Вселили к нам одного красного командира, а когда он уехал, то навязали этого проклятого Манджгаладзе.

Вздохнув, он предложил Тарашу сыграть партию в нарды.

Они уселись за столик около пианино.

Ношреван схватил игральные кости и крикнул:

— Ду-беш![38] Действительно, вышло ду-беш.

— Больше всего бесит меня, шенма мзем, что Анули ведет себя, как какая-нибудь безродная простячка, — возмущался Ношреван. — Кто ухитрится поселиться рядом с ними, в тех и влюбляются эти девушки.

Этот Манджгаладзе тащит Анули в загс. Представляешь себе — моя дочь и какой-то проходимец, темная личность! Недавно за дебош он попал в милицию, откупился деньгами. Твоя тетка уверяет, что не переживет этого брака. Я пригрозил Анули покончить с собой. Пока что дело обстоит так, а что будет дальше — не знаю, шенма мзем.

Тетушка твоя все не теряет надежды, что «ле монд сивилизэ» не оставит нашей страны большевикам, что большевиков выгонят и мы избавимся от Манджгаладзе.

— Шаш-се![39] — воскликнул Тараш и получил ду-се.[40]

— Пандж-шеш,[41] проклятый, не то запрут меня! — заклинал Ношреван.

Но вместо панджи-шеш вышло шеш-як.[42]

Продолжая играть, Тараш Эмхвари расспрашивал Ношревана о материальном положении семьи.

— В течение пяти лет продавали кольца, серьги и сервизы твоей тетушки, — ответил Ношреван. — Затем в ход были пущены иконы. Три лепные иконы продали за бесценок в музей, одна из них из приданого моей бабки, родной племянницы последнего злосчастного царя Грузии. Другая икона была украшена золотым изваянием работы Бека Опизари и оспыпана яхонтами и крупным жемчугом. Пятнадцать перстней с изумрудом, рубинами, бирюзой продал я, глупец, по сто рублей за каждый; одно колье скатного жемчуга с золотой застежкой, подвеску из двадцати жемчужин, одно драгоценное рубиновое кольцо, память от моей невестки — дочери Эристави.

За ними последовали ручные и настольные зеркала иранского чекана, еще замечательная икона Иоанна Крестителя с пятьюдесятью тремя жемчугами, семь пар серег с бадахшанскими рубинами.

Это все было спущено за гроши в те годы, когда продажа драгоценностей не разрешалась. Понятно, все попало в руки спекулянтов. Из этих денег двести фунтов переслали тебе в Париж.

Брошенные Ношреваном кости, перелетев через столик, упали на пол.

Когда Ношреван нагнулся за ними, из его жилетного кармана выпала маленькая фотографическая карточка.

Тараш поднял ее, внимательно посмотрел на снятого в белой чохе Ношревана, затем молча вернул карточку.

— Так все и пошло прахом, — вздохнул Ношреван. — И остались мы теперь на чае с монпансье, на черном хлебе и обеде без вина. Тетушка твоя больна ревматизмом, ее лечение тоже стоило немало денег.

Ты хорошо знаешь, что я никогда не служил, да и к какой работе я пригоден? Кроме охотничьего ружья и кинжала, я ничего не держал в руках, шенма мзем. Писать же ленюсь так, что будь я хоть десять лет в отсутствии, и то не соберусь прислать открытку.

Дай бог здоровья моему режиссеру! Познакомился он со мной где-то на свадьбе, на которой я был тамадой. Понравилось ему, как я вел стол. Хорошо, что хоть этому ремеслу научил меня мой бедный отец.

Ношреван улыбнулся. Морщины в углах его рта обозначились резче.

— Я всегда терпеть не мог актеров, будь то мужчина или женщина, — продолжал он, — не считал их за людей. Возненавидел и кино, и граммофон, и радио, когда они только еще появились. А теперь сам играю на экране роли князей, шутом гороховым выставляю свое сословие и самого себя. И так текут дни, проходит жизнь, шенма мзем!

А все же я должен признаться тебе, — помолчав, добавил Ношреван, — что эти минуты — единственный просвет в моей жизни. Я — вечный тамада, езжу на породистых лошадях, джигитую. Охочусь, ухаживаю за красивыми женщинами, на мне всегда моя любимая белая чоха. Ведь когда-то я не носил другой одежды. Так перешла на экран вся моя былая жизнь, а сам я, как видишь, превратился в тень.

Возвращаясь вечером домой, застаю то же самое, что оставил утром: больную жену, отбившуюся от семьи дочь, кошек своей тетушки и чай с монпансье. Ничего не поделаешь, приходится приноравливаться.

Вот кто невозмутимо спокоен, так это Тамар Багратиони, шенма мзем! Больная, одна почка вырезана, но болезнь приемлет как некое божье благоизъявление. Она раньше всех нас примирилась со всеми этими напастями. «Дворянство, — говорит она, — изменило вере, за то бог и карает нас сейчас. За все, — говорит, — взыскивает с нас бог: за безбожие, разврат и мотовство. Ничего, — говорит, — не случится без божьей воли». Так утверждает Тамар Багратиони; подчас и меня забирает сомнение, шенма мзем.

Тараш проиграл партию. За нарды сел «князь Шакро».

Тетка Армадар подозвала Тараша к себе, начала расспрашивать о матери, о семейных делах, о его видах па женитьбу.

— Анули, наверное, опять задержалась на собрании в своей клинике, — беспокоилась Армадар. — Что за напасть эти собрания!

Совсем извела нас Анули, отравила нашу старость, — сетовала тетка. — Ты бы пожурил ее, убедил бы не идти в загс с этим богопротивным Манджгаладзе. Дядя Ношревап не вынесет такого горя, — добавила она шепотом.

Тараш встал, подвел Каролину к фотографиям, висевшим на стенах. Каролина все поглядывала на портрет Ношревана. Тем временем тетка Армадар расспрашивала Тамар.

Узнав, что Тамар тоже собирается поступить в медицинский институт, сердито посоветовала ей лучше скорее найти себе мужа.

— Грузинке подобает рано выходить замуж, — говорила старушка, — тем более, что с твоей фамилией все равно в институт ты не попадешь. Моя Анули два года добивалась попасть, наконец каким-то образом ее приняли, но и до сих пор при каждой чистке она трясется от страха. «Хватит, довольно учились князья! Теперь рабочим и крестьянам надо учиться!» — вот что говорят большевики, — заключила тетка Армадар.

вернуться

36

Клянусь твоим солнцем!

вернуться

37

Цивилизованный мир (франц.).

вернуться

38

Две пятерки.

вернуться

39

Шесть-три.

вернуться

40

Две тройки.

вернуться

41

Пять-шесть.

вернуться

42

Шесть-один.

75
{"b":"121925","o":1}