Но Тамар, поглощенная своими мыслями, не вникала в рассуждения Арзакана о чайных совхозах и об их будущности.

Темнота плотнее окутала поле. Слабый свет Зугдидской электростанции не мог разогнать тьму южной ночи.

С берегов Ингура слышался глухой зов не то заблудившегося путника, не то ночного сторожа.

Ветер доносил вой шакалов.

Арзакан и Тамар вышли на шоссе.

Настроение Тамар изменилось. Отсутствие Тараша и Дзабули больше не беспокоило ее. Сегодня ей как-то по-новому понравился Арзакан. Во время джигитовки он проявил столько ловкости, пылкости и мужества, что снова стал ей таким же близким, каким был до приезда Тараша.

Несмотря на это, она высвободила руку под предлогом, что ей нужно достать платок из сумочки.

Свернув с дороги, они пошли по железнодорожному полотну. На телеграфных столбах гудели провода.

— Пойдем напрямик, — предложил Арзакан. Тамар покорно последовала за ним.

Ей не хотелось встретиться с кем-нибудь из знакомых. Что они подумают, увидев ее с Арзаканом в такой поздний час? Поэтому она предпочла короткую дорогу.

Арзакан повел ее той тропинкой, по которой прошлой ночью пробрался в сад Тариэла Шервашидзе.

Луны не было, хотя Лукайя и уверял, что она будет светить до пятнадцатого мая.

Они шли.

Валежник, вьющаяся зелень на каждом шагу преграждали им путь.

Арзакан шел впереди, отстранял от Тамар ветви, свешивавшиеся на тропинку; острые иглы терновника безжалостно хлестали по лицу, кололи щеки.

Некоторое время они пробирались просекой. Силуэты дубов и буков, маячившие по сторонам, казалось, были погружены в думы. Как часовые в бурках, стояли они, охраняя покой уснувших полей. Издали доносился мелодичный шум мельницы, иногда далекий зов филина тревожил тишину.

Тамар споткнулась. Арзакан подхватил ее под руку. Она не противилась.

Сознание, что в глазах Тамар он был победителем, взявшим первенство хотя бы среди молодежи, делало Арзакана счастливым.

Правда, отец превзошел его, но чтобы приобрести славу большого мастера, и лета нужны немалые, — утешал себя Арзакан.

С ним соперничал Тараш! Ну что ж, завтрашний день не за горами. Завтра Арзакан покажет Тарашу, что значит тягаться с ним. И тогда Тамар не скажет: «Отчасти».

А потом…

Женщина всегда на стороне победителя, на стороне самого ловкого, потому что только самый ловкий в глазах женщины победитель…

Выглянула луна — так стыдливо, как абхазская невеста показывает свое лицо из-под белой фаты, — и осветила тропинку, кусты и кочки, по которым он проходил в ту мучительную ночь.

Где-то взметнулся вспугнутый дрозд, тревожно закричал и перелетел на другую ветку. Снова стало тихо.

Порой, будто во сне, звучали хоралы лягушек: «Кррр… Кррр…»

Но все эти шорохи и звуки уже не наводили на Арзакана вчерашней тоски. Они скорее казались ему призывом любви, вырывающимся из груди уснувшей природы.

Вьющиеся растения обвивали стволы деревьев, застывших в неподвижности лунной ночи.

Шелковистой вуалью окутаны их фантастические силуэты.

Арзакан, чувствуя рядом с собой Тамар, не в силах был говорить.

Так они шли некоторое время.

Несколько раз Арзакан останавливался.

— Кажется, мы сбились с дороги, — наконец сказал он.

Они свернули в сторону, набрели на другую тропинку, но вскоре потеряли и ее. Так блуждали долго.

Ивняк незнакомый. Остроконечные листья деревьев сверкают, как полированное серебро.

Из-под ног выпрыгнули лягушки.

По плеску воды Арзакан догадался, что они неожиданно очутились у садовой канавы.

Для него перескочить через ров — дело легкое, но Тамар?

Не повернуть ли, выйти на полотно и возвратиться в усадьбу обычной дорогой? Но это так далеко! А отсюда до усадьбы — рукой подать, совсем близко. Вон виднеются и электрический свет, и яблоня у окна. Только перебраться через канаву.

Тамар хотела покричать Лукайя, чтобы он принес доску, но раздумала: наверняка, отец сейчас сидит на балконе, ждет ее и нервничает. Услышит крик и рассердится, что ее провожает Арзакан.

Поэтому она промолчала.

Выхода не было. Отыскав место, где канава была поуже, Арзакан обхватил Тамар за талию и поднял, как ребенка. Прикосновение ее жаркой груди обожгло его. Он перескочил со своей ношей через ров, но при этом покачнулся и, вдруг обняв девушку, стал ее бешено целовать.

Это произошло неожиданно для обоих.

Тамар задыхалась. Страстный порыв юноши, как ток, пронизал ее тело. На мгновение она растерялась. Но быстро овладела собой и рассердилась.

— Что ты делаешь, Арзакан! — резко крикнула она. Шагнув назад, он оступился на насыпи. Тамар вырвалась и убежала.

Арзакан постоял минуту в нерешительности, потом бросился за ней.

Она стремительно пробежала оснеженную персиковым цветом аллею, потом между белеющими кустами гортензий.

С быстротой гончей перескочил Арзакан через кусты, настиг девушку у яблони и снова крепко обнял ее. Запыхавшаяся, она трепетала в его сильных руках.

— Я крикну отца!

Но страсть охватила юношу, бег распалил его. Не только со старым попом, с самой смертью не побоялся бы он вступить в бой. Запретная черта была перейдена.

Исчезло еще не вытравленное из крови Звамбая благоговение перед дочерью Шервашидзе.

Он стиснул ее, эту надменную княжну, схватил ее без раздумья — так, как сотни и тысячи раз шервашидзевские юноши схватывали звамбаевских девушек.

Он прижал ее к яблоне, и Тамар, заключенная в крепкие объятия, дрожала в бессилии, как горлица в когтях ястреба…

Беспомощно раскрылись ее побледневшие губки, упавшим голосом она стыдила Арзакана, угрожая, позвать отца, не смея в то же время исполнить свою угрозу.

Обхватив одной рукой стан Тамар, Арзакан другой рукой откинул ее голову и целовал в губы… Тамар плакала, отворачивала лицо, в беспомощной злобе вытирала о плечо губы после его поцелуев.

Это задело Арзакана. Он выпустил девушку…

Что-то сверкнуло у ног убегающей Тамар… Арзакан наклонился. Это был ее золотой крестик, усеянный алмазами. Он поднял крест и стоял под яблоней, не шевелясь, пока не утих лай разбуженных шумом собак.

Ночь была невыразимо хороша. Но и ночь, и луна, и сегодняшняя победа на скачках показались ему бессмысленными. Он снова перескочил через ров и побрел по тропинке к полотну железной дороги.

Долго бродил без цели. Казалось, кто-то подбил ему крыло. Холод одиночества сжимал сердце.

По-прежнему назойливо квакали лягушки, и под их нескончаемый «кррр…» еще больше усиливалось чувство обездоленности.

Арзакана потянуло к вину. Он пожалел, что не пошел с товарищами: по крайней мере не было бы сейчас так противно на сердце.

Свернул в узкий, темный переулок. У ворот, обнявшись, стояла парочка. В своем увлечении они не слышали шагов Арзакана.

Он прошел мимо. Дорогу перебежала черная кошка. Встреча с ней не понравилась Арзакану. И без того эта ночь была такая незадачливая, точно кто-то его сглазил. Но он тут же устыдился: не хватает, чтобы комсомолец верил в приметы! Что сказал бы Чежиа!

Милый образ Чежиа встал перед ним.

Сейчас он, конечно, сидит в своей рабочей комнате, погруженный в райкомовские дела. О, его ожидает большая будущность! Идейный, честный, самоотверженно преданный партии человек!

Чежиа очень умен. Если бы Арзакан во всем слушался его товарищеских советов, наверное, и в любви ему бы повезло…

Чежиа не уставал хвалить при нем Дзабули.

«Княжны с полированными ногтями не для нашего брата. Может, завтра партии предстоят жестокие испытания. Как тогда поступят эти женщины?»

Чежиа имеет свою твердую точку зрения на дворянство… «Дворянства у нас уже нет, — говорил он, — но его дух, его психология живы. Дворянство всегда создавало вокруг себя атмосферу верхоглядства, спеси, паразитизма».

Арзакан вспомнил о Дзабули.

Ему захотелось увидеть ее, и, погруженный в свои мысли, он безотчетно направился к ее дому.