Распоповские цацки
Старик сторож всё приглядывался к Погостину. Видно, что-то спросить хотел, да не решался.
– Звиняйте, – не вытерпел, – чи не вы часом у кучерах при атамане состоялы?
– Было дело, – усмехнулся Погостин.
– То ж я, звиняйте, никак у толк не возьму: бачу – во-ны, – указал на Алякринского, – советськие з Красной, кажу, Армии… а вы – з распоповцив… Шо, гадаю, воно таке? Як то у Библии кажуть, шо таке время сбудется, колысь лютый вовк з ягночком, та ястреб с горлинкою… Чи шо, звиняйте, мабуть, воно вже прийшло таке времечко?..
Старик лукавил, посмеивался.
– Да, видно, пришло, – отшутился Погостин. – Нет, дедко, – серьезно взглянул на старика, – верно, был я в бандитах, да вот, бог дал, одумался. Ушел.
– Так, так, – покивал дед. – Наш брат мужик, шо и казаты, – дурень: покажи ему цацку – вин и рад. Спотыкнуться, хлопче, легко, а вот як подняться… трудно, ох, трудно. Ну, нычого… Образумились мужики, тикают, слышно, из банды. Расчухалы, шо воно таке, распопивские цацки… Яки воны дуже гарны, тай…
Не договорил. Испуганными глазами уперся в окно. Приплюснутая к запушенному морозом стеклу, плоская, в красноватых отблесках печного жара, виднелась страшная рожа.
И конь заржал на улице. И крики. И топот, скрип сапог у самого крыльца.
– Ну, ладно ж я дверь на засов догадался припереть, – пробормотал Погостин. – Влипли, кажись, мы с тобой, товарищ Алякринский. И как оно, такое дело, случилось…
Алякринский молча шарил по карманам, вгонял в обойму пистолета патроны.
Как стая волков
А случилось вот что.
Не для одного Алякринского звонил в Тарасовке колокол. Он еще и для атамана Шалюты звонил.
Около десятка верховых въехали в Тарасовку каким-нибудь получасом позже Алякринского. С другого конца села въехали. И вел их Шалюта, бывший Попешко.
С ним со всяких мест были люди: Панас да еще двое – с Комарихи, один – с Малиевки, один – с Подхлибного. Остальные из шалютовцев, вовсе чужаки, соседнего уезда. А с Тарасовки никого не было.
Сунулись в одну хату, в другую – не пускают. В третьей Попешко пригрозил дверь вышибить. На это мужик твердо сказал из глубины сенец:
– Ось попытай, подлюга, колы у могилу захотел…
И грохнул из обреза в кошачий лаз. Так что чуток бы – и атаманову ногу продырявил, пуля по сапогу жикнула.
– Тай ще и гранатой попотчю, – посулился мужик.
Можно, конечно, было б пойти напролом, кинуться в бой, но, видно, в дневной схватке на кордоне, в ночных скитаниях по степи силы иссякли, молодечество притомилось.
– Шо ж, хлопцы, робыть будемо? – спросил Попешко, отъехав от негостеприимной хаты. – Не замерзать же зараз, як шелудивым псам…
– Тарасовка ж, – сплюнул Панас. – Це ж тут такие злыдни, шо пошукать – тай не сыщешь.
Стояли посреди улицы, как стая волков возле овчарни; в рад бы залезть, да крепка закута, не влезешь.
Темное, сонное лежало в глубоких снегах село. Ни огонька, ни голоса человечьего. Лишь нет-нет да принимался звонить колокол, словно борясь, кидаясь в битву с обезумевшими ветрами. Видно, добрый был человек церковный караульщик, болел душой за тех, что бедовали в буранной степи. А может, просто не спалось ему, наскучило лежать в душной, вонючей караулке – вот и ходил подергать за веревку, размять отекшие ноги…
– Ну, так, – заговорил Попешко после, долгого молчания. – Нычого, хлопьята, не придумалы?
– У школу, мабуть? – нерешительно подал голос Панас. – Во-он бачитэ – огонек-то…
– Тю, скаженный! – развеселился Попешко. – Та шо ж ты до се мовчал? Самая благодать – у школу! Учреждение советское, государственное, там заночуем. А утречком побачимо – шо и как…
Хлестнул коня, поскакал. За ним и все поскакали. Малость не доезжая школы, услышали вдруг заливистое ржание коня. Кобыла, шедшая под атаманом, звонко откликнулась. Остановились с опаской. Стало ясно: за школой чьи-то лошади. Но чьи?
– Поди, Панас, побачь, – приказал Попешко.
Панас вернулся сейчас же.
– Мои кони, – сказал, – серые, распоповские. А в школе – чекисты, двое. Один ранетый. И с ними – Степка Погостин. Я в окошко побачив.
– Ну, значит, на ловца и зверь бежит! – захихикал, закашлялся Попешко. – Спешивайтесь, хлопцы, тут на конях делать нечего. Короткий зараз с чекистами будет у нас разговор…
Последнее дело
Прикладами били в дверь. Кричали с улицы:
– Сдавайтесь, бисовы диты!
– Все равно, побьем!
– Вылазьте, чекисты! – жирным бабьим голосом надсадно орал Попешко.
Богораз очнулся.
– Что это? – спросил. – Что?
– Прости, – сказал Алякринский, стоя в простенке меж окон с пистолетом в руке. – Прости, друг, моя вина…
Со звоном вылетело стекло. Грянул выстрел, посыпалась штукатурка. Дважды рикошетя, визгнула пуля.
– Свя-свят-свят… – забившись в угол, за парты, шептал старик сторож.
Вторая пуля шальным делом нашла его. Он как бы сполз по стене, стал на колени. Помедлил так. Казалось, вот сейчас начнет читать свою «вотчу». Но он рухнул лицом вниз.
Другое окно разлетелось вдребезги.
Прячась за выступом стены, Погостин бил из винтовки. Алякринский, выбирая цель, стрелял не спеша, расчетливо, как на ученье.
– Ага! – вскрикивал, попадая. – Ага!
Перезаряжал обойму, с треском вгонял магазин и бил снова. Богораз пытался подняться, шарил у пояса, рвал застежку кобуры. Но вдруг, застонав, упал навзничь, затих.
– Ты что? Что? – кинулся к нему Алякринский, думая, что он убит.
Стал на колени, приник к груди. Нет, жив. Билось сердце. Ясно слышалось хриплое дыхание.
Вытащил из богоразовской кобуры пистолет.
И снова – у окна. «Ага!»
Снова бил спокойно, уверенно. Расстреляв свои, бил из богоразовского. Еще раза два вскрикнул: «Ага!»
– Всё, – объявил Погостин, кидая винтовку. – Кончились… Дозвольте, пугану гранатой? Есть одна…
– Погоди! – крикнул Алякринский.
У Погостина кончились патроны. А у него?
Несколько раз перезаряжал обойму. Выгреб из всех карманов. В последний раз зарядил не полностью – не хватало восьмого. Сколько же осталось? Два патрона ему нужны. Два патрона. Только два. Вынул, вышелущил обойму: один… другой…
– Давай! – крикнул Погостину.
Но тот молчал. С гранатой в согнутой руке, широко раскинув ноги, неловко подвернув к плечу голову, словно пряча ее, он лежал под самым окном. Медленно-медленно распрямлялась согнутая в локте рука.
– Ну, гады…
Взяв из руки убитого гранату, кинул в окно. Рвануло бело-розовое пламя. Взвизгнув, забилась лошадь. Раздались крики, матерная брань. Но уже далеко где-то. «Зря только коня ухлопал», – огорченно подумал Алякринский.
Тяжело дыша, утирая обильный пот, присел на парту. От наступившей вдруг тишины зазвенело в ушах.
– Анюта… – пробормотал Богораз.
«Жив! – вздрогнул Алякринский. – Ох, лучше бы ты, Богораз, был мертвый! Тяжко, страшно мне будет сделать это…»
Но почему затихли на улице?
Прислушался: только ветер. Да подстреленная, что ли, собака жалобно повизгивала.
«Неужели ушли?»
Нет, вот голоса. Звуки шагов. Еще какой-то длинный-длинный приближающийся шорох, словно волокут что-то.
– Пид крыльцо набивай! – бабий голос Попешко. – Эй, комиссары! Живы вы там, чи шо?
В проеме окна, в мечущемся снеге, появился человек. Стал вглядываться в тьму комнаты.
«Вот ссадить бы! – загорелся Алякринский азартно и сразу потух. – Нельзя…»
Человек исчез.
– Никого там нэма, – сообщил. – Уси как есть побитые.
– Давай, давай! Знаем мы ихние хитрости… Запаливай!
– Эх, гранату бы… – вздохнул кто-то.
– Кто ж тоби виноват, шо такий незапасливый!
– Запаливай!
Вспыхуло неяркое пламя. Весело затрещал огонь на ветру. Вкусно потянуло дымком.
– Слышь, выходи, кто живой! – крикнул Попешко. – Все равно выкурим!
