И тут я пугаюсь до полусмерти. Неужели это все, что я о ней знаю? Только мелочи?

Я вдруг понимаю, что не могу припомнить ни одной важной вещи, касающейся Беллы, ничего из того, что придает жизни смысл. В наших отношениях есть форма, но нет содержания. За кого она голосует на выборах? Она вообще ходит на них? Возможно, на всеобщие, но не на местные. С ума сойти можно. Скольких детей она хочет? Четырех? Одного? Почему она не может определиться, чем хотела бы заниматься с девяти утра до пяти вечера? Это что, настолько трудно? Что ее гнетет вот уже несколько недель? Да как это вообще возможно — знать о человеке столько и в то же время не знать ничего?

Мне так больно признавать, что я ничего не знаю о собственной жене, что я с большим трудом сохраняю видимость спокойствия.

— Нам действительно нужно идти на это шоу? — снова спрашивает она.

— Ты же уже оделась, — отвечаю я.

— Мы могли бы пойти куда-нибудь еще.

Не ответив, я беру со столика бумажник и ключ от номера.

— Белла?

— Что?

— У тебя есть кто-нибудь?

— Нет. — Она целую минуту смотрит на мое левое ухо, затем встречается со мной взглядом и повторяет: — Нет.

Но я ей не верю.

Мы приезжаем в отель, где должно состояться шоу, в 8:45 вечера. Я сделала все, что было в моих силах, чтобы оттянуть неизбежное, — так долго я еще никогда не собиралась, даже в дни своих свадеб. Однако, благодаря несгибаемой вежливости Филипа, мой смертный приговор все же подписан. Могу поклясться, что слышу, как по мою голову затачивается лезвие гильотины. Я подумала, что если буду выглядеть сексуально, то не исключено, что он забудет обо всем — и в первую очередь об этой чертовой генеральной репетиции — и потащит меня в постель, но разговор о моей воображаемой беременности пресек пути к отступлению. И откуда он только взял эту нелепую идею?

В такси я снова сказала, что у меня кружится голова. В ответ он проворчал, что уверен, что я не страдаю ни от чего такого, чего нельзя было бы вылечить хорошей порцией виски. Вся его внимательность и заботливость испарились, будто их и не было. Предсказуемо, конечно, но чертовски не вовремя. Именно сегодня мне как никогда нужна его надежность, понимание, доброта. Не повезло. Все как назло. В этом весь Вегас.

Скоро Нил Карран разоблачит меня — меня и Стиви. А перед неотвратимым разоблачением, слишком ужасным и болезненным для того, чтобы углубляться сейчас в размышления о нем, мне придется выдержать довольно длительную пытку. Похоже на жалкую прелюдию, предваряющую еще более жалкий секс, только в тысячу раз хуже. Я должна буду высидеть выступления пятнадцати двойников Элвиса. Этого хватит, чтобы я, барахтаясь и захлебываясь, погрузилась в омут собственных воспоминаний. Я почти готова признаться Филипу во всем прямо сейчас. Что же заставляет меня молчать, обрекая себя на предстоящий ужас?

Инстинкт самосохранения, я полагаю.

Несмотря ни на что, во мне теплится слабая (ложная?) надежда на то, что все обойдется. А вдруг Нил Карран не увидит меня в толпе, или увидит, но решит не упоминать о своем давнем знакомстве со Стиви, чтобы не давать повода для толков о том, будто он продвигает «своего» кандидата? Вопреки всему, я надеюсь, что уйду с сегодняшнего шоу в качестве жены Филипа.

Этот отель такой же безвкусный и кричащий, как и все остальные, виденные мной во время нашей поездки. У меня в голове они уже начали сливаться в однородную массу, сверкающую резким неоновым светом. Мы показываем наши ВИП-пригласительные деловитому администратору, и нас быстро проводят через путаницу темных коридоров к большим двойным дверям. Они распахиваются, и мы оказываемся в богато украшенном концертном зале.

Пол устлан плюшевыми коврами. Свечи, лампы, цветы и блестящий задник в глубине сцены производят должное впечатление. Столы и стулья занимают все пространство зала, ближе к сцене они стоят более плотными группами. Сам зал огромен — на мой взгляд, он рассчитан не менее чем на шестьсот человек. Да, до этого далеко блэкпульскому отелю «Королевский герб» с его маленьким, грязным и невыразительным залом.

Мы опоздали — все зрители уже собрались, и шоу уже идет. На первый взгляд кажется, что свободных мест больше нет, но капельдинер указывает нам на столик рядом со сценой, за которым в одиночестве сидит Лаура. Элвис со средиземноморским типом внешности поет «Голубые замшевые туфли» — и при этом мечется по сцене как одержимый. Самое необидное, что можно о нем сказать, — это что у него слишком блестящий костюм. Лаура оборачивается и замечает нас. Она улыбается и энергично машет рукой. Мы с Филипом лавируем между столиками и присоединяемся к ней. Она вскакивает и целует нас, хихикая от возбуждения.

— Мы много пропустили? — спрашивает Фил.

— Это четвертый конкурсант. Он из Греции.

— А остальные хоть что-нибудь из себя представляли? — спрашиваю я, больше из вежливости, чем из искреннего любопытства.

— Более-менее, но, конечно, до Стиви им очень далеко, — улыбаясь, отвечает Лаура. — «Я сам не свой» пели уже два раза. Это плохо, потому что песня приелась, и сложно будет объективно оценить следующего конкурсанта, который будет ее исполнять. Элвис из Германии спел «Деревянное сердце», что в общем-то было предсказуемо, ведь изначально это была немецкая детская песенка. Один парень здорово исполнил «Талисман на удачу», хотя ею трудно завоевать симпатии публики, потому что невозможно в полной мере продемонстрировать ту проникновенность вокала и тот контроль тона, которыми славился Элвис.

Лаура стала уже недурственным специалистом по Элвису. Я такими вещами никогда не интересовалась.

— А когда мы увидим Стиви? — спрашивает Фил.

— Он выступает десятым.

Я внутренне с горечью усмехаюсь. Катавасия начнется гораздо раньше. Бедному Стиви даже не удастся выступить — ясно, что он не сможет собраться для выхода на сцену после того, как Филип и Лаура узнают, что мы женаты. Мне непонятно, почему он в таком случае вообще настаивал на своем участии в шоу. Как глупо!

Довольно много Элвисов и среди публики. В основном зрители, но некоторые из них — конкурсанты, кто, отработав свой номер, пришли в зал, чтобы посмотреть номера своих соперников. Они поздравляют друг друга с удачным выступлением. Это не просто жест вежливости — все они восхищаются Элвисом и испытывают искреннюю радость, когда его песни хорошо звучат со сцены. Но в то же время они ненавидят друг друга. Жизнь — сложная штука.

Фил прослеживает за моим взглядом и говорит:

— Интересно, какое собирательное существительное используется для обозначения нескольких Элвисов, собравшихся вместе? Шайка? Сборище? Толпа? Группа?

— Стадо, — убежденно говорю я.

Не реагируя на мое замечание, Фил предлагает заказать бутылку шампанского. Лаура не против. Я решаю, что выпью фужер, хотя настроение у меня совсем не праздничное. Надеюсь, оно хоть немного заглушит боль. Несмотря на то что зрительный зал просто ломится от огромного количества официантов, я встаю и сама иду к бару, который не виден со сцены. Я специально выбираю время так, чтобы мой уход совпал с окончанием номера греческого Элвиса. Благодаря этому маневру Нил Карран не засечет меня по крайней мере до конца следующего выступления. Интересно, сколько еще раз мне удастся вот так исчезать из партера… Можно покупать закуску, заказывать выпивку, можно захотеть в туалет (мой старый и самый любимый трюк). Может ли это вообще сработать?

Мне удается выполнить задачу по заказу выпивки непосредственно в баре, хотя мне при этом и приходится с боем прорываться через заслон из трех официантов, считающих, что я саботирую их намерение заработать сегодня на чаевых. Уж кого-кого, а посетителей, которые горят желанием сами себя обслужить, эти ребята точно не рады видеть. На этот раз моя уловка сработала — когда я возвращаюсь к столику, Нила на сцене уже нет, горизонт чист.