И в эту секунду так же думает и множество других людей в пабе. Мужские головы поворачиваются ко мне с интересом, женские — с плохо скрываемой завистью. Все хотят увидеть, для кого поет Стиви Джонс. Я вдруг забываю слова песни «Прилип к тебе», поэтому внимательно в них вслушиваюсь. Я стараюсь не прочесть в них слишком многого. Я убеждаю себя, что на самом деле он не говорит мне, что, если бы мы были вместе, мы никогда бы не расстались.

Ведь это всего лишь песня.

Не может быть, чтобы Стиви хотел подцепить на крючок именно меня. Он меня даже не знает. Скорее всего, он проделывает такое каждый вечер: выбирает из толпы какую-нибудь женщину, поет ей что-нибудь трогательное и улыбается этой своей невозможной улыбкой. Он заставляет ее чувствовать себя единственной женщиной на планете. Возможно, я являюсь мишенью дешевого рутинного трюка. У меня даже нет длинных черных волос, о которых говорится в песне. Я напоминаю себе, что, если рассуждать здраво, я не особенная. И это не особенный момент.

Да уж… мозг твердит мне, что это безвкусный и предсказуемый ход, а сердце стучит так яростно, будто собирается выпрыгнуть из груди прямо на сцену. Вопреки всякой логике я чувствую, что Стиви по-настоящему выделяет меня из всех тех, кто собрался в зале. Если я не совсем потеряла голову (хотя, спору нет, это возможно), Стиви действительно смотрит на меня так, словно во мне воплощены все его рождественские праздники и дни рождения. Я не думаю, что его реакция вызвана исключительно надеждой на то, что меня будет легко уложить в постель. Я хорошо понимаю, что, когда я позволила абсолютно незнакомому мужчине поцеловать меня, до этого обменявшись с ним всего примерно ста пятьюдесятью словами, я, возможно, могла создать впечатление, что я легкодоступна, — но, даже если это так, очевидно, что Стиви не страдает от недостатка женского внимания. Если бы ему была нужна подружка на одну ночь, практически любая женщина в этом пабе с радостью согласилась бы стать ею.

Я начинаю покачивать бедрами и двигать плечами. На протяжении целых шести треков я являюсь самой красивой и уверенной в себе женщиной во вселенной. Я воспринимаю себя как смесь Кейт Мосс с Кирой Найтли, с наброшенным на плечи загадочным флером Лиз Харли. Когда звучат «Медвежонок» и «Лакомый кусочек любви», я уверена, что попа у меня красивее, чем у Кайли Миноуг. Когда он поет «Деревянное сердце», я прихожу к мысли, что могу считать в уме быстрее, чем Кэрол Вордерман, и ухаживать за растениями лучше, чем Шарлотта Диммок. Я способна вычистить духовку, вымыть пол позади дивана и убрать известковый налет с водопроводных кранов в ванной скорее, чем Ким и Эджи — ведущие в посвященной уборке телевизионной программе. Я непобедима. Хотя чем больше я смотрю на сексапильного Стиви, тем больше убеждаюсь в том, что с ним вопрос о том, умею ли я вести домашнее хозяйство, не будет стоять на первом плане. Я переключаюсь на мысленное взращивание в себе гимнастических способностей Люси Лью.

Это лучший вечер за всю мою жизнь. Стиви посвящает мне песни, посылает воздушные поцелуи, просит аудиторию восхищенными возгласами отдать должное такой замечательной девушке, как я. И они отдают должное. Совершенно незнакомые люди покупают мне выпивку. Они чокаются со мной бокалами и выкрикивают поздравления, хотя и не могут поздравить ни с чем конкретным. В глазах поклонников девушка, обратившая на себя внимание Стиви, заслуживает всяческой похвалы. Я склонна с ними согласиться.

Я выпиваю большинство предложенных напитков. Растворенный в крови алкоголь определенно укрепляет во мне иллюзию того, что я самая красивая женщина во вселенной, и полностью заглушает опасения относительно того, что я выставляю себя полной дурой.

Я с нетерпением жду конца концерта. Мне нравится смотреть на выступление Стиви, но я не хочу ни с кем им делиться. Я совершенно не вспоминаю о Белле. А когда все-таки вспоминаю, то говорю себе, что она, наверное, уехала на такси и, кроме того, она не любит, когда люди видят, что ей плохо.

Амели звонит мне в 8:30 утра. Меня удивляет, что она так задержалась.

— Знаешь, было бы хорошо, если бы ты объяснила, почему бросила Лауру в пабе вчера вечером, — говорит она.

— У меня была причина.

— Какая?

Я смотрю на Филипа, который мирно спит рядом со мной. Он запутался в белом хлопковом одеяле и закопался сразу в три подушки — и выглядит почти как ребенок. Он спит как убитый. Вчера он был в Швейцарии, встречался с клиентом. Его обратный рейс задержали, а такси, выехав из аэропорта, застряло в пробке, так что мы оказались дома примерно в одно и то же время. Как и Амели, Филип удивился, что я так резко свернула мой выход в свет, и спросил, что случилось.

Я ответила ему, что меня просто переполнило желание оказаться рядом с моим мужем и подальше от этого паба, утопающего в сигаретном дыму и запахе алкоголя и полного толстых неряшливых женщин. Я хотела поскорее вернуться в наш чистый, красивый дом, фасад которого смотрит на юго-запад. Я не могла дождаться, когда обниму его и прижмусь к его груди. Филип был в восторге от такого ответа, и мы занялись любовью прямо на лестнице. На этот раз наше желание пересилило привычку к комфорту.

— Я просто хотела быть с Филипом, — искренне говорю я Амели.

Возникает пауза. Амели обдумывает сказанное мной. В отличие от Филипа Амели не купится на лесть и не отстанет, пока не получит вразумительного ответа.

— Почему? Что происходит? — спрашивает она. В ее голосе слышится всегдашняя проницательность, которую мне сейчас не хотелось бы испытать на себе.

Несмотря на то что утро выдалось ясное и теплое и в спальню через окно струится солнечный свет, я покрываюсь мурашками. Я игнорирую ее вопрос и спрашиваю сама:

— В котором часу Лаура вернулась домой? — и вдруг пугаюсь: — Она ведь вернулась домой, правда?

— Ты боишься, что она лежит мертвая где-нибудь в грязном переулке?

— Нет, я боюсь, что она переспала со Стиви Джонсом, — с неожиданной откровенностью выпаливаю я.

— Белла, что происходит? Ради всего святого, почему ты бросила ее в том пабе?

Я вся сомнение. Одиннадцать лет сурового самоконтроля борются во мне со спонтанным импульсом. Могу ли я отбросить в сторону впитавшийся в плоть и кровь жесткий кодекс и сказать правду? Я нежно прикасаюсь к лицу Филипа. Провожу пальцем от брови к подбородку. Мне есть что терять. Я могу потерять все.

Несмотря на случившийся прошлым вечером жадный, энергичный секс, я не уснула, как обычно, глубоким удовлетворенным сном, в то время как Филип выключился, едва успев дотащиться до кровати. Я попыталась читать, но строчки прыгали у меня перед глазами, злобно радуясь тому, что мне не удается отвлечься с их помощью. Я выпила стакан теплого молока, но оно тоже не помогло, оставив только странный, раздражающий привкус во рту. Так я и лежала всю ночь без сна, вспоминая прошлое, представляя будущее. Первое было тягостно, второе — смутно. Помню, что, когда я в последний раз посмотрела на часы, было 5:45. После этого я, наверное, наконец заснула. Звонок Амели вырвал меня из гнетущего сна, в котором я спасалась от преследующего меня Биг-Бена и утопала в гигантской куче собачьего дерьма.

— Амели, можно приехать к тебе? Я не хочу обсуждать это по телефону.

— Кофе уже на плите, — отвечает она, подражая моему многозначительному тону.

Амели открывает дверь. По ее виду понятно, что она не знает, что делать: обнять меня или устроить разнос прямо на пороге.

— Я полагаю, ты попала в какую-то сложную ситуацию?

— Можно и так сказать. Но сначала я хочу выпить кофе.

Амели ведет меня в кухню, где, как она и обещала и как обычно по утрам, на плите стоит кофейник. Она наливает по чашке мне и себе. Не дожидаясь приглашения, я тянусь к свежим французским рогаликам.