Возвратясь в Малороссию, Яценко подал Кочубею следующее письмо от Головкина:

«Присланный от Вас по верности Вашей к Его Величеству явился здесь. Его Величество дал ему секретно аудиенцию, выслушал дела, принял очень милостиво Ваше донесение. Ваш посланец требовал, чтоб Государь изволил послать кого-нибудь верного для свидания с Вами; но столь важных дел никому, кроме важнейшим особам, поверить не возможно; а посылка человека знатного не может быть тайною и подаст повод к подозрениям; это разсудя, Государь указал мне писать к Вашей милости, чтоб Ваша милость как можно поспешили в ближние места к Смоленску, где бы я мог с Вами повидаться, поговорить и посоветываться о том, как упредить это злое начинание и кого избрать на место особы подозрительной. Потому что если бы готовой особы на его место, притом как сменять его, не было то могло бы произойти краю Малороссийскому раззорение и пролитие невинной крови, что весьма при таких переменах обыкновенно. Государь имеет донесение об этом деле не от одних Вас, но и от других особ, подобно Вам верных и знатных. Посылаемый офицер гвардии отправлен к Вам по прошению Вашего посланца, чтоб изустно обнадежить Вас, что Ваше донесение милостиво принято, и чтоб препроводил Вашу милость безопасно; для этого ему дан вид, и нарядили его в Польское платье, и он не будет ни для кого подозрителен. Но тайны он не а знает, и Ваша милость с ним на этот счет не извольте говорить; Его Величество никому; кроме меня, об этом деле не объявлял; оно содержится в высшем секрете.»

От того же числа Государь писал к Мазепе, к верному своему подданному Гетману и кавалеру Ивану Степановичу.»—Он повторял обещание, что никакая вера клеветникам не дастся, что они воспримут достойную казнь; что милость его Царская никогда к нему не изменится. Эту грамоту повез к Гетману Скоропадский. Того же дня Государь выехал из Бешенковичей в Петербург. Шафиров и Головкин успокоивали Гетмана в свою очередь. Извещая, что за Искрой послан один Офицер, за Кочубеем другой, Головкин писал: Если этот способ удастся и если приедут они, то будут арестованы, и с помощию Божиею мы исторгнем из Украйны злый корень возмущения и отомстим за Вас Вашим клеветникам. Если же надеетесь Ваше Сиятельство их просто переловить, делайте как заблагоразсудите, только скорее; Государь сомневается, нет ли здесь какого враждебного замысла; слух о том давно прошел. Из Вашего письма я вижу, что Вы скорбите, сокрушаетесь; чистым приятельским сердцем прошу Вас: не печальтесь! Государь в верности Вашей никакого не имеет сомнения; он даже слушать об этом не хочет. Вы должны сами разсудить, то у клеветников обычай на добрых и верных клеветать. Это болезнь их, которая на их же главы

Это письмо привело в восторг старика, Ваша Вельможность отчасти сняли с души моей печаль горькую и несносную, от которой, Богом живым свидетельствуюсь, едва я обретаюсь в живых. Нестерпимая скорбь умножила мои болезни и немощи и они меня ко гробу приблизили. Клеветы я не боюсь: она не опорочит моей верности. Я боюсь чтоб на белых листах, которые давал л Кочубею за моею подписью и за печатью войсковою, не написал он чего-нибудь противного моей верности. Также, если б Искра, древний лживец, имел какое письмо от Писаря или Кошевого, тому не должно верит: ему оттуда напишут все, что он захочет. Писарь Кошевого есть искренно преданный ему человек, им же в Писари туда поставленный. Я знаю, что совесть. моя, незазорная в своей непреткновенной верности, не может быть посрамлена ложью пепельною; но грустно мне, что перед кончиною моею клевета на мой счет разнеслась не только в России, но и в Литве и в Польше.»

Между тем он их заманивал к себе, то в гости, то по делу; они не дались ему в обман. Он послал сильный отряд, чтоб их схватить; они уже уехали. Вторичное письмо Головкина, от 4-го Апреля, ускорило их отъезд. В дороге они пользовались свободою; от Белгорода их провожал сильный отряд. Их неразлучными спутниками были Левашов и Дубянский.

Общество их было следующее: Кочубей, Искря, Осипов, Святайло, Яценко, Сотник Кованько, племянник Искры, Колчицкий и Глуховец — оба, писаря Кочубейские, и восемь слуг.

Апреля 18-го несчастливцы приехали через Смоленск в Витебск и остановились в загородном доме какого-то помещика.

В Витебске была главная квартира Государева, но Его самого уже там не было. Головкин и Шафиров, председатели следствия и суда, приехали на другой день к доносителям, допросили сперва Осипова, и когда он утвердил в точности все, что писал к Киевскому Губернатору, тогда они призвали Кочубея и Искру, обнадеживали их Царскою милостию и наконец потребовали точнейшего и подробнейшего показания.

Кочубей полагая, что сам Государь выслушает его, заготовил к нему речь еще в Украйне; он произнес ее перед Министрами, без всякой перемены.

«Пресветлейший и Державнейший Государь!

В Богохранимое царствование отца Твоего была измена Брюховецкого, которому для верности дана была и жена Великороссиянка из знатной к фамилии, который был и боярином; в ту измену во многих Малороссийских городах Воеводы и люди ратные были схвачены, разорены, содержаны в тесной неволе, а которые не сдались добровольно тех и умертвили при немалом кровопролитии. И когда по столь великом смятении, кровопролитии и мятежах, Малороссийский край остался под Высокодержавною рукою Государя, Его Величество уличал и подверг опале Генеральных особ Петра Забелу, Судью и прочих за то, что, будучи всегда при Гетмане, имея возможность прислушаться к его зловредным намерениям, заблаговременно о том Государя не уведомили. Ныне мы, — узнав из поступков нашего правителя злый умысл на жизнь Твою, Государь, и на отторжение от державы Твоей края Малороссийского, ибо он сам своими устами говорил нам, что мы конечно будем во власти у Поляков, — по долгу верности и присяги объявляем, дабы о том ведомо было Вашему Величеству, прежде нежели начнется зло и смятение. Уповаем, что за истину и правоту нашу мы не постраждем; что за то не погибнут ни жены, ни дети, ни домы наши. За донесение наше мы не ищем себе наград, только от верных сердец наших желаем Твоим многочисленным народам, Твоей державе Христианской православной—целости и спокойствия, а храмам Божиим непоколебимого благосостояния.»

Окончив речь, Кочубей подал донос. Он был безхитростен и, как после сам Государь узнал на тяжком опыте, был справедлив. Его не умели написать. Все, что бездоказательно, в доносе не годится; оно вредит тому, что можно доказать. Пристрастный Судья обратил внимание на то, в чем может оправдаться обвиняемый, и— промолчит об остальном.

«Но Министры, — говорит мой правдивый предшественник, — негодовали на Кочубея за предостерегательные слова о некоторых ближних Государевых Секретарях, обо всем Мазепу извещающих; они воспользовались разноречием доносителей насчет одной статьи, и оставили без разследования другие.» Он их называет мстительными и ослепленными. Никто не станет опровергать. Но разсмотрим, как должно было повести это дело? Как оно поведено? Как эта несправедливость ускользнула от мудрого, и всегда старавшегося быть справедливым Петра? М мы назовем тогда истязателей Кочубея — подкупленными рабами изменника.