Он даже не пытался возражать.

– Да, я согласен. В каком-то смысле – да.

Я все еще держал сценарий в руке. Уронив рукопись на стол, я оперся руками по обе стороны от сшитых вместе бумажных листов. Затем, подавшись вперед, насколько возможно, я вперил в свидетеля пронзительный взгляд.

– Почему вы это сделали, детектив Крэншо? В чем причина, по которой вы ввели в заблуждение суд присяжных? Вы не хотели, чтобы кто-то знал, что вы имеете мотив обвинить Стэнли Рота в убийстве жены? Сценарий, переданный вами Стэнли Роту, вовсе не был черновиком. Не так ли, детектив Крэншо? Вы вложили в рукопись собственные сердце и душу, вы долго работали над ним. Вы написали сценарий хорошо, насколько смогли. Сценарий должен был сделать вам имя, он мог сделать вас известным. Стэнли Рот заплатил деньги, но не дал то, чего вы желали на самом деле, верно? Стэнли Рот не сдержал обещание насчет фильма. Что могло быть хуже? Более того, когда вы попытались разобраться, как обстоят дела и когда начнется работа над фильмом, он даже не захотел отвечать на ваши звонки. Разве нет? Вот почему вы торопились на место преступления, желая первым увидеть сцену убийства, чтобы поквитаться со Стэнли Ротом. За ложное обещание и за то, как он с вами обращался. После того, что вы сделали для него, спасли от публично-унизительного клейма мужа-дебошира – или куда худшей участи! Оказавшись первым детективом, прибывшим на место убийства, вы думали лишь о том, что это мог сделать только Стэнли Рот. Он находился в доме, и однажды он уже напал на Мэри Маргарет Флендерс. Стэнли Рот виновен! Уверенный в своей версии, вы хватаете его рубашку, пропитываете кровью жертвы – кровью, покрывающей пол около бассейна, – и швыряете рубашку в корзину для грязного белья! Стэнли Рот все равно виновен – почему бы не обзавестись лишним доказательством? – В упор глядя на Крэншо, я с горящим лицом, тяжело дыша, поднялся из-за стола. – Ведь это правда, не так ли? Все было именно так? В этом причина вашей лжи о первом знакомстве с Мэри Маргарет Флендерс?

Крэншо опустил глаза, рассматривая сцепленные вместе руки.

– Вы ни разу ее не видели, – отрешенно произнес детектив, медленно поднимая на меня взгляд. – Думаю, если бы в тот вечер миссис Флендерс попросила составить рапорт, говоривший, что она сама напала на мужа, я сделал бы это. Не знаю, потому ли, что она была Мэри Маргарет Флендерс – кинозвезда или что-то особенное было в ней самой, в том, как она смотрела. Так, словно всегда знала меня и понимала, что может доверять. Я не знаю. Но тогда я сделал, как она попросила. Не думал, что попросит слишком много. Я верил ей… верил тому, что она рассказала о случившемся. И сделал это. – Крэншо выпрямился в кресле, и на лице его появилась извиняющаяся улыбка. – Хотите знать, почему я скрыл от вас и почему не рассказал перед судом о том, как впервые с ней встретился? Чистейшая трусость, самая обыкновенная. Никак не мог признать, что я один ответствен за ее смерть. Я мог бы предотвратить трагедию. Не исполни я просьбу миссис Флендерс… Если бы я составил рапорт, против ее мужа выдвинули бы обвинение и все могло быть иначе. Я оказался первым детективом, прибывшим на место убийства. Вы правы, я бросился туда, как только про это услышал. Не потому, что хотел удостовериться, что в преступлении виноват именно Стэнли Рот, – нет, я молил, чтобы Стэнли Рот не оказался ее убийцей. Разве не понимаете?! – с болью выкрикнул он. – Окажись убийцей кто-то другой… Тогда этот финал не стал бы моей ошибкой! Вынесение Стэнли Роту обвинительного приговора по делу об убийстве Мэри Маргарет Флендерс – худшее из всего, что могло со мной произойти!

Рот говорил, что никогда не вернется в свой дом, но ему не оставили выбора. Пока полиция сдерживала толпу репортеров, озабоченно щурившихся от старания увидеть и зафиксировать нечто примечательное, и толпу туристов, жадно пялившихся вообще неизвестно на что, самый древний из принадлежавших городу автобусов, шипя и урча, провез нас через ворота «Пальм». Мы выглядели странно: судья и присяжные, секретарь суда и стенографист, помощник шерифа, обвинитель, защитник и в одиночестве сидящий позади водителя Стэнли Рот.

Пассажирам досталось по отдельному сиденью, и каждый был проинструктирован не только о запрете любых обсуждений дела – на протяжении сорока пяти минут с момента посадки нельзя было произнести ни слова. Случайный прохожий легко принял бы нас за компанию, собравшуюся на корпоративный пикник. Служащие компании оделись как попало, и только работодатели, державшиеся весьма солидно, напялили одинаковые костюмы и галстуки – те, что ежедневно носят на работу. Я вырос на фильмах, в которых суд присяжных составляли хорошо одетые люди, но мог на пальцах сосчитать случаи, когда попадался кто-то в костюме и галстуке.

Обычные люди, вырванные из ежедневной житейской суеты, на время лишившиеся имени и вынужденные судить о виновности или невиновности Стэнли Рота, они никогда прежде не видели ничего подобного роскошному особняку за железными воротами, проникать за которые могли лишь кинозвезды или их богатые и могущественные друзья.

Замок Херста давно стал общественным парком, и облаченные в униформу гиды создавали впечатление, что дом стоял пустым долгие годы. Они рассказывали туристам, что госпожа Мэрион Дэвис, супруга Уильяма Рэндольфа Херста, была кинозвездой «еще в первые годы существования Голливуда».

Хотя на самом деле особняк «Пальмы» был ненамного моложе, богатые люди жили здесь полнокровной жизнью. И если изобилие не бросалось в глаза, они все равно имели то, что выходило далеко за пределы мечтаний среднего класса. По восхищенным взглядам присяжных я понял: они увидели именно то, что хотели.

Анабелла Ван Ротен оказалась единственной, не проявившей интереса к роскошной обстановке места преступления. На мой запрос о предоставлении суду присяжных возможности осмотра места преступления заместитель окружного прокурора возмущенно развела руками и не без ехидства заметила:

– И что дальше? Захотите показать суду извлеченное из могилы тело?

К слову сказать, мы находились в совещательной комнате – месте тихом, неярко освещенном, полном книг в кожаных переплетах и обитых кожей стульев, контрастировавших с простой обстановкой кабинета Рудольфа Хонигмана. С обычным благосклонным выражением судья посмотрел на меня, вопросительно подняв бровь.

– Это уже было сделано, – сказал я. – Вы, несомненно, помните фотографии, сделанные на месте преступления, на демонстрации которых вы настаивали в начале процесса. Если суду необходимо видеть, как выглядела жертва, трудно понять, почему им нельзя видеть обстановку места преступления.

Голова Ван Ротен немного дернулась. В глазах зажегся огонь.

– Те фотографии объясняли, каким образом она умерла. Предложенное вами – не более чем слайд-шоу, отвлекающее присяжных от дела. – Обращаясь к Хонигману, она заявила: – Осмотр не может иметь никакого доказательного значения. – С вымученной улыбкой Ван Ротен на несколько секунд повернулась ко мне: – После суда мы можем отправиться на пляж. Знаете, как я люблю слушать ваш голос… – И тут же снова обратилась к судье: – Ваша честь, мы теряем время.

– Что угодно, только не время, – настаивал я. – Мы получили свидетельства о том, где обнаружили жертву и каким образом жертва была убита. Мы имеем показания о месте, где нашли пропитанную кровью одежду обвиняемого. Есть показания о расположении спален. Суд нуждается в точном представлении о расстояниях и возможных направлениях движения. Присяжным нужно видеть, насколько далеко расположены друг от друга бассейн и ванная комната. Вычерченная схема и даже масштабная модель не дают полного представления о реальном месте преступления. Ваша честь, это дело об убийстве, – просительно сказал я. – Осмотр не отнимет больше половины дня.

Сев в автобус, Анабелла Ван Ротен отвернулась к окну, глядя на прохожих сквозь темные очки и напоминая сопровождающую супруга даму, поехавшую единственно из соображений, что в ее отсутствие может произойти нечто ужасное. Эту картину я наблюдал далеко не в первый раз. Все время казалось, будто Ван Ротен носит в себе нечто вроде привычной досады, думаю, даже глубокой неудовлетворенности ходом вещей. Не столько ходом судебного заседания, сколько собственным положением – делом, которым она занимается, судьбой и тем, что она не стала кем-то еще.