Стэнли Рот делал вид, будто ничего особенного не случилось. Вероятно, так и было в его представлении. На бледный шрам, пересекавший мой лоб над линией бровей, он посмотрел так, словно имел весьма туманное представление об обстоятельствах его появления.

– Прошу прощения за инцидент, – хрипло проговорил он, словно судебный пристав, объявляющий о неминуемом появлении судьи.

У меня едва хватило времени бросить в его сторону недоверчивый взгляд, как боковая дверь отворилась и судья Рудольф Хонигман начал короткий марш через три ступени, намереваясь занять свое место.

Собирался ли Стэнли Рот заявить, что не помнит, как я получил шрам и как хотел ударить бутылкой Майкла Уирлинга? Или, если верить Льюису Гриффину, хотел лишь взять его на испуг? Возможно, Рот намерен сообщить, что не помнит, как именно я собирался его остановить, и то, как мы оба полетели на пол? Или это было его версией происшедшего? Утверждением, что он не собирался никого бить и все было инцидентом, несчастным случаем, о котором он сожалеет, за который чувствует ответственность и который не имеет ничего общего с предъявленным ему обвинением?

– Мистер Антонелли, – судья Хонигман заботливо и даже участливо посмотрел на меня, – суд с огромным сожалением узнал о происшедшем с вами неудачном падении. Теперь мы рады видеть, что вы в совершенном порядке.

– Ваша честь, я в отличной форме. Спасибо. Сожалею, что оказался причиной задержки.

Хонигман кивнул секретарю. Молча проклиная все вокруг, секретарь поднялась с места и неохотно пошла к комнате для присяжных.

С трудом протиснувшись в узкие ряды, присяжные заняли свои места. В зал привели Ричарда Крэншо, тут же напомнив ему о присяге.

– Мистер Антонелли, – провозгласил Хонигман, открыв принесенную огромную папку с материалами дела, – вы можете продолжить допрос свидетеля.

В первый раз явившись в зал судебного заседания, Крэншо был в брюках и спортивной куртке. Сегодня детектив облачился в темно-синий костюм, и еще больше, чем в прошлый раз, меня поразило – сколько же времени тратит этот человек на внешность!

– Сегодня на вас превосходный костюм, детектив Крэншо, – сказал я, поднимаясь с места.

– Спасибо. – Крэншо ответил уверенной улыбкой.

– Должен заметить, очень дорогой костюм. – Он пожал плечами, как бы говоря, что обсуждать тут нечего. – Нет, детектив Крэншо, я сказал, имея в виду то, что сказал: очень дорогой костюм. – Я медлил, словно намеревался сообщить еще кое-что. – Вероятно, в консультировании кинофильмов вы преуспеваете. Сколько раз вам удавалось получить такую работу, кроме случая, когда вы работали над фильмом вместе с Мэри Маргарет Флендерс?

– Тот фильм был единственным, – тем же ровным голосом осторожно ответил Крэншо.

Я изобразил удивление.

– Вы поработали консультантом у самого Стэнли Рота на картине, в которой снималась Мэри Маргарет Флендерс, и после этого вас ни разу не пригласили на съемки? Отчего так, детектив Крэншо? Вы работали недостаточно хорошо?

Он смерил меня снисходительным взглядом.

Решив сменить подход, я сформулировал мысль иначе:

– Скажите, вам нравилась эта работа? Я полагаю, вы занимались там… Чем? Полицейские дела, да? Что-то в этом роде?

Он кивнул, хотя и без особого энтузиазма. Так, словно его работа, как и любая другая, имела и ту и другую стороны.

– Да. На оба вопроса.

– Я понял вас. Тогда, детектив Крэншо, скажите вот что: какой она была?

Руки детектива лежали на подлокотниках. Он казался невозмутимым, уверенным в себе. Возможно, слишком уверенным. В уголках рта пряталась улыбка, которой детектив обозначал двусмысленность моего вопроса, – не потому, что не знал, что конкретно я имел в виду, а чтобы продемонстрировать присяжным, как уверенно он держит свою линию в присутствии адвоката.

– Какой была – кто?

– Мэри Маргарет Флендерс. Вы работали вместе с ней. И вы сообщили госпоже Ван Ротен, что знали ее. Так какой же она была?

Нахмурившись, он изогнул бровь и недоуменно поджал губы. После короткого раздумья Крэншо сказал:

– Она казалась довольно симпатичным человеком. Я считал ее интересной.

Опустив голову, я продрейфовал в направлении присяжных.

– Вы часто общались? – спросил я, продолжая смотреть в пол.

Крэншо постарался ответить тоном, подразумевавшим, что он заведомо не имел в виду ничего большего: просто двое людей, случайно оказавшихся по работе в одном и том же месте.

– Нет, не слишком часто. Наверное, пару раз, не более.

– На съемочной площадке?

– Да.

Дотянувшись до ограждения скамьи присяжных, я поднял взгляд и улыбнулся.

– Вы уверены, что разговаривали с ней более чем однажды?

– Несколько раз, – без всякого выражения ответил Крэншо.

– Можете вспомнить о чем?

– Ничего конкретного, обычные разговоры.

– Значит, она не говорила вам ничего подобного: «Думаю, мой муж хочет меня убить»? Ничего вроде: «Я боюсь своего мужа. Полагаю, он хочет меня избить»? Ничего вроде: «Он бил меня прежде, и опасаюсь, что он может вновь учинить побои»?

Крэншо не изменился в лице, сохраняя все тот же невозмутимый вид – вид человека, контролирующего себя в любой ситуации. Неожиданно я отметил совсем небольшое движение его взгляда, словно он сбился с курса – так делают, когда прикидывают расстояние, а затем чертят новый курс в заданную точку.

– Она никогда не говорила ничего подобного, верно? Она никогда не говорила ничего, что могло бы заставить вас думать, будто она, возможно, находится в опасности, правильно?

– Нет, – вынужденно признал Крэншо, – не говорила.

Я было направился к столу защиты, но вдруг остановился, словно мне в голову только что пришла мысль, и задал вопрос:

– Кто нанимал вас в качестве консультанта?

– Кто-то со студии. Я не запомнил имени.

– Понятно. То есть не Стэнли Рот? Поскольку, как я полагаю, его имя вы бы вспомнили? Так? – Свидетель молча подтвердил согласие. – Вы только раз получили работу в качестве консультанта. Занимались ли вы какой-либо другой деятельностью, связанной с кинопроизводством? К примеру, брали ли уроки актерского мастерства?

– Было такое дело, несколько лет назад.

Не знаю, почему я вдруг спросил? Все его черты выдавали сосредоточенное стремление к достижению определенного образа: одежда, прическа, манера поведения. Каждое движение и любой жест буквально кричали о доверии – даже не потому, что были слишком хорошо исполнены, но по причине регулярного повторения. И ничто не проявлялось с такой очевидностью, как постановка речи. Крэншо чувствовал звучание голоса, умело создавая впечатление человека, хорошо знающего предмет, о котором говорит, – того, кто, подобно дикторам вечерних теленовостей, может убедительно произнести две-три короткие фразы, в устах других звучащие до предела бестолковыми.

– Вы брали уроки актерства. Значит, с вашей точки зрения, работа полицейского неинтересна? Простите – работа детектива.

Крэншо снисходительно улыбнулся:

– Несколько лет назад я брал такие уроки. Причина в том, что одна из телесетей решила снять пилотный ролик для полицейского реалити-шоу. Мне предложили читать текст за кадром. Так что я записался на курсы, которые они сами выбрали, и несколько недель ходил на занятия. Но ничего не вышло. Ролик не сняли, и я не стал актером.

– Даже не знаю, смог бы я продвинуться так далеко… Детектив Крэншо, судя по тому, как вы держитесь в суде, вы очень хорошо усвоили уроки.

Сидя на стуле, Анабелла Ван Ротен распрямила спину. Положив на угол стола правую руку, она сделала энергичный жест левой, обозначавший неудовольствие.

– Ваша честь, я понимаю так, что мистер Антонелли получил чересчур сильный удар по голове. Возможно, полученное сотрясение и объясняет то, что вместо вопросов он строит предположения, однако…

– Я думал, вам нравится мой голос, – со слегка смущенным видом прервал я речь Ван Ротен.