– Тогда для чего уходить? Рот не считает это заявление серьезным. Возможно, Уирлинг лишь пытается создать трудности?

Джули ответила, задумчиво глядя в пространство:

– Майкл ничего не затевает просто так. Он не просто создает трудности. Стэнли ошибается, и слишком во многом.

Мы ехали по Малхолланд-драйв. Оставалось меньше четверти мили до расползшегося в стороны современного дома Гриффина, выстроенного из стекла и бетона там, где никто уже не помнил старой испанской виллы и тем более английского особняка эпохи Тюдоров. Оба дома строили на века, они стояли на этом же месте, но казалось, лишь орел, нарезавший круги в вышине, еще не забыл, сколько цыплят зажарили в этих местах с той поры.

Выключив зажигание, Джули остановила машину на обочине. Под нами расстилался Лос-Анджелес, похожий на плоскую и безжизненную пустыню, по краю которой в бронзовом сиянии солнца сверкала полоса океана.

– Стэнли ошибается, – сказала Джули. Она сидела, устало привалившись к стеклу, с задумчивым выражением на незагорелом красивом лице. – Он думает, после завершения процесса все пойдет по-прежнему. Ничего подобного. Студии «Блу зефир» больше нет. Это знает Майкл Уирлинг. Думаю, и Льюис тоже, пусть и не хочет признаться. Стэнли – единственный, кто этого не понимает. Сидит в своем бунгало, отрезанный от всех, и работает, будто ничего не изменилось. Стэнли не понимает, что теперь даже его оправдание не имеет значения. Все и так считают его виновным, и этого достаточно. Никто не поставит карьеру или деньги на человека, подозреваемого в убийстве всеми любимой актрисы. Майкл не просто так заявил, что уйдет. Он намерен действовать, вопрос только – когда. Студия «Блу зефир» умерла. Все, что осталось от нее, – это мечта. Та самая, что не идет у Стэнли из головы.

Льюис Гриффин выглядел потерянным. В дверях он встретил нас той же отполированной до блеска улыбкой и коротким пожатием руки, которую убрал, как всегда быстро, едва коснувшись моей ладони. Рудиментарная бессознательная тяга к социальной адаптации через разрешение прикоснуться к тебе практически незнакомому человеку. Ничего похожего на то, как он пожимал мою руку несколькими часами ранее, в зале суда.

Льюис Гриффин выглядел озабоченным, как будто его взволновало что-то происшедшее совсем недавно и непоправимо нарушившее целостность бытия.

– Я помню, что сказал вам сегодня днем. Возможно, я не слишком сведущ по части законов, но в представлениях кое-что понимаю. То, что вы сделали с этим детективом, едва ли не лучшее зрелище в моей жизни.

– Стэнли считает, ему надо попробовать себя на сцене, – подначила Джули.

Замечание было неожиданное, однако заставило задуматься: а что ей действительно известно? Как много рассказал Джули Стэнли Рот о наших с ним разговорах, происходивших с момента, когда я согласился его защищать? Меня сильно беспокоило, что Рот не считал наши беседы конфиденциальной информацией.

Гриффин поразмыслил над словами Джули.

– Не думаю, что наш друг должен следовать определенному сценарию. – Гриффин перевел взгляд с Джули на меня. – Вы ведь знаете, до какой точки следует двигаться при допросе свидетеля, а? – риторически спросил он. – Хотя далеко не всегда известно, как попасть в эту точку. Разве это не правильно? Вопрос, который вы зададите следующим, неизвестен, пока вам не дадут последний ответ. Так?

– И даже не всегда, – рассмеялся я, едва Гриффин препроводил нас в гостиную.

Оказавшись здесь в первый раз после пресс-конференции, устроенной у входа на студию «Блу зефир», я стал самой свежей знаменитостью в городе. Тогда все стремились оказаться рядом.

Теперь – возможно, из-за того, что мы уже встречались, или потому, что убийство Мэри Маргарет Флендерс утратило часть окутывавшей его тайны и невиновность ее супруга не казалась столь очевидной, – никто из сидевших за столом не поднялся мне навстречу. Вместо этого я остановился рядом с Льюисом Гриффином. Держа меня за руку выше локтя, Гриффин делал жесты, по очереди адресуя их каждому из своих гостей.

– Вы, разумеется, уже знакомы с Уокером и Кэрол, – продолжал он, через стол кивнув в сторону Уокера Брэдли и Кэрол Конрад.

Брэдли сидел с болезненным видом, приоткрыв рот, как человек, собравшийся что-то сказать и вдруг потерявший мысль. Скосив глаза, Кэрол Конрад отвела взгляд от почти пустого бокала с вином и сделала слабый жест, как будто собираясь поздороваться. Тут же убрав руку, она снова уставилась на бокал.

Встав с места, Уильям Помрой поздоровался со мной за руку. Его жена Эстела, писательница, тоже поздоровалась, при этом легко коснувшись моего рукава. Оба казались дружески настроенными, однако и в их взглядах было что-то, если не доставлявшее беспокойство, то предупреждавшее о возможных сложностях или, вернее, о том, что расслабляться не следует.

Я едва успел поздороваться с женой Гриффина, Клариссой, как Льюис отпустил мою руку.

– Майкла вы, конечно, знаете, – произнес Гриффин неожиданно глухим безжизненным голосом. – И, уверен, помните его супругу.

Согнувшись над столом, Майкл Уирлинг, не глядя в мою сторону, водил по краю тарелки кончиком пальца. Поджав губы, он с нарастающим раздражением наблюдал за движением своего пальца сначала в одну сторону, потом в другую, вперед и назад. Начав разговор с его женой – всего несколько не связанных реплик, – я тут же заметил, что с каждым сказанным словом его настроение ухудшается. Оторвавшись от тарелки, Уирлинг поднял взгляд на меня.

– Мы только что говорили о вас. Льюис рассказывал, как вы хорошо управились в суде при перекрестном допросе детектива. Того, который нашел окровавленную одежду Стэнли. – Уирлинг развернулся на стуле. Опершись локтем на спинку, он довольно мрачно и с вызовом уставился на меня. – Думаете так же управиться со мной?

Теперь я понял, в чем дело. Судя по озадаченным взглядам, немногие разделяли это понимание.

– Майкла вызвали в суд повесткой в качестве свидетеля обвинения, – объяснил Льюис Гриффин.

Я прошел на свое место с другой стороны стола. Пока все обсуждали новости, я сквозь застекленную стену смотрел во двор, где по гладкой поверхности пруда скользила пара белоснежных лебедей.

– Но, Майкл, по какой же причине вас вызывают в качестве свидетеля? – спросил Уильям Помрой. – И почему вы свидетель обвинения, а не защиты? – Он бросил в мою сторону быстрый взгляд.

Я постарался не придавать этому вопросу серьезного значения, как обычной рутине со стороны обвинения.

– Вполне могу представить, что суд хочет влезть в денежные дела студии «Блу зефир», – небрежно заметил я. – А финансовый руководитель компании – логичный кандидат на роль такого свидетеля.

– Кажется, вас это не удивляет? – спросил Помрой.

– Нет. – Подали салат. Взявшись за вилку, я ответил: – Обвинение представило мне список свидетелей по делу. Я узнал, что они собираются вызвать в суд Майкла Уирлинга, некоторое время назад.

Уирлинг едва не поперхнулся.

– Отлично. А я «некоторое время назад» не имел об этом понятия, – сказал он, сердито глядя на меня через стол. – Могли бы предупредить. Я узнал только вчера.

Я ответил, когда прожевал салат:

– Мистер Уирлинг, я не ваш адвокат и не даю советов свидетелям, которых намерено вызвать обвинение.

– Но я так и не понял. – Помрой продолжал задавать вопросы. Выпрямившись на стуле, он попытался сосредоточиться. – Для чего обвинению знать финансовое положение студии? Ведь это дело об убийстве. Какая им разница?

Уирлинг взглянул на продюсера как на конченого идиота. Он смотрел так на многих людей. И эта его черта вызывала наибольшее раздражение.

– Полагают, он мог убить ее из-за денег, – сухо сказал Уирлинг.

Опустив руки на колени, он выпрямился и, высоко подняв голову, принялся всматриваться куда-то в даль, словно видел там мотивы и обстоятельства, способные привлечь внимание суда. На Уирлинге были темный двубортный костюм и белая, застегнутая на все пуговицы рубашка без ворота. Весь его вид говорил о стиле – что, как хорошо знал сам Уирлинг, было зна́ком, отличавшим его как одного из основных игроков Голливуда.