В то время как мы готовились к наступлению зимы, подыскивая животных с пушистым мехом, погода сделала нашу задачу невероятно тяжелой. По мере опускания солнца за горизонт штормы словно от злобы доводили море до белого каления и накрывали землю ледяными тучами. Природа снова наложила печать печали на жизнь в Арктике. Радость солнечного освещения была словно изгнана с небес, и наступление ночной темноты ознаменовалось началом борьбы стихий. Все враждебные нам силы природы теперь словно сорвались с цепи, чтобы истратить свой запас энергии.

В краткие периоды благословенного затишья мы отправлялись к дальним лощинам на поиски мелких животных. Эта мертвая тишина гармонировала с нашим одиночеством. Когда море утихомирилось в железных тисках мороза, когда сама жизнь искала укрытия под наметенными снегами, ветры, все более свирепея, с сумасшедшими воплями нападали на помертвевший, замерзший мир. Грохот стихий сотрясал даже скалы, на которых мы искали забвения. Затем снова наступил период краткого, странного затишья. Все вокруг было мертво, солнце уже не сверкало, все живые создания этой пустоши присмирели. Мы были одни в необъятном, белом, мертвом просторе.

Жизнь по подобию людей каменного века. Отчаяние долгой ночи на мысе Спарбо. Подготовка снаряжения. Восход солнца И февраля 1909 года

Наступающая ночь медленно скрепляла своей печатью поле нашей деятельности. В первых числах августа солнце нырнуло за ледяные контуры Северного Линкольна,[165] и ледяной покров пролива Джонс начал расширяться. Теплые солнечные лучи растворились в вечной морозной дымке. Воздух как бы сгустился. Земля потемнела. Дни стали короче. Ночи удлинились. Полярная ночь и холода шли словно рука об руку.

В конце сентября ночи настолько потемнели, что было уже невозможно ночевать на открытом воздухе из-за бродивших вокруг не в меру любопытных медведей. Вскоре штормы тоже усилились и лишили нас радости видеть над головой яркие краски. Теперь мы были вынуждены отступить в наше подземное жилище.

Мы стали привыкать к нашему логову с покорностью дикого зверя. Свыше семи месяцев мы бродили по обширным ледяным равнинам, почти каждый день разбивая лагерь на новом месте. Мы привыкли к бродячей жизни медведей, однако в нас так и не выработалась их инстинктивная привычка к зимней спячке. Мы были озабочены тем, как продолжить наше необычное существование. В октябре выпуклая поверхность моря укрылась снежным одеялом, а ломаные контуры земли на востоке чуть светились. День умирал, но на фоне неба природа даже в агонии продемонстрировала некоторые из своих самых привлекательных картин. Расцвеченный силуэт земного шара был, может быть, самым привлекательным явлением. Действительно, это была тень, отбрасываемая землей в космическое пространство. Отраженная, преломленная и поляризованная солнечным светом тень Земли горящими красками обозначалась контуром на фоне неба. Аналогичное явление можно наблюдать и в других районах земного шара, но только в полярной области с ее хрустально-чистым воздухом и зеркальными поверхностями оно особенно впечатляет.

Мы наблюдали за этим явлением с идеального места. Сверкающее море с ровной линией горизонта раскинулось к востоку и западу. Погода была спокойной, небо — ясным, и когда солнце погружалось в море, небо над ним вспыхивало оранжевыми и золотыми красками. Они постоянно бледнели, и тогда над противоположной аркой горизонта возникало слабое свечение с темно-багровым пятном над ним. По мере опускания солнца арка поднималась в небе. Багровая краска распространялась за пределы поляризованной дуги. Постепенно небо до самого зенита подернулось глубоким пурпурно-синим тоном, в то время как ореол земного шара медленно растворялся словно в собственной тени.

Расцвеченная поверхность земли, как будто намалеванная на небесном экране, производила чарующее впечатление. В конце октября разбушевавшиеся стихии, особенно штормы, словно знавшие о заходе солнца, начали перекрывать небо мраком. К этому времени мы были рады тому, что можем заползти в наше логово и там дожидаться окончательного убывания дня.

В течение полярной ночи, которая вот-вот должна была вступить в свои права, еще будут спокойные дни, когда мы сможем забыться в безмятежном сне. Медведи, которые постоянно угрожали нашему существованию, теперь из-за придуманного нами устройства держались в стороне. У нас было достаточно мяса и топлива на зиму и не было ничего такого, что могло бы вывести нас из равновесия или просто обеспокоить, однако наступление долгой ночи накладывает свою мрачную печать на всю жизнь в Арктике. В начале ноября штормы стихли, и довольно надолго, словно для того, чтобы мы могли полюбоваться в последний раз феерическим зрелищем. 3 ноября солнце встало в великолепном сиянии, некоторое время повисело в воздухе, а затем нырнуло за южные утесы. Ему не суждено было подняться вплоть до 11 февраля следующего года. Мы были приговорены к зимовке в нашем подземном логове по крайней мере на сто суток, прежде чем рассвет возвестит о приходе нового дня.

Сутки текли своим чередом. В гигиенических целях мы старались придерживаться обычного распорядка дня. Полдень теперь походил на сумерки, на небе были видны звезды и луна. Обычные признаки разделения времени, исчезли. Все обратилось в ночь, в нескончаемую темноту, будь то полночь, полдень, утро или вечер. Мы «стояли» шестичасовые вахты, чтобы поддерживать огонь, отгонять медведей и не терять жизнеспособности в этой словно опустевшей жизни. Мы знали, что нас считали погибшими. Едва ли наши друзья в Гренландии верили, что нам повезло, что после длинной цепи страданий нам улыбнулась удача. Мысль об этом вызывала самую сильную душевную боль в той жизни, которая была теперь дозволена нам. Это было как бы замерзшее одиночество. Приходилось ли людям вообще когда-либо испытывать подобное? Перенесись мы на поверхность Луны, мы вряд ли оказались бы в большем одиночестве. Я просто не в состоянии обрисовать пустоту нашего существования. В другом, отличном от нашего положении люди просто не в состоянии осмыслить до конца значение слова «одиночество». Когда у нас была возможность, не рискуя получить по шее медвежьей лапой, высовывать нос из нашего логова, чтобы погреться на солнце, хоть на мгновение можно было избавиться от хандры. Но что оставалось нам делать теперь, когда каждая скала сулила встречу с медведем (или с его призраком), как было бороться с пыткой сатанинской темнотой, ослеплявшей нас? Разве трудно обрести хорошее настроение в яркий солнечный день, в компании друзей? Простая мысль о другом человеческом существе, сердце которого бьется в унисон с твоим хотя бы в сотне миль от тебя, смогла бы снять с души гнет безмолвного одиночества. Однако мы не могли надеяться даже на это. Мы были совершенно одни в мире, начисто лишенном теперь радостей. Хотя нас было трое, жизнь загоняла каждого из нас в индивидуальный мирок собственных мыслей.

У нас не было ни дискуссий, ни обмена мнениями, ни разногласий. Мы пробыли слишком долго вместе, чтобы проявлять интерес друг к другу. Одиночка долго не выдержал бы в таком положении. Инстинкт самосохранения еще прочнее скрепил узы нашего братства. Как военное подразделение мы представляли собой страшную силу, однако у нас не было «спичек», которыми можно было бы разжечь огонь энтузиазма. Несмотря на почти полную темноту в полдень, лунный свет все еще позволял нам выползать из подземелья и проводить несколько часов на открытом воздухе. Проверка каменных и костяных песцовых капканов и пещер-западней для медведей, которые мы построили в отблесках угасающего дня, было для нас не только полезным занятием, но и некоторым развлечением. Однако вскоре мы лишились и этого.

Медведи преграждали нам путь на каждом шагу. Нам не позволялось выходить за пределы круга диаметром в сотню ярдов, очерченного вокруг нашего жилища. Ни пяди земли, ни крошки продовольствия не доставалось нам без противоборства с природными силами. Нам то и дело приходилось сталкиваться нос к носу с медведем, с его маленькими, словно обсыпанными сажей ноздрями, из которых струилось зловонное дыхание зверя, видеть очертания огромного животного, готового броситься на нас. Иногда мы попросту воображали это. Не имея достаточно надежных средств защиты, мы были загнаны в собственную берлогу.