При низких температурах молодой лед формируется быстро. Это препятствует дрейфу старого льда. Когда тяжелый пак центрального бассейна прижимается к неподатливому береговому паку, небольшие поля крошатся на куски, но иногда это же происходит и с тяжелыми полями. Уменьшенные в массе ледяные поля словно склеиваются, а затем цементируются вдоль берегов Большой полыньи, оставляя свободной широкую полосу воды, которая служит серьезным препятствием для путешествия на нартах. Вполне вероятно, что полынья тянется вокруг всего полярного моря, как буферная зона между паком береговым и центрального бассейна.

Исследуя полынью, мы нашли место примерно в миле от лагеря, где ее берега частично соединялись молодым льдом. Все же он был слишком тонким для безопасной переправы. Однако после захода солнца температура быстро падала, и ветер был достаточно силен для того, чтобы разогнать теплые испарения. Я понимал, что едва ли можно ожидать более благоприятного состояния атмосферы для быстрого утолщения молодого льда.

Вернувшись в лагерь в ту ночь, мы доставили себе удовольствие, наполнив свои желудки филеем и салом овцебыка — единственным деликатесом, имевшимся в нашем распоряжении. Затем мы улеглись спать. Лед служил нам постелью. Снежный купол над нами сдерживал опускающийся, словно жидкость, морозный воздух. Снаружи стонал ветер. Бередя душу, надо льдами катился низкий собачий вой. Лежа над покрытой льдом бездной, я слышал шум движущегося, перемалывающегося, трескающегося пака. Это звучало так же грозно, как и отдаленный грохот орудий. Я не мог уснуть. Болезненное беспокойство овладело мной. Сможем ли мы пересечь ужасную реку завтра? Станет ли лед? Не вздумает ли черное пространство расшириться за ночь? Я бодрствовал и дрожал от холода. Я ощущал всю неумолимость одиночества и тысячи пустынных миль вокруг. Было преодолено 700 миль неизвестности. Впереди нас ждали еще 400 миль неизвестности. Ни одно из заветных мечтаний человечества не казалось мне таким далеким.

Форсирование полыньи. Две мили ползком по тонкому льду. Быстрое продвижение по прочному льду. Первый ураган. Замерзшие собаки, погребенные снежными заносами. Лед расступается под иглу. Пробуждение в ледяной воде

Мне явно не по себе, я весь дрожу. 23 марта мы поднялись с наших ледяных постелей и выглянули наружу через пробитый шестом иллюминатор. Отовсюду исходило слабое, чуть ли не мистическое сияние. Из огромных кипящих котлов полыньи к небу поднимались мутные пурпурные колонны парообразного тумана. Стуча зубами, мы снова погрузились в наши безрадостные постели, трепеща перед этой призрачной, почти нереальной неизведанностью.

Задолго до того как сдержанный сумрак ночи, словно освещаемый лампой накаливания, сменился неровным сиянием дня, мы были уже на ногах, выискивая дорогу на ненадежном молодом льду, отделявшем нас от пака центрального бассейна. Осторожно ступая на снегоступах, широко расставив ноги, привязавшись друг к другу длинными страховочными веревками, мы отважились направиться к противоположному берегу. Впереди за молодым льдом, словно ртуть, переливаясь всеми цветами радуги, сверкал паковый лед.

Большая полынья казалась крапчатой и походила на огромного удава. Покуда мы стояли на месте и глядели через ее широкий простор на поля крепкого льда, которые были всего в двух милях от нас, мной овладело предчувствие надвигавшейся опасности. Выдержит ли нас лед? Если не выдержит и не помогут страховочные веревки, нас ожидает неминуемая смерть. Зонтаг, астроном экспедиции доктора Хейса, расстался с жизнью при таких же обстоятельствах. Многие отправились в бездонные глубины точно так же. Дважды я проваливался сам, но веревка спасала меня. Что ждет нас теперь? Однако была ни была — так или иначе придется переправляться. Я знал, что задержка может оказаться роковой: даже при слабом ветре или изменении направления дрейфа молодой лед будет смят, что надолго задержит нас, и тень неудачи ляжет на все наше предприятие.

Мы прибегли ко всем предосторожностям. Надо было так распределить вес, чтобы по мере возможности создать равномерное давление на лед. Мы распрягли собак и двинулись вперед, держась за длинные веревки, которыми каждый из нас обвязался вокруг туловища, а также привязал их к связанным длинной веревкой нартам.

Затаив дыхание, с бьющимся сердцем, я удалился от передовых нарт на длину страховочного линя и стал нащупывать дорогу в битом, труднопроходимом льду, скопившемся вдоль нашего берега полыньи. Обвязавшись веревками, проявляя сверхосмотрительность, мы застраховались от возможной опасности. Страховочный конец тянулся от нарт к нартам, от собаки к собаке, от человека к человеку и давал нам шанс вытянуть провалившегося под лед. Казалось маловероятным, что лед внезапно провалится под всей нашей цепочкой разом, однако вполне мог треснуть, провалиться под каждым из нас. Осторожно ощупывая лед рукояткой ледоруба, широко расставив ноги в снегоступах, я медленно продвигался вперед длинным скользящим шагом.

Сознание опасности, которое сопровождается ощущением трепетного возбуждения, наполняло мое сердце восторгом.

Тревожное потрескивание льда распространялось из-под моих ног во всех направлениях. Эскимосы следовали за мной. С каждым шагом тонкая простыня льда заметно прогибалась под моими ногами, бугрилась волнами, словно была из резины. Так, по-воровски, будто пытаясь украсть у кого-то победу, мы ползли вперед. Мы покачивались на вздымающемся льду, как лодки на волнах. Время от времени нам попадался более толстый лед, и тогда мы торопились вперед уверенным шагом. Во время этой опасной переправы никто не проронил ни слова. Я отчетливо слышал прерывистое дыхание собак, постукивание их когтей о лед. Мы благополучно преодолели две мили, однако ощущение было такое, что этот зигзагообразный путь длился годы, полные тревог и волнений.

Не могу описать охватившую меня радость, когда мы завершили переправу. Я испытывал такое чувство, будто цель моей жизни сама протягивала руки навстречу мне. Ощущая безграничное удовлетворение, я был готов петь от счастья. Словно пьяные, мы бросились вперед — радостные восклицания ускоряли наши шаги. Опасности, с которыми нам еще предстояло встретиться, не казались столь уж страшными, и сознание того, что мы взяли такой барьер, как Большая полынья, придавало нам новые душевные и физические силы для преодоления еще более серьезных преград.

В этом и заключается истинная радость победы, единственная радость и волнение от покорения Северного полюса. Сам по себе факт достижения этой мифической точки на Земле ничего не значит. Я никогда не считал полюс сокровищницей научных тайн.[110] Побывав на полюсе, можно было достичь только одного — триумфа победы, выполнения урока преодолевания трудностей, продемонстрировать, что человек способен подчинить себе самые ужасные силы слепой природы, если он достаточно решителен, мужествен, неустрашим и настойчив перед лицом неудачи.

Во время путешествия на Север я неизменно ощущал присутствие моих предшественников, тех, кто погиб, не дойдя до цели. Это сродни ощущению, которое испытываешь от присутствия людей в соседней комнате. Я ощущал в себе побудительные мотивы их надежд. Куда бы ни ступала моя нога, я ощущал поступь их ног. Всякий раз, когда я, испытывая нечеловеческие муки, готов был поддаться искушению повернуть назад, я чувствовал, как неукротимая решимость моих погибших предшественников давала мне новые силы. Я чувствовал себя в этом ряду покорителей полюса замыкающим, на долю которого выпало достижение цели, обязанным оправдать погибших перед лицом всего человечества. Я должен был увенчать успехом их усилия, которые в общей сложности длились уже три столетия.

Оставив позади все опасности Большой полыньи, мы проложили курс так, чтобы достичь точки пересечения 85-й параллели с 97-м меридианом. Небольшие подвижки льда, которые мы замечали, происходили в восточном направлении.[111] Чтобы учесть дрейф, мы нацелились несколько западнее полюса. Мы быстро продвигались на север. Наши торопливые шаги по льду порождали эхо, похожее на грохот далеких разломов.