В то время как мои глаза, обозревая расстилающуюся вокруг серебристо-пурпурную пустыню, искали хоть какой-нибудь объект, на котором можно было остановить взор, я ощутил жалкое чувство неприкаянности, невыносимого одиночества. Я не мог говорить на эту тему со своими спутниками. Они бы не разделили мои мысли и эмоции. Я был одинок. Я был победителем. Однако какой ужасно чуждой мне показалась эта победа! Вокруг нас, единственных созданий из трепетной плоти, не было ни признака жизни, ничего, что могло бы скрасить эту монотонность мира льда. Дикое, нестерпимое желание поскорее вернуться к земле охватило меня. Казалось, будто нечто огромное, губительное… невидимое… и все же вызывающее ужас, словно выжигающее глаза, вынырнув из-подо льда, витает над нами. Я чувствовал, как некий смутный, ужасный, бестелесный дух, может быть, дух-хозяин этого места, осужденный за какой-то неведомый грех к одиночному заключению здесь, на вершине мира, распространяет вокруг свои злобные, страшные чары и столетиями заманивает людей на гибель… Пустынность здешняя была почти осязаемой. Мне казалось, что до нее можно дотронуться, увидеть ее. Мои спутники тоже ощущали тяжкое бремя этого духа, и из немногих слов, которыми они обменивались, я узнал, что они рисовали в своем воображении картины простых радостей жизни в Эта и Анноатоке. Я помню, как и сам мысленно рисовал себе свой дом на Лонг-Айленде. Все это возникало в мозгу совершенно естественно, как реакция на столь долгое напряжение, неистовые усилия достичь цели и сознание постоянно грозящей опасности. До чего же безрадостным оказалось это место, столько лет будоражащее человеческое честолюбие!

Затем сама по себе, как-то нехотя, пришла мысль о том, что, несмотря на открытие полюса, он в сущности еще не может считаться открытым. Таковым он станет только тогда, когда мы вернемся в лоно цивилизации и расскажем людям о том, что мы совершили. Если мы затеряемся в этой пустыне, замерзнем в этих снегах или нас поглотит полынья, никто никогда не узнает о том, что мы были здесь. Возвращение к людям стало такой же жизненной необходимостью, как и достижение полюса.

Прежде чем тронуться в обратный путь, я заложил в металлический пенал записку, написанную накануне, и захоронил его в полярных снегах. Конечно, я знал, что этот пенал не долго будет оставаться у полюса, так как лед медленно дрейфовал. Я чувствовал, что очень важно узнать направление дрейфа льда, и пенал, если его отыщут на юге, укажет его. Вот точная копия записки:

21 апреля. Северный полюс

В сопровождении эскимосских юношей Авела и Этукишука сегодня в полдень я достиг 90° северной широты — места в полярном море в 520 милях к северу от Свартенвога. Мы были в пути 35 суток. Надеюсь завтра выйти обратно курсом немного западнее того, каким мы шли на север.

Вдоль 102-го меридиана между 84-й и 85-й параллелями была открыта новая земля. Лед — в довольно хорошем состоянии; сжатие не вызывает хлопот, полыньи небольшие, снег плотный. Мы в добром здравии, у нас есть продовольствие на сорок суток. Если придется пожертвовать собаками, мы сможем продержаться еще пятьдесят — шестьдесят суток.

Эта записка вместе с небольшим американским флагом вложена в металлический пенал на дрейфующем льду.

Буду благодарен за его возвращение в Международное бюро полярных исследований в Королевскую обсерваторию в Аккле, Бельгия.

Фредерик А. Кук

Мы повернулись спиной к полюсу. Почуяв дорогу к дому, собаки разразились радостным лаем. Страдания от сильной усталости. Страх перед подвижкой льда, штормами и неминуемым голодом. Отчаяние из-за предстоящего пятисотдвадцатимильного пути до берегов земли

Оглянувшись всего несколько раз, мы заторопились домой вдоль 100-го меридиана, пересекая по пути множество недавно образовавшихся трещин.[146]

Страстное желание разрешить проблему полюса сделало свое дело. Какое-то время мы еще вспоминали перипетии похода к полюсу, но по мере нашего продвижения на юг все осознаннее становились предстоящие трудности. Хотя ртуть все еще замерзала и вечно сияющее солнце терялось в голубоватой морозной дымке, не за горами было то время, когда в более низких широтах взламывается лед и начинает дрейфовать на юг.

По вполне понятным причинам наши предшественники планировали возвращение на сушу к первым числам мая. Мы, если нам все-таки удастся ступить на землю, могли рассчитывать только на начало июня. Вполне вероятно, что лед на окраинах полярного моря будет сильно изломан и открытая вода, мелкобитый лед и сильный дрейф скорректируют наши планы возвращения на твердь земную у берегов пролива Нансен. И хотя мы предвидели это, как и многое другое, но риск был, а без него невозможно покорение полюса.

Мы стартовали раньше всех прочих арктических экспедиций и в пути не теряли времени даром. Если и случались неприятности, то они происходили не из-за неоправданной траты наших сил, а из-за непредвиденных обстоятельств. В последние дни нашего броска к цели у нас не было ни времени, ни возможности подумать о всех трудностях предстоящего возвращения. Однако теперь, когда над нами раскрывалась южная часть небосклона, под которым лежали наш родной дом и все то, ради чего мы жили на свете, обратный путь казался нам неимоверно долгим. Теперь, когда пьянящий энтузиазм иссяк, наше воображение рисовало трудности все в более мрачных красках. Мы ясно понимали, что критическая стадия кампании не совпадает с достижением полюса. Проверкой нашей состоятельности как полярных исследователей будет исход финальной битвы с холодом и голодом за жизнь.

Осмысливая все трудности и опасности нашего — положения, я пришел к выводу, что возвращение тем же маршрутом, каким мы шли к полюсу, не сулит нам больших преимуществ, потому что поиск наших собственных следов займет много времени. Непрекращающийся слабый снегопад наверняка засыпал следы так называемого наезженного пути. Не привлекала нас и возможность использования на обратном пути уже выстроенных иглу. Возвращение в брошенный лагерь, когда мы на пути к полюсу привыкли проводить каждую ночь под новым, чистым и прозрачным куполом, навеяло бы мрачное настроение. Почти всякий раз мы оставляли лагерь в таком состоянии, что исходя даже только из соображений гигиены, им не следовало бы пользоваться вторично. Нельзя было рассчитывать и на сохранность иглу — в двух случаях из трех солнце и шторма полностью разрушат их за двое-трое суток. К тому же теперь мы отдыхали в шелковой палатке и не нуждались в убежище. В то время года, когда мы путешествовали, активность пака южнее и бессистемность дрейфа отдельных его полей на запад или на восток делали возвращение по прежним следам невозможным. Наиболее важной причиной изменения маршрута было мое страстное желание сделать какие-либо новые открытия к западу от нашего предыдущего маршрута. Именно это обстоятельство привело к тому, что нас унесло дрейфом и задержало в ледовом плену еще на год.

Однако первые дни прошли быстро. Ледяные поля сгладились. 24 апреля мы преодолели пять трещин. При хорошей погоде и благоприятном состоянии льда нам удавались длинные переходы. 24-го мы продвинулись на 16 миль, 25-го — на 15, 26, 27 и 28-го — на 14 миль. Затеплившийся в наших сердцах огонек надежды на скорую встречу с близкими и домом разогнал ощущение невыносимой усталости. Собаки нюхали воздух. Эскимосы распевали охотничьи песни. У меня в голове бродили радостные мысли о предстоящей встрече с друзьями и родными. Я мечтал о роскошных обедах, о волнующей душу музыке. Высокая скорость передвижения наводила на размышления об удовольствиях другого мира. Какое-то время мы оставались слепы ко всем признакам надвигающейся опасности (то же самое происходило с нами при броске на север).