Быки попытались удрать, но было слишком поздно. Собаки нападали с двух сторон, и быкам оставалось только, грозно мыча, сбиться в кружок хвостами вместе и головами в сторону врагов. В стаде было семь быков, и они попытались держать собак на безопасном расстоянии.

Собаки, оскалив зубы и по-волчьи рыча, могли лишь наскоками приблизиться к ним на несколько футов. Время от времени один из быков, пытаясь поразить собак, выскакивал из круга с опущенной к земле головой, но те были достаточно увертливы и не давали захватить себя врасплох, и всякий раз бык отступал со следами собачьих клыков на ляжках.

После нескольких подобных попыток быки с опущенными рогами стали попросту удерживать позицию, а собаки, не осмеливаясь по-настоящему атаковать их, уселись в кружок и стали издавать завывания, от которых кровь стыла в жилах. Тем временем подоспели эскимосы и я.

Вскоре битва завершилась. Я сфотографировал старого быка, которому удалось в тот момент прорваться сквозь заслон собак. Преследуемый целой сворой — его погнали на утес, — он оступился и сорвался вниз, совершив полет в 5 тысяч футов.

Шестеро других быков были убиты охотниками.

Солнце село за горы, и пурпурные сумерки скоро поблекли. Было очень холодно. Дыхание вырывалось изо рта как струи пара из чайника. Температура опустилась до -81. Нельзя было терять ни минуты, нужно было немедленно разделать добычу. Однако и эта задача оказалась по плечу эскимосам. Они проявили такое искусство, каким кроме них обладают только индейцы.

Пока эскимосы занимались мясом, я совершил нечто вроде прогулки, чтобы запечатлеть в памяти характерные признаки местности, где водятся мускусные быки. Вершины гор, словно выровненные ветром, были лишены снега. Здесь росла трава, мхи и в изобилии — ползучая ива; вся растительность сползала в глубокие овраги. Я нашел окаменелые пеньки больших деревьев и кусочки лигнита (бурого угля). В доледниковый период эта земля, очевидно, вскармливала богатую растительность, однако теперь являла собой вымороженную безнадежность. Тем не менее в этой снежной пустыне отчаяния природа ухитрялась снабжать свои создания пищей.

Повсюду были видны следы песцов и волков, а на каждом приметном бугорке сидел, навострив уши, полярный заяц, как бы выражая удивление по поводу нашего появления в этих краях. Я заметил в бинокль три других стада мускусных быков на соседних холмах, но не сказал об этом эскимосам, потому что они — азартные охотники и не успокоились бы до тех пор, пока не добыли бы их всех. У нас появилось столько мяса, что его хватило бы на несколько дней. Гораздо проще пополнить его запасы позднее, когда мы будем нуждаться в них по-настоящему, чем тащить почти нетранспортабельный груз. В удивительно короткое время с животных содрали шкуры, мясо отделили от костей и нарезали полосами, так, чтобы его можно было удобно разделывать топором даже в замороженном виде. Аккуратно завернутые в шкуры, груды мяса уже не казались слишком большими.

Выбрав самые лакомые кусочки, мы отложили их для предстоящего обеда. Я смотрел на груды мяса и удивлялся, как нам удалось доставить их в лагерь, однако такие мысли не приходили в голову эскимосам. Кусок за куском мясо исчезало в собачьих глотках. Щелчок челюстей, поворот шеи — так разрешалась задача поглощения пищи. Собачьи желудки стали снова расширяться. Собаки еще не насытились до предела, а масса разделанного мяса словно растаяла, и началась свалка за обладание необглоданными костями.

Оставив лишь немного мяса на нартах, мы стали спускаться, но без того воодушевления, с каким неслись вверх по склону. Насытившиеся собаки уже не бежали, а предпочитали скатываться вниз по склону, и нам пришлось толкать нарты самим. Мы подобрали быка, совершившего смертельный прыжок, и оставили его про запас. Прежде чем мы разбили лагерь, наступила полночь. Луна сияла бодрящим светом, воздух казался заполненным жидким морозом, однако не было ветра, и мы не страдали от холода.

Мы выстроили два удобных иглу, и там наш праздник соперничал по изобилию с собачьим. Так в полярной глуши мы познали великие радости первобытной жизни — охоту на мускусного быка с применением всех хитростей, накопленных забытыми поколениями. Мясо, оставшееся после пиршества, мы зарыли в снегу, завернув его в шкуры. Раскопав мясо на следующее утро, мы обнаружили, что оно было еще теплым, хотя в течение ночи термометр отметил -80°.

Во время очередного маршрута за несколько минут до наступления полдня нартовый поезд остановился. Мы уселись на тюки и, повернувшись лицами на юг, стали ждать. Эскимосы не хуже нашего знают толк в красоте. Сначала словно специально для нас в небе заиграли полосы неяркого света, небо расцветилось блеклыми красками, словно созвучными аккордам музыки, что вызвало у моих спутников крики радости.

Медленно и величественно всплыл золотой шар. Собаки приветствовали его низким, улетающим вдаль воем. Эскимосы запели свои песни. Солнце, этот сияющий малиновый шар, коснулось краем холодных контуров гор, озарив их пурпурным сиянием. Все это неожиданно скрылось за подвижной, многоцветной пеленой, в которой самые разнообразные оттенки пурпура и золота смешивались со всеми другими цветами радуги.

Вскоре небесные краски стали голубыми, а затем небо зажглось алым пламенем. Затем все так же неторопливо огромный пылающий шар погрузился в море сияющего льда. Снежные горы сверкали, они словно пели от радости. Лед сделался пурпурным, затем — голубым, а уже потом чернота отлучила наши очи от красок, а души — от радости.

Страна чудес Свердрупа.[97] Чревоугодие на пути к Свартенвогу. Первые замеры длины теней. Схватки с волками и медведями. «Прелести» самых низких температур. На пороге неизведанного

День 2 марта выдался ярким, ясным и тихим. Лед был гладок и запорошен снегом так, что собаки не ранили лапы. Тяжелые нарты, слегка подпрыгивая, легко скользили вперед. Объевшиеся мясом собаки бежали легкой трусцой. Температура была -79°. Идти позади нарт, держась за задние стойки, было легко. Несколько раз мы пересекали цепочки медвежьих следов. Это означало, что медведи выходили к побережью на разведку точно так же, как это делали теперь мы. Почуяв следы, собаки забыли о своих полных желудках и налегли на ремни упряжи. Мы поспевали за нартами бегом, однако не потели. Миновав последний мыс, мы заметили четыре стада мускусных быков. Эскимосы загорелись желанием броситься в погоню. Я разубедил их, но если бы не медвежьи следы, никакие слова не удержали бы охотников.

Через несколько часов после захода солнца мы, собираясь раз бить лагерь, заметили медведя, приближающегося к нам из-за гряды торосов.

Сумерки уже сгущались. Сбросить нашу поклажу на лед и спустить собак было минутным делом. Однако этот медведь оказался тощим и голодным. Он задал нам жару. Заметив погоню, он приостановился, а затем так заработал своими огромными лапами, что дистанция между ним и собаками стала быстро увеличиваться. Преследование продолжалось по льду целых три мили. Затем сообразительный мишка направился к суше, заставив нас двигаться по каменистым крутым склонам, лишь местами прикрытым рыхлым снегом. Зверь успел добраться до вершины высоких утесов, а мы все еще нащупывали путь на тысячу футов ниже, в темноте у подножия скал.

Мы оставили нарты и освободили собак. Они взлетели вверх но узкой расселине, где медвежьи следы указали им доступную тропу. Вскоре удовлетворенный вой собак подсказал нам, что они настигли медведя. Он занял позицию на скале, с плоской вершины которой уходили крутые снежные откосы. Собакам было трудно забраться на эти склоны, и они одна за другой скатывались вниз. С этих головокружительных высот медведь легкими ударами лапы мог сбросить всех нападающих собак, но он был отличной мишенью для снайпера Этукишука. Этот храбрец поднял ружье, раздался выстрел — и медведь скатился вниз по тому же склону, по которому летели собаки. Вскоре его тушу привязали к упряжке сильных собак, и те сволокли ее вниз до уреза воды. Медведя ловко освежевали и разделили между собаками, но на каждую вышло по куску, лишь дразнящему аппетит.